Он замолчал, остановив похолодевший взгляд на притихших людях.
- Что же считать-то!.. Не на кулачки же нам с ними биться… Оружие нужно, - сказал Филипп Бирюков и рывком отбросил свой рассыпающийся чуб.
- Сколько же вам для самообороны нужно оружия? - спросил Кудрявцев, глядя на Филиппа.
- А по числу рук, что с пользой для дела возьмут винтовку и выронят ее только по случаю погибели своей, - ответил Андрей Зыков.
- В таком случае, может, не так уж много винтовок и надо, - со вздохом заметил Ванька.
Но Андрей тут же одернул его, попытался смягчить сказанное:
- К чему, Иван, заранее обижать людей? Дело покажет…
- Согласен! - кивнул головой Кудрявцев и надолго задержал свой повеселевший взгляд на Зыкове, которого давно знал и по-свойски называл дядей Андреем.
- Пусть винтовок на всех не хватит, но важно, чтобы они попали в горячие руки. Это так важно сейчас, дорогие товарищи! - и Кудрявцев начал говорить об одной задаче, самой важной для всех, кто здесь собрался. - Кулаки хотят уморить голодом рабочих Питера, Москвы и других городов страны. Голодом хотят уморить опору советской власти, а стало быть, и самую советскую власть. Правительство, Ленин требуют, чтобы мы вступили с кулаками в смертельную драку за хлеб!.. Мы знаем, что хлеб в ямах. Без нашей помощи его не сыскать. Значит, и от нас, тех, кто собрался в этой хате, зависит, чей будет верх, кому жить и кому умереть!.. Может, думаете, что говорю громкие слова?!
Хвиной стоял рядом с Наумом, хозяином хаты, около той самой двери, что вела в стряпку. Лицо его в негустой взвихренной бородке выражало крайнее напряжение, хотя он понимал все, о чем говорил Иван Николаевич. Больше того, слова Кудрявцева еще прочнее привязывали все его мысли к хутору, к его жизни. Когда до слуха Хвиноя долетали слова о помощи продтройкам, он вспомнил сентябрь минувшей осени… Надо было срочно выполнить план по реквизиции скота, и вдруг выяснилось, что у Аполлона, Матвея и Федора Ковалева стало вдвое меньше быков и коров. Больших усилий стоило найти этот скот в других хуторах, куда ночами его отправили на попечение "надежных" людей… Когда же Кудрявцев говорил о том, что и от собравшихся в этой хате зависит, чей будет верх - кому жить, а кому помереть, - Хвиной мгновенной вспышкой воображения легко представил себе, что кулаки хутора оравой набросились на него и со словами: "Вот он, устроитель советского порядка!" - стали его душить… Картина была так ощутимо ясна, что Хвиной даже плечом дернул, будто отбиваясь от наседавших на него кулаков… С дерзким озлоблением взглянул он на кума Андрея, готовый крикнуть ему: "Что ж ты не помогаешь? Ждешь, пока в клочья изорвут?!"
Кудрявцев своей речью заставил Хвиноя на мгновение забыть, что он в хате у Наума Резцова. Но Кудрявцев же и вернул его к действительности.
Вытирая побелевший лоб, Иван Николаевич достал из нагрудного кармана гимнастерки вчетверо сложенный листок бумаги и снова заговорил:
- Каждый не отнятый у кулака пуд хлеба отнимает жизнь у защитника революции и советского государства. Каждый вовремя доставленный пуд хлеба спасает жизнь преданного нам человека-товарища, укрепляет дорогую нам советскую власть! Товарищ Бирюков, - обратился он к Филиппу, - сколько у вас в общественных амбарах реквизированного хлеба, готового к отправке?
- На вот, записано, - сказал Ванька, выхватив из-за голенища записную книжку и протягивая ее своему председателю совета.
- Можно подумать, что этот хлеб нам легко дался, - усмехнулся Филипп и отстранил Ванькину руку. - Да ты хоть ночью разбуди меня и спроси - без запинки отвечу… - И стал называть цифры: - В забродинском амбаре семьсот пятьдесят пудов…
- А должно быть на пятнадцатое декабря тысяча пудов, - прочитал по своей записке Сергеев. Он все время сидел за столом, как-то сильно откинувшись назад и вобрав голову в плечи, будто весь хотел уйти в свой полурасстегнутый полушубок. - Может быть, многовато запланировали? Может, скидку надо дать? - спросил он, почесывая лысину.
Федор Евсеев с хитроватой усмешкой заметил:
- Скидка - она каждому спокон веков нравилась. Проси скидки…
- А что ж, если возможно…
- Со скидкой-то полегче будет, - послышались негромкие голоса.
- Нам кулацкого хлеба не жалко, да и отбираем мы его для такого дела, что разговаривать о скидках не приходится, - не скрывая своего недовольства, сказал Андрей Зыков.
- Не будем рубить дерева, на каком сами сидим, - в поддержку Андрею проговорил Филипп и продолжил: - В верхне-осиновском амбаре восемьсот шестьдесят пудов. В нижне-осиновском - девятьсот сорок пудов.
Сергеев, поймав на себе удивленный взгляд Кудрявцева, посмеиваясь и чуть шепелявя, быстро заговорил:
- Иван Николаевич, подумайте, а ведь по этим двум хуторам они даже превысили цифру задания! Молодцы! Какие, право, молодцы!.. С такими гору перевернешь!.. Я-то хотел проверить их твердость, - продолжал посмеиваться Сергеев. - А они мне по существу…
- Да, они вам по существу! - с удовольствием заметил Кудрявцев и задал Филиппу другой вопрос: - Ну, а как, товарищ Бирюков, к севу готовитесь?
- Признаться вам, Иван Николаевич, пока о севе как следует не думали. - И щеки Филиппа вспыхнули: ему хотелось сказать, что совет занимался и занимается самым горячим делом, а каким - это Ивану Николаевичу хорошо известно. Но уважение к Кудрявцеву заставило сказать другое: - Будем готовиться…
- Надо. Надо бы советский актив в хуторах объединить. Пусть работают сообща. Надо обеспечить подготовку инвентаря и, конечно, посевного зерна.
В последних словах Кудрявцева прозвучал явный намек на то, что хлеба придется заготовить значительно больше, чем предполагалось.
- У кулаков из урожая мы, разумеется, возьмем столько, сколько нужно стране. Но надеяться будем на свой труд. Партия и правительство требуют от своих союзников в деревне самой решительной поддержки. Кулак на нас работать не будет… Кулак глядит в другую сторону. В Затонском и еще кое в каких хуторах он уже показал, что ему нужно.
В хате было изрядно накурено. Приоткрыли дверь в сенцы. Молчали - не было повода спорить против той правды, какую высказал Кудрявцев, и только Федор Евсеев нашел уместным засмеяться. Потом, дернув себя за крючковатый нос, он громко проговорил, самодовольно окидывая хату:
- А жалко, что богачей не сможем заставить на нас работать!.. Я бы взял себе штук эдак пять и кнутом погонял бы! Ей-ей, погонял бы!
Никто не отозвался на его слова. В раскрытой двери появился большой, чернобородый, в седых валенках и в черной дубленой шубе, перехваченной витым шерстяным пояском, Кирей Евланов. Потоптавшись у порога, он снял шапку и, смущенно улыбаясь, сказал:
- Будто бы оружие привезли и будто бы неблагополучно в Кучарине… И будто бы вам, - указал он глазами на Кудрявцева, - на минутку надо выйтить во двор к тому, кто привез… Он сильно спешит… Кони у его с ног до головы в мыле!..
- Все у тебя "будто бы", - сухо обронил Кудрявцев и, набросив на плечи свой коротенький полушубок, быстро направился к выходу.
* * *
Нарочный станисполкома, доставивший винтовки и патроны, уже снова сидел в санях. Подошедшему Кудрявцеву он строгим шепотом сообщил:
- Двадцать винтовок и четыре ящика патронов сложил там, на крыльце. Вот накладная. Остальные, что в санях, повезу дальше - терновцам… Иван Николаевич, - заговорил он с взволнованной теплотой в голосе, - в станкоме приказали предупредить, чтобы были осторожней. Учтите, что в Кучарине горит общественный амбар.
- Откуда знаешь? Почему думаешь, что общественный? - обеспокоенно спросил Кудрявцев.
- С Забродинского бугра видать, как на ладони. Горит слева от хутора… Амбар! Больше там нечему гореть… Хоть бы не догнали, - и он решительно дернул вожжи.
Добрые кони, заиндевевшие на морозе, дружной рысью выхватили сани из тесного двора.
"Не с испугу ли примерещился Назаровичу пожар? - подумал о нарочном Кудрявцев. - Но казак он не из трусливых. Надо уточнить…"
Послышалось легкое поскрипывание снега. Подошел часовой с винтовкой - сын Наума Резцова, такой же, как отец, широкий, сутуловатый, в поношенной фронтовой шинели и в красногвардейском шлеме.
- Товарищ Кудрявцев, человек, что приезжал, правильную новость привез. Я на бугорок выходил: горит амбар. - Помолчал и сказал будто самому себе: - Из Кучарина эти паразиты заскочут в Ясеноватский, там подпалят амбар, а оттуда три версты до нашего…
- Все ясно. Давайте оружие переносить в хату, - ответил Кудрявцев.
Через три-четыре минуты запотевшие винтовки и патроны лежали на лавке, а Кудрявцев, стоя у стола, говорил:
- Товарищи, собрание наше придется закрыть. О чем не договорили, договорим как-нибудь после. А сейчас давайте разберем оружие под личную ответственность. Товарищ Бирюков, садись за стол и записывай номер винтовки и фамилию того, кто ее берет… Если можно, то, пожалуйста, поскорей…
В хате уже знали о пожаре в Кучарине, понимали, что поджечь общественный амбар с хлебом могли или местные кулаки, или кулаки, сорганизованные в банды и делающие налеты на хутора. Первыми взяли винтовки и патроны Филипп, Ванька, Андрей Зыков. Потом наступило неловкое затишье и к столу за оружием уже никто не подходил.
- Винтовку брать надо по доброй воле. Кому нельзя - пусть не берет и идет домой, - сказал Иван Николаевич.
- Калекам, конечное дело, путь надо держать к жинкам, до дому, - усмехнулся Федор Евсеев, поднялся и, держа левую руку с искалеченным большим пальцем напоказ, стал натягивать шапку и застегивать ворот. - Думаю, что и тебе, Кирей, тут нечего крутиться, ежели дело близится к военной развязке: ты ведь, всем известно, с пеленок нестроевой…
- Будто бы, - стесненно ответил Кирей тем словом, которое навязло у него на языке с той минуты, как он узнал о пожаре в Кучарине.
- Остается еще взять в попутчики свата Хвиноя, - говорил Федор Евсеев. - Бери, сваток, свой треух и пошли.
- Собрался - уходи. Никто не держит.
Хвиной постарался сказать это как можно спокойней, но обида, кольнувшая в сердце, долго потом томила его. Труднее всего ему пришлось в минуту, когда сват Федор вслед за Киреем вышел в сенцы и оттуда через приоткрытую дверь бросил ему с усмешкой, застрявшей в цыгановато-черных, обвисших усах:
- А может, ты, сваток, метишь в командиры?..
По сдержанному молчанию, наступившему в хате, Хвиной почувствовал, что ему во что бы то ни стало надо смолчать, и он смолчал. Постепенно успокаиваясь, он прислушивался к тому, что убежденно и просто говорил Иван Николаевич:
- Товарищи, ничего обидного нет в том, что кое-кто пойдет домой. Не умно было бы браться за оружие тем, кто не уверен в себе.
Люди уходили парами и по одному. Уходили молча. Лишь иногда можно было расслышать приглушенный вздох, покашливание, вскользь оброненные слова: "Ну, чего топчешься? Пошли", "До свиданьица", "В другой раз, может, и нам…"
- Лучше, если бы не пришлось, - напутствовал уходивших Кудрявцев.
Наконец остались те четырнадцать человек, которые твердо решили действовать. Одобрив план Кудрявцева - впрячь станисполкомовских лошадей в розвальни и пробежать на них до хутора Ясеноватского, - они стали разбирать винтовки, протирать их и, отведя в сторону опустевшего угла, проверяли действие затвора, вкладывали обоймы… Хата наполнилась резковатым пощелкиванием стали. Взял винтовку и Хвиной. Когда ее записали, он, пользуясь тем, что все оживленно разговаривали, подошел к Андрею и тихо спросил:
- Кум, ты подскажешь мне?..
Андрей понял его и, стараясь не привлекать ничьего внимания, ответил:
- Это, кум Хвиной, русская пятизарядная винтовка. Хорошая винтовка. Обращаться с ней будешь так… - и тут же все объяснил.
Послышался угодливый тенорок Сергеева:
- Иван Николаевич, думаю, что вы без меня обойдетесь: я не рожден для батальной жизни. Другое дело - вы!..
* * *
Когда на забродинской колокольне пробило час ночи, пара станисполкомовских лошадей рысью вынесла со двора Наума Резцова просторные розвальни с тесно сидевшими в них людьми. За розвальнями на короткой привязи катились низкие подсанки. В них сидело двое: тот, что с винтовкой через плечо, - Хвиной, а тот, что почти вдвое шире и без винтовки, - Наум Резцов.
Чтобы невзначай не наскочить на бандитов, ехали горой, бездорожьем. Приходилось объезжать яры, ямы, кучи камней… После выпавшего снега трудно было различить их. То и дело останавливались. Хвиной и Наум давно уже завели свой разговор, - тихий, чтобы в розвальнях никто не слышал.
- Опять и в этом деле Иван Николаевич чисто одну правду говорит, - громко шептал Наум. - Самим надо хлеб сеять, с весны начинать сеять. Нашим живодерам не по нраву такая затея… Говорят, что за долгие годы мы разучились хлебопашествовать… Говорят, что пшеницу от жита можем отличить только в калаче…
Хвиной заворочался и выругался:
- Уж они-то, паразиты, здорово понимают в хлебе. Жгут его напропалую, будто это сорная трава… Вон как горит! Стало быть, на них-то мы и наши дети работать можем, а на самих себя, по советскому порядку, не сумеем… Хитро!..
Наум вздохнул и перехватил слова Хвиноя:
- Трудно будет сколотить супрягу… Положим, где как… Там, где пойдут на подмогу такие середняки, как твой кум Андрей Зыков, - и тягло объявится и орудия всякие то же самое.
Розвальни, описывая крутую дугу, шарахнулись под раскат. Подсанки рвануло, и дважды подряд они перевернулись. Вывалились на снег Наум и Хвиной, но нить разговора не упустили. Снова усевшись рядом с товарищем, Хвиной сказал:
- Кум Андрей… Что о таком человеке много рассказывать? Лучше сказать ему спасибо, да и замолчать… С нашей живностью не здорово напашешь и насеешь…
И они поговорили о своей незадачливой домашности и тихонько посмеялись, когда Хвиной рассказал, как нынче, впервые оказавшись во дворе Наума, он угадал, кто у него разместился в низенькой каменной постройке под крутой соломенной крышей.
- Гляжу на дверь, что пошире, думаю: тут телка или коровка… Гляжу на ту, что поуже и пониже, - не иначе, думаю, тут - овцы… Дальше совсем низенькая дверь… Ну, а тут, думаю, или куры, или поросенок… Только подумал, как там сразу захрюкало. Поросенок!..
- Он такой у нас: хрюкает с вечеру, хрюкает в полночь и на заре. Уродился разговорчивым… А угадать тебе не трудно: ты - овчар, я - пастух… Люди одного сословия.
Теперь ехали уже самым гребнем. С Кучарина сильней потянул резковато-морозный ветерок. Звезды на темно-синем небе заметней задрожали. Науму жена вручила зипун: в непогоду всегда пригодится. Он накинул его себе и Хвиною на голову, чтобы ветер не донимал.
- Ты ведь без жены больше трех лет, а без нее временами, как в засушливое лето…
- Бывает, что…
Но что именно бывает, этого Хвиной не успел поведать: снизу донесся раскатистый выстрел из винтовки, а с розвальней - негромкий, но сердитый голос Кудрявцева:
- Приструни! Спешимся около хутора!
Под полозьями со свистом зашуршал снег. С головы Наума сорвало и отнесло назад зипун.
- До новой встречи, - сказал Наум зипуну и посоветовал Хвиною: - Крепче, браток, держись!
И дальше они оба, оказавшись во власти настороженного ожидания, во власти быстрого движения, и главное, повинуясь воле своих товарищей и единомышленников, уже не могли ни о чем разговаривать.