В тот вечер Тимоша да и все, кого фронтовая судьба свела в подвале на окраине немецкого городка северо-восточнее Гольдапа, не знали, что танковая дивизия эсэсовцев "Мертвая голова" ударила с севера в открытый фланг нашей подвижной группировки и прошла по ее тылам. В ожесточенном бою наши танкисты потеряли несколько машин, но вырвались из огненного мешка и отошли по горбатому мосту через канал; этот канал тянулся по восточной окраине городка. А городок, куда наши танки ворвались вчера, снова оказался в руках противника.
Тимоша упрямо продолжал сваливать всю вину на какой-то батальон, который драпанул на левом фланге.
- Дался тебе этот сосед слева!
- По-видимому, противник собрал танковый кулак, - предположил лейтенант, - и нанес удар стратегического значения.
- Не могут сейчас немцы… такой удар, - возразил Черемных тихо, но убежденно.
- Почему же?
- Потому что сам Черняховский операцией командует, - встрял в разговор Тимоша. - Черняховского следом за мной на этот фронт перебросили. Мировой мужик! Я его хорошо знаю.
- И давно? - Пестряков нахмурился, а усмешку спрятал в уголках рта.
- Видел однажды, - стушевался Тимоша. - На понтонном мосту, когда Десну форсировали. Потом мы встретились во вторичный раз. Под Оршей. На Минском шоссе…
- Понятно, - Пестряков ухмыльнулся в обкуренные усы, - Это когда Черняховский с тобой военный совет держал? Вас тогда всего двое и было. Командующий фронтом да ты, рядовой.
- Я тогда еще в младших лейтенантах ходил, - Тимоша заморгал белесыми ресницами. - Уже погодя в штрафную гвардию попал.
В подвале наступила тягостная тишина.
- Попал, да не пропал! - как можно бойчее сказал Пестряков и при этом повел шеей так, словно ему стал узок непомерно широкий воротник шинели.
Никто не стал расспрашивать Тимошу - о таких вещах допытываться не полагается.
- Но можно искупить свою вину, - поспешил с утешением лейтенант. - К вам вернется тогда звание, хорошая репутация и…
- В том-то и дело, - перебил Тимоша мрачно. - Репутация моя подмоченная.
- Огонь на войне все сушит, - через силу подал голос Черемных. - Высушит и твою репутацию.
- Если только успеет, - хохотнул Тимоша, - Гитлер-то уже доходяга… Так что двинусь я. Пока не кончилась война. Может, доберусь до своих…
3
Тимоша повесил автомат за спину, придержал рукой гранаты, висящие на поясе, решительно повернулся и сделал шаг к оконцу, показав при этом изодранную, всю в рыжих ожогах шинель.
Он уже собрался было выдернуть подушку из проема.
- Отставить! - прогремел Пестряков. - Некуда тебе сейчас идти. И нечего на авось воевать.
- Еще один командующий на мою голову! Ты что, с танка упал? Или забрался повыше - с крыши?
- Умственно нужно воевать, а не очертя голову. - Пестряков старался говорить спокойно, отвергая сварливый тон Тимоши.
- Да кто ты такой есть, чтобы командовать мной?
- Гвардии рядовой Пестряков.
- Ну вот видишь… А я все-таки разведка. "Глаза и уши"! Если бы вы, - Тимоша повернулся к лейтенанту, - приказ отдали… совсем другое дело!
- По-видимому, товарищ Пестряков прав. - Лейтенант залился румянцем. - Зачем же идти на верную гибель?
- Ты же нас от расстрела в спину выручил! - Пестряков стукнул черным кулаком по карте, и плошка подпрыгнула, как при близком разрыве. - А сейчас оставляешь без боевого питания. У тебя же целый клад - гранаты живые…
- Зато диск пустой, - развел Тимоша крупными, не по росту, руками. - Расстрелял. Чуть не до пуговицы. Караулил вашу эвакуацию…
- Знаю, что не расписывался пулями на заборе… Ну а пистолет трофейный?
- И вовсе холостой. - Тимоша пренебрежительно швырнул парабеллум в угол подвала.
- Прав Пестряков, - промолвил Черемных. - Стоящий солдат на рожон не лезет…
Тимоша внимательно посмотрел на Черемных, послушно отошел от оконца и уселся на пол. Он дунул в пустые ножны от кинжала:
- Мое холодное оружие…
- Тем более озорство - чуть не с голыми руками через фронт отправляться, - добавил Пестряков мягче, тоном убеждения. - И местность в лицо не знаешь. Как вы думаете, товарищ лейтенант? Нужно подсчитать боеприпасы, - тактично распорядился Пестряков.
Лейтенант торопливо кивнул в знак согласия.
У Черемных и лейтенанта оказалось по семнадцати патронов - по девяти в пистолетах и по восьми в запасных обоймах.
У Тимоши в диске осталось всего-навсего три патрона и, после того как он подорвал кухонную плиту, четыре гранаты.
Пестряков насчитал у себя в диске автомата двадцать три патрона, гранат у него не осталось, из холодного оружия был кинжал.
- Все боевое питание разделим потом по справедливости, - решил Пестряков. - Арсенал-то у гарнизона нищий. Так что беречь каждый припас!.. А карту я покуда, товарищ лейтенант, у себя оставлю. - Он властно разгладил сгиб карты черной костлявой рукой.
- Я за карту отвечаю. Обязан вернуть, как только…
- Вот именно - как только! В этом "только" вся суть и прячется. Карта имеет цену, когда ее живые руки держат…
Лейтенант отдал Пестрякову свой слегка обугленный планшет. Затем он решительно расстегнул на груди кожаную куртку, извлек кумачовый сверток и положил на стол.
- Наше знамя, - произнес лейтенант, волнуясь. - Танковой бригады…
От полотнища пахло дымом, горелой материей.
Пестряков встал с табуретки.
Черемных облокотился, как бы порываясь встать с кушетки.
Тимоша при виде знамени тоже поднялся с пола, подтянулся.
"Вот почему лейтенант наш ходил такой высокогрудый! - Пестряков посмотрел на него с симпатией. - И что мне, старому хрычу, не понравилось в нем? Румянец еще не слинял? Румянец воевать не мешает. Курить не научился? Здоровее будет. Замполит Таранец тоже из некурящего сословия… У знамени вот осколками материя посечена, краешек обугленный, - наверное, выручил от огня в самую горячую минуту…"
Сообща решили упрятать кумачовый сверток в мороженицу, стоящую в углу подвала. Если хоть один из них, из четырех, останется жив - вместе с ним выживет и знамя…
Лейтенант сидел на полу подвала, держа руку на груди, там, где еще недавно прятал знамя. Он прислонился кожаной курткой к стене, спиной ощущая стылый камень, и мучительно обдумывал все происшедшее.
Решение спрятать знамя в подвале, безусловно, правильное и сомнений не вызывает. Чего тут долго раздумывать? Вчетверо увеличились шансы на спасение знамени, арифметика простая.
Но лейтенанта смущала легкость, с которой он добровольно подчинился усатому десантнику, этому Пестрякову.
Ведь что значит в подобной обстановке отдать свою карту? Это равносильно тому, чтобы отказаться от командования. У кого карта - тот и командир.
"Конечно, у рации я - главный. В училище даже окрестили снайпером эфира. И сейчас знаю шифр на память. Взялся бы передать в штаб любую секретную радиограмму. Еще не разучился стрелять по движущимся целям.
Только где она теперь, моя рация? Кому нужен шифр? Где мой пулемет, где они, движущиеся цели?.. Ну а под открытым небом… И раненого я нес нескладно. И ошибся насчет углового дома. И про карту десантник вспомнил раньше. И взялся за перевязку. И штрафника этого не пустил на верную гибель… Значит, все дело в том, что десантник - рядовой? Но ведь я - танковых войск лейтенант! А если бы в этом подвале оказался летчик, интендант или, допустим, военфельдшер? Брать на себя командование из ложного самолюбия? Все равно как если бы врач-психиатр взялся лечить чью-то блуждающую почку - не то ее нужно вырезать, не то пришить. Ну а если бы люди из-за моей амбиции пострадали? Ведь три жизни, не считая собственной!.."
4
Пестряков был бесконечно далек от подобных переживаний.
Он сидел за столиком, уронив голову в мятой пилотке на задымленные до черноты руки, лежащие на карте. Голова шла кругом, и тошнотный ком стоял в горле. Такое самочувствие было у него только однажды в жизни, когда он, еще парнишкой, попал на ярмарку и после карусели долго катался на качелях, а потом залез на "чертово колесо". Но тогда весь слух при нем оставался, не то что сейчас! Его так и тянуло улечься на пол, но он упрямо противился контузии.
А в памяти жили все подробности последнего боя.
Если десантники и забирались сегодня на броню, то ненадолго. Десант спешивался, чтобы разведать, высмотреть дорогу. Чем труднее бой, тем непоседливее пассажиры танка.
Нет ли фаустников, опасных охотников за танками? Не протянуты ли через мостовую шнуры с подвижными фугасами? Немецкие минеры ловко подтягивают фугасы под гусеницы. Не швыряют ли бутылки со взрывчатой смесью? Эта белая взрывчатка, очень похожая с виду на сметану, вошла в моду совсем недавно. Не спрятана ли где-нибудь в засаде противотанковая пушка? Немцы втаскивают пушки прямой наводки в парадные подъезды угловых домов, а сквозь разбитые витрины - в магазины.
В последней схватке группа десантников, и без того немногочисленная, понесла потери и не могла защитить свой танк. На южной окраине городка горело несколько домов, и танк стал для фаустников хорошей мишенью.
Пестряков знал, кто поджег танк - очкастый верзила, на котором почему-то не было каски, как сейчас вот у него, у Пестрякова, а была пилотка, напяленная на самые уши. Таких дюжих, не очень широких в кости, жилистых парней у них в деревне Непряхино называют жердяями.
Фаустник поджег танк, бросил дьявольскую трубу и побежал обратно на выручку к своим пушкарям, еще не зная, что те перебиты.
Он пытался скрыться в парадном какого-то особняка, но парадное, на его беду, было заперто.
Пестряков оставил тогда лейтенанта и раненого, расчетливо бросил гранату не вдогонку фаустнику, а через его голову, чтобы тот сам бежал на разрыв. Но фаустник схватил упавшую под ноги гранату, мгновенно отшвырнул ее за высокий каменный забор и тут же скрылся в проломе стены.
"Вот дотошный жердяй! - озлился Пестряков, но к его лютой злобе невольно примешалось и уважение к умелому противнику. - Перехитрил меня, черт очкастый! Чумовой, однако. Вот бы с ним еще разок встретиться, долг ему вернуть. Долг платежом красен…"
- Пи-и-ить, - донесся слабый голос Черемных, и этот голос заставил встрепенуться Пестрякова, прервал невеселые размышления лейтенанта.
Тимоша увидел, что раненый облизывает запекшиеся губы, торопливо приставил свой автомат к стене, вытащил подушку из оконного проема, прислушался и проворно выкарабкался из подвала.
Он осмотрелся во дворе, осторожно, кляня скрипучую калитку, - ржавая душа! - вышел на улицу, подался до перекрестка, поглядел в ту сторону, где мигал и блестел огнями фронт. Где же найти воду?
Невдалеке послышались слова чужой команды, скрип колес, и Тимоше пришлось с перекрестка ретироваться. Однако он успел отцепить с пояса убитого солдата две гранаты, нашел в его подсумке детонаторы. Он спрятал эти гранаты с длинными деревянными ручками у себя во дворе, засунул их в водосточную трубу.
А бочка с водой нашлась на соседнем дворе.
- Где пропадал так долго? - строго спросил Пестряков.
- Сперва заправлялся на бензиновой колонке, - уклончиво ответил Тимоша. - Потом надо было радиатор залить. - Он потряс полной флягой. - Свежая. Дожди только прошли, - пояснил он, когда Черемных припал к фляге пересохшими губами.
Напоив весь гарнизон, Тимоша уселся на полу, рядом с лейтенантом, но долго молчать он, видимо, не умел.
- Сижу и думаю! - оживленно, почти весело заговорил Тимоша. - Кому больше повезло? Тем, кто был убит в начале войны? Или кому очередь в конце подошла?
- Без толку в очередь пристроился! - прикрикнул Пестряков и укоризненно показал глазами на кушетку. - Думаешь, на фронте тоже - кто последний, я за вами?..
- Нет, а все-таки? - Тимоша сморщил безбровый лоб. - Интересуюсь ответом.
- Лучше было сразу, - промолвил Черемных, с трудом, но достаточно твердо. - Столько горя принять!.. И не дожить до победы? Нет, уж лучше…
- Я противоречу! - Пестряков решительно повертел головой на худой, длинной и, казалось, совсем черной шее. - Мы хоть видим, что победа дозревает. А те бывшие воины, которые под Ржевом или под Ельней в боях скончались, - они же в самых горьких думах отходили, Гитлер тогда под Москвой, под Ленинградом, на берегу Волги стоял. И никто не знал, когда его в обратный маршрут погонят. А знаете, еще почему мы счастливцы против тех, первоначальных потерь?
- Почему же?
Пестряков неторопливо расправил усы:
- Мы вот сейчас в немецком подвале сидим. Этот вопрос обсуждаем. А солдат, который пострадал под Ельней, давно свое отспорил. В земле-матушке спорить не о чем, там - все правы…
- "А коль придется в землю лечь, так это ж - только раз!" - продекламировал лейтенант.
- Три дня прожить бы после войны! - размечтался Тимоша.
- Вернуться в Ленинград, - охотно поддержал лейтенант. - Прогуляться вечером по Невскому. Увидеть окна своей квартиры, да не закрытые черными шторами, а ярко-ярко освещенные. Наши окна выходят на улицу Маяковского, бывшая Надеждинская. Четвертый этаж. У нас в столовой люстра особенно яркая. И чтобы сытный ужин. И стихи вдоволь почитать на сон грядущий. И чтобы выспаться на славу…
- А через три дня и откланяться можно было бы! - отчаянно согласился Тимоша.
- Ох, трудно будет тебе, Тимоша, такое условие выдержать! Три дня?.. - задумался Пестряков. - Потом и вовсе эвакуироваться с белого света не захочется. Ну никак не захочется…
- Пожалуй, вы правы, - согласился лейтенант.
- А угадайте, кому обиднее всего будет? - спросил Тимоша; он выдержал длинную паузу и пояснил: - Кого самым последним на войне убьют.
"Вот бы стихотворение написать. О последней жертве войны", - успел подумать лейтенант.
- Конечно, обидно, - согласился Пестряков. - Только не самому, а его близким…
- Как так?
- Да ведь тот, кого напоследок подстрелят, ведь он не будет знать, что он и есть самый последний!
- Только подумать! Человечество ведет войны уже тысячи лет… - сказал лейтенант задумчиво, как бы про себя.
- И никак люди не приспособятся к войне! - удивился Тимоша. - Чтобы не убивало…
- Кожа слишком тонкая, - вздохнул Черемных.
- Похоже, у союзников кожа еще тоньше нашей, - усмехнулся Пестряков в усы. - Пока второй фронт открыли… Воюют через час по столовой ложке, а перед смертью - две.
- Вчера поймал передачу из Лондона, - вспомнил лейтенант. - Очень хвалили русских солдат…
- Спасибо, - подал голос Черемных.
- Русскому солдату, передавали, легче на войне, чем английскому. Диктор "Бродкаст бритиш корпорейшен" передавал - русский солдат менее прихотлив, чем английский. Русский солдат легче приспосабливается к фронтовой обстановке.
- У нас народ скромный, - поспешно согласился Тимоша, - Высушим портянки, выкурим втроем одну цигарку - и в бой!
- Кто сказал? - простонал Черемных. - Про русских? Что нам легче на войне?..
- Диктор из Би-би-си, - пояснил лейтенант.
- Вот брехун! - озлился Черемных.
- Куда нам до него! Мы - деревенщина! - усмехнулся Пестряков. - Нам столько прихотей и капризов никак не собрать… Конечно, терпеливее мы. И от удобств себя отучили. А почему? Злее в драке! Ненависти к Гитлеру - кондрашка его хвати! - больше накопили.
- Твоя правда, Пестряков, - тихо и значительно сказал Черемных.
- Мы неприхотливые, нам все нипочем. Лаптем щи хлебаем! - распалялся Пестряков. - А они - шибко цивилизованные. Их вши и пули больнее, чем нас, кусают!.. Ты, Тимошка, этого радио недоразумел. Такие похвалы надо прищурив уши слушать! Душа у тебя или окрошка?..
Пестряков долго еще не мог отсердиться, хотя Тимоша спорить не собирался.