4
Сергеев часто бывал перед войной в Пушкине, готовя диссертацию.
Он присоединялся к какой-либо группе экскурсантов и медленно брел с ними по Анфиладе, прислушиваясь к объяснениям экскурсовода Анны Ланской и ловя себя на том, что проверяет почти каждое ее слово. Но Анна знала историю дворца и комнаты совсем неплохо! Сергееву не удавалось "поймать" ее на ошибке. Наверное, понимая, под каким "негласным контролем" она находится, Ланская лукаво и насмешливо улыбалась Олегу Николаевичу, с которым была уже знакома несколько месяцев, и он отвечал ей улыбкой.
Вот и янтарная комната. Сделав несколько шагов, Анна Константиновна останавливалась, экскурсанты немедленно обступали ее. Люди замолкали, восхищенные теплым, живым отсветом янтаря.
- Скажите, и долго еще будет существовать эта комната? Не испортится, не разрушится ли со временем янтарь? - спросил однажды кто-то.
Анна Константиновна улыбнулась.
- Не беспокойтесь, товарищи. Янтарю, из которого сделаны все эти украшения, не меньше семидесяти миллионов лет. И никаких видимых изменений с ним не произошло. Янтарная комната будет существовать вечно!
Сергеев отложил диссертацию в сторону.
Да, все-таки янтарной комнаты нет! И не беспощадное время разрушило ее. Уничтожить все это - какое преступление!
Сергеев распахнул окно. Утренний прохладный воздух ворвался в прокуренную комнату вместе со звонками трамваев, гудками автомобилей.
"Надо ехать немедленно!"
Олег Николаевич снял трубку:
- Будьте добры, скажите, когда отправляется ближайший поезд в Пушкин?
5
Пригородные поезда с Витебского вокзала ходили редко. Выстояв полчаса в длинной очереди, Сергеев бережно упрятал желто-зеленый картонный билет, купил свежую газету и вышел на улицу.
Моросил дождь, фонари еще не погасли, их расплывчатые огни отражались в мокром асфальте.
Мужчина средних лет, в хорошем пальто и когда-то модной шляпе с узкими полями, чуть прихрамывая, поднялся по ступенькам и остановился перед указателем вокзальных помещений. Внимательно прочитав его, человек огляделся по сторонам и обратился к Сергееву:
- Прошу прощения, вы не скажете, который час?
- Пожалуйста. Девять семнадцать.
- Премного благодарен.
Незнакомец уставился на Олега Николаевича. Сергееву стало как-то не по себе от этого открыто изучающего взгляда. Пересилив себя, он не отвел глаза и тоже внимательно посмотрел на своего собеседника: худое лицо с холодными серыми глазами, чуть вислым носом и кустистыми, словно приклеенными бровями.
Еще раз поблагодарив, прохожий шагнул в вагон.
Поезд тянулся до Пушкина больше часа, почему-то часто останавливался, хотя, помнилось Сергееву, станций и платформ здесь не бывало и в помине. Наконец паровоз прогудел и встал, видимо надолго, потому что пассажиры, как по команде, поднялись с мест и пошли к выходу.
Олег Николаевич выглянул в окно.
- Разве это Пушкин? - вырвалось у него.
- Конечно. Вздремнули малость? - насмешливо ответил кто-то.
Сергеев спрыгнул на платформу.
Да, это был Пушкин. Но как изменился он за эти страшные годы! На месте знакомого с давних лет маленького уютного вокзала мрачно темнела груда битого кирпича. И за площадью тут и там торчали ощеренные развалины с печными трубами, похожими на могильные памятники.
Ждать автобуса Олег Николаевич не стал. Он пошел пешком, внимательно вглядываясь в родные и такие странно чужие улицы и здания. И чем дальше он шел, тем сильнее щемило сердце: а как дворец, каков он?
Сергеев, разумеется, читал в газетах и видел снимки разрушенного Екатерининского дворца. Но где-то в глубине души таилась надежда: может быть, не так все это страшно, возможно, для снимков выбрали самые "показательные" места, может, хоть внутри что-нибудь сохранилось…
Сказать, что картина, представшая перед Олегом Николаевичем, ошеломила его - значит не сказать ничего. Такого давящего, гнетущего впечатления ему, пожалуй, еще не приходилось испытывать.
Миновав облупленное, закопченное здание лицея и обогнув дворцовую церковь, он остановился перед парадными воротами дворца.
Сквозь ажурную литую решетку, теперь изрядно покоробленную, ржавую, кое-где опутанную колючей проволокой, Сергеев увидел парадный фасад.
Он ухватился руками за чугунные витки ворот и, прильнув лицом к холодным переплетам, не боясь поранить кожу шипами колючей проволоки, смотрел на дворец - длинный, сравнительно невысокий, четко разделенный на части" полупрозрачными некогда галереями… Но как неузнаваемо изменился его облик!
Бирюзовая окраска стен, иссеченных теперь осколками, и ослепительная белизна полуколонн превратились во что-то унылое, грязно-серое. Многие скульптуры исчезли, другие чудом держались на своих местах, как раненые солдаты, оставшиеся в строю. Капители полуколонн обвалились, обнажив арматуру. От стекол не осталось и следа. Позолоту начисто уничтожил огонь, проложив взамен длинные полосы копоти. Крыша рухнула в нескольких местах. Особенно велик оказался провал над Большим залом. Видно было даже отсюда, что междуэтажные перекрытия рухнули тоже. Штукатурка оползла, облетела, и во многих местах проглядывали багрово-бурые пятна кирпичной кладки. Широкие ступени подъездов были усыпаны битым кирпичом, щебнем, обломками украшений, просторный плац, огражденный циркумференцией, завален мусором и хламом.
В оконных проемах уныло завывал ветер, которого не слышно было до той минуты, пока Сергеев не подошел сюда. Моросил липкий, пронзительный дождь, и оттого, должно быть, вся картина казалась еще более мрачной.
Сергеев смотрел и чувствовал, как тугой комок подкатывает к горлу.
Тяжелая рука легла ему на плечо.
Солдат в мокрой плащ-палатке смотрел на Сергеева со смешанным выражением суровости (служба, дело такое!), недоверия (мало ли кто тут ходит), сочувствия (каждому понятно!) и смущения, которое всегда испытываешь, глядя на скупые слезы взрослого и сильного мужчины.
- Вам придется отойти, гражданин, нельзя здесь, - сказал солдат, помедлив.
Теперь пришла очередь смутиться Сергееву. Успокоившись, он отправился просить разрешения осмотреть развалины. Должно быть, на начальника караула подействовал титул кандидата искусствоведения. Вскоре Сергеев уже подходил к калитке в центральных воротах.
И тут он снова вдруг увидел человека в шляпе с узкими полями, с которым утром перебросился двумя-тремя фразами на ступеньках Витебского вокзала. Человек этот фотографировал дворец новеньким аппаратом. Они кивнули друг другу, и Сергеев прошел было в калитку, распахнутую предупредительным сержантом, но мужчина в шляпе окликнул его:
- А вы здесь раньше не работали, прошу прощения?
Сергеев обернулся.
- Нет, не работал.
Он намеревался идти своей дорогой, но не в меру общительный незнакомец снова задержал его.
- А мне показалось… Я видел, как вы давеча у решетки…
Олег Николаевич поморщился. Оказывается, его слезы видел и этот человек. Не годится. Надо держать себя в руках.
Незнакомец снова вскинул аппарат и быстро щелкнул затвором раз и другой.
Если бы Сергеев знал, как дорого обойдется ему впоследствии эта встреча!
Сержант запер калитку и ушел, оставив Сергеева одного посредине плаца. Постояв в молчании среди мусора, Олег Николаевич зашагал к стенам дворца.
То, что увидел он внутри здания, было еще страшнее. Ободранные голые стены вдоль и поперек испещрены непристойными надписями на немецком языке и срамными рисунками, сделанными мелом и углем. Над головой, вместо расписанных лучшими мастерами потолков, виднеется небо. Вырван инкрустированный паркет. Кругом грязь, обломки, кучи мусора и хлама. Сплошные развалины вместо прежнего великолепия!
С трудом ориентируясь в знакомом прежде, как собственная квартира, здании, Сергеев пришел к парадной лестнице. С риском свалиться ему удалось взобраться через провалы на второй этаж. Миновав место, где раньше находился Картинный зал, - комната чудом сохранилась, даже плашки паркета кое-где уцелели! - Олег Николаевич шагнул к проему двери, ведущей в янтарную комнату, и едва удержался. Еще полшага - и он полетел бы вниз.
Перекрытие между первым и вторым этажами было здесь начисто снесено. Стены и тут стояли голые, даже без штукатурки. В них одиноко торчали металлические основания бра - все, что сохранилось от убранства комнаты. В оконные проемы со свистом и завыванием врывался ветер, занося колючие капли дождя.
Послышались неторопливые шаги. Олег Николаевич вздрогнул и обернулся.
Женщина в ватной куртке и тяжелых резиновых сапогах, чуть склонясь под тяжестью двух корзин, вошла в Картинный зал и, осторожно опустив ношу на пол, распрямилась. Ее лицо наполовину прикрытое стареньким пуховым платком, показалось Сергееву удивительно знакомым. Где-то он уже видел эти ясные карие глаза, прикрытые длинными ресницами, прямой нос, эти насмешливые губы…
- Анна Константиновна! - неуверенно произнес Сергеев, не двигаясь с места.
Женщина вздрогнула.
- Я же Сергеев, Олег Сергеев!
Ланская недоверчиво покачала головой, а потом неожиданно бросилась к Олегу Николаевичу, не проронив ни слова.
Они поцеловались - и сами удивились этому: раньше их отношения не были настолько близкими. С минуту смущенно молчали.
Первой заговорила Анна Константиновна.
- Видите, что тут у нас теперь…
- Да. Неужели совсем ничего нельзя было сделать?
- Что могли, - сделали…
6
Второй час они разговаривали, сидя на обломках кирпича, словно не ощущая ни холода, ни колючих капель дождя.
- Итак, янтарную комнату вывезли в Кенигсберг, в Восточную Пруссию, - сказала Анна Константиновна. - Вот куда отправилась она в свое, может быть, последнее путешествие…
- Что же происходило здесь потом? - спросил Сергеев.
- Потом. Потом то, что не успели сделать грабители, довершили пожары, - все так же грустно продолжала Ланская. - Сначала огонь вспыхнул в середине дворца. Говорят, во время очередной попойки разгулявшиеся бандиты вздумали жечь факелы, от них пламя и перекинулось на стены. Сгорела почти половина дворца - от центральной лестницы до места, где мы с вами сейчас находимся. Сгорело и то, что еще оставалось в янтарной комнате: все украшения, золоченые орнаменты, которыми мы с вами когда-то любовались. Рухнул пол. Вот только железные остовы от бра и остались.
Они замолчали надолго, как люди, которым трудно говорить. Потом Сергеев снова осторожно спросил:
- Анна Константиновна, простите, а что вы здесь сейчас делаете?
- Работаю вместе с товарищами. Что же время терять! Дворец будут восстанавливать. Сейчас готовимся к этому.
- А как с внутренним убранством?
- Сначала снаружи надо сделать, потом и за внутреннюю отделку примемся. Пока, правда, придется кое-где пойти на имитацию. Вот вашу янтарную - трудно восстановить! Произведения искусства неповторимы, Олег Николаевич. Надо либо искать старую комнату, либо обойтись без нее.
- Я с вами не согласен, Анна Константиновна, - возразил Сергеев. - Искать, конечно, надо. Но если не найдем - тут вы неправы, остались фото, план, а мастера наши сделают. Умельцами наша земля всегда славилась.
- Не знаю. Не будем спорить сейчас. Вам пора домой. Скоро последний поезд уйдет.
Они попрощались как-то сдержанно, то ли потому, что разошлись во взглядах под конец разговора, то ли потому, что вспомнили вдруг свой неожиданный поцелуй и снова почувствовали себя неловко. Даже адресами не обменялись.
Об этом Сергеев пожалел сразу же, как только вернулся домой.
На двери он нашел записку, приколотую булавкой: "Был у вас, прошу позвонить по телефону А-22-47".
Олег Николаевич набрал номер. Он узнал голос капитана, вручившего ему диссертацию.
- Товарищ Сергеев, есть убедительная просьба - надо поехать в Кенигсберг. Там кое-что предпринимается по розыскам янтарной комнаты. Я же говорил вам, что ваши знания пригодятся! Как, согласны?
Сергеев не раздумывал.
- Да, да, конечно!
7
Ворочаясь с боку на бок на жестковатой госпитальной койке, Олег Николаевич заново передумывал прошлое. Теперь его мысли возвратились к событиям более ранним, к тому, что было весной 1945 года.
Начальник штаба фронта как-то спросил:
- Вы, кажется, архитектор, старший лейтенант?
- И архитектор тоже.
- Что значит - тоже?
- Я еще и искусствовед.
- Что ж, и это не помешает. Слушайте меня внимательно. Задача такова…
Задача оказалась сложной, интересной и важной. Сергееву и группе других товарищей предстояло в течение месяца сделать точный макет Кенигсберга и его окрестностей. Макет должен был облегчить командованию задачу спланировать и провести грандиозную по своему размаху операцию штурма города. Группе выдали планы города, данные о его обороне, о том, в каком состоянии находится прусская столица сейчас.
- Ясно?
- Так точно, товарищ генерал.
- Ваша обязанность, ваш долг - сделать макет, использование которого облегчит штурм сильной крепости, поможет нам сберечь тысячи, а может быть и десятки тысяч жизней наших солдат и офицеров, да и не только наших людей, но и немецкого населения. Чем тщательнее и продуманнее будет подготовлен’ штурм, тем меньше будут потери. Хотя. - генерал на мгновенье умолк, - хотя их, конечно, не избежать. И больших потерь, старший лейтенант! Война идет к концу. Это ясно. Ясно и другое: враг будет сопротивляться жестоко. Ну, что ж. Не мы это затеяли. Настала пора заканчивать. Идите. Вас ознакомят с основными документами. Немецким языком владеете?
- Да. Свободно.
- Отлично. Тогда… Впрочем, через несколько дней мы с вами еще встретимся и поговорим. Пока поезжайте в Лабиау.
Еще в 1913 году, накануне первой мировой войны, Кенигсберг получил наименование крепости первого класса. К этому времени город имел многочисленные укрепления долговременного и полевого типа. Система его обороны включала в себя два пояса - внешний и внутренний, а также приспособленные к обороне кварталы и отдельные здания.
Внешний пояс обороны города протяженностью сорок пять километров включал в себя пятнадцать фортов, построенных в 1846–1870 годах. Гитлеровская пропаганда окрестила их "ночной рубашкой" Кенигсберга. Кроме того, во внешний пояс обороны прусской столицы входил широкий и глубокий противотанковый ров длиной около 50 километров, свыше четырехсот дотов, две линии траншей, проволочные заграждения и минные поля, убежища, кирпично-земляные и прочие сооружения.
Внутренний пояс обороны состоял прежде всего из двенадцати мощных фортов, названных в честь королей и полководцев: форт I - "Штайн", II - "Бронзарт", III - "Король Фридрих III", IV - "Гнайзенау", V - "Король Фридрих-Вильгельм III", VI - "Королева Луиза", VII - "Герцог Гольдштайн", VIII - "Король Фридрих", IX - "Дер Дона", X - "Канитц", XI - "Донхоф", XII - "Ойленбург".
Форт - это пятиугольное кирпично-бетонное крепостное сооружение. Толщина каменной кладки центральных стен форта достигала 7–8 метров. Со всех сторон форты опоясывались рвами шириной в 10–15 метров, наполненными водой. Передняя стенка рва, одетая камнем, опускалась к воде отвесно, что делало невозможным форсирование рва танками. Задняя, наклонная, стенка переходила в земляной вал. Все изгибы рва простреливались.
В каждом форте размещался гарнизон численностью 300–500 человек, орудия калибра от 210 до 405 миллиметров с дальностью стрельбы до 30–35 километров. Все форты были надежно связаны друг с другом огневой системой, шоссейными дорогами, а некоторые и подземными ходами сообщения, по которым пролегала узкоколейка.
Кроме фортов внутренний пояс обороны имел более пятисот дотов, а также множество укрепленных домов и наблюдательных пунктов. Во внутренний пояс включался Литовский вал, построенный в середине XIV века, - высокая и широкая земляная насыпь с фортами, дотами, убежищами и бронированными огневыми точками. Вал представлял серьезное препятствие для наступающей стороны.
Гарнизон крепости насчитывал около 130 тысяч человек, в основном уроженцев Восточной Пруссии. Гитлеровское командование рассчитывало на то, что, защищая родные места, их битые вояки окажутся более боеспособными, более ожесточенными.
Сергеев уже собирался приступить к работе над макетом, когда 4 марта его снова вызвали к начальнику штаба фронта.
- Вы бывали в Кенигсберге до войны?
- Так точно.
- С какой целью?
- В научной командировке.
- Долго пробыли в городе?
- Около недели.
- Отлично. Так вот, над макетом пока потрудятся другие. А вам предстоит дело посложней. Слушайте…
8
… Солнечным мартовским утром 1945 года по многолюдным улицам Кенигсберга шел молодой, среднего роста, худощавый обер-лейтенант. Дымя сигаретой, он рассеянно поглядывал по сторонам, не забывая, впрочем, отдавать честь тем, кто встречался на пути, - старшим вежливо и старательно, младшим снисходительно и слегка фамильярно. На сером его мундире кое-где виднелись пятна от окопной грязи. Несколько месяцев назад это, наверное, вызвало бы уважение во взглядах прохожих. Но сейчас кенигсбергцам было не до пятен на мундирах обер-лейтенантов.
Город переживал тревожные дни. По слухам, которые подтверждались многими очевидцами, гауляйтер Эрих Кох удрал из осажденного города в свое имение под Пиллау и там отсиживался в бомбоубежище, только изредка отваживаясь на несколько часов прилетать в прусскую столицу. Руководство обороной было возложено на генерала от инфантерии Отто фон Лаша, чье имя почти не было знакомо горожанам, и на фюрера города Вагнера, не смыслящего в военном деле ни на пфенниг.
А русские сидели в траншеях на самой окраине Розенау, и каждый горожанин понимал: штурм приближается, как приближается и конец войны, конец в пользу русских.
Никто не сопротивляется так отчаянно, как обреченный на неизбежное поражение, наверное потому, что ему уже не остается ничего, что жаль было бы потерять. Как загнанный зверь, Кенигсберг огрызался.
Сюда стекались со всех сторон остатки разгромленных частей, сюда собрались беженцы из окрестных районов. Жилищ не хватало, располагались в общественных зданиях, находили временное пристанище в парковых павильонах, торговых палатках, а то и просто на улицах, под наспех поставленными шатрами из брезента и одеял. Немудрено, что во всей этой сутолоке и неразберихе никто не обращал внимания на обер-лейтенанта в помятом мундире.
Такое невнимание не огорчало офицера. Равнодушный, немного усталый, как, впрочем, и все фронтовики, он шел по улицам, рассеянно поглядывая вокруг.
Мимо проносились грузовики с необычными пассажирами: старики, женщины и подростки, вооруженные лопатами и кирками, ехали на оборонительные работы. Таков был приказ Лаша: ежедневно не менее шести - восьми тысяч человек направлять для создания внутренней обороны города. Вместе с солдатами горожане замуровывали окна первых этажей зданий, оставляя лишь узкие бойницы для пулеметов, тащили на крыши тяжелые ящики с песком, укладывая их по краям, ломами пробивали амбразуры в стенах домов.