Отступать было поздно, Костя поспешил объяснить:
- Во всех военных книжках старшины обязательно при усах, вот и я…
- Моему старшинскому званию, милок, три месяца счету, а усам - два десятка лет. У нас на Украине каждый второй при усах.
- А чего ж вы по-своему не гутарите?
- А русским на Украине разве заказано жить?…
Мы сразу прониклись к нему уважением, тем не менее "Дяденька из книжки" за ним осталось.
Сейчас я следил за движением усов, ждал, когда от бессловесной беседы с самим собой старшина перейдет к разговору с нами. Наконец, он опустил бинокль.
- Рискнем!
Договорились так: сначала на лед выходит первое отделение во главе со старшиной, идет примерно до середины озера, и, если все будет нормально, вывожу своих людей я; следом с таким же интервалом двинется третье отделение.
В таком порядке и отправились. Первое отделение спокойно пересекло озеро и скрылось в прибрежном лесу, мы спокойно достигли середины, третье отделение спокойно выкатилось позади нас на лед.
Я иду в своем отделении замыкающим. Поглядываю по сторонам, время от времени покрикиваю для порядка:
- Не растягиваться!
Все спокойно, все хорошо.
Внезапно слуха достигает далекий свист. Он доносится из леса, где скрылось первое отделение.
Всматриваюсь - вижу старшину: показавшись на опушке, тот вздевает на лыжную палку ушанку, размахивает ею, что есть силы. Все это по-прежнему сопровождается пронзительным свистом.
До сознания доходит: "воздух"!
И точно: позади, над лесом, идут на бреющем два вражеских штурмовика. Идут вдоль берега, оставшегося за спиной.
Заметили нас или нет?
- Ложись! Лыжи, палки - в снег! Не двигаться!
Ребята за считанные секунды выполняют команду. Все, как надо. Если до этой минуты наша группа не успела привлечь внимания вражеских летчиков, теперь им нас не углядеть.
Но что это за пятно, грязное, почти черное пятно, резко, невообразимо резко прущее в глаза на первозданном карельском снегу!
- Кто там рррядом с Матррреной?! - рычу. - Закидать снегом!
Поздно: один из штурмовиков уже меняет курс - ложится на левое крыло, закладывает крутой вираж. Красиво так, можно сказать, изящно закладывает вираж - разворачивается к нам бульдожьим рылом.
Разворачивается, готовясь пикировать.
И вот уже безудержно несется, широко расставив лапы-лыжи, с гигантской горы - с холодно-серого полога неба.
Сейчас ударит из пулемета, иссечет очередью.
Ударил!
Рев мотора заглушает выстрелы, но штурмовик бьет трассирующими, и я вижу, как в полусотне метров от нас пули выныривают из снега, срикошетив глубоко под ним о ледяной панцирь озера. Выныривают строчкой огненных язычков.
Смертоносные язычки неотвратимо и стремительно приближаются к нам.
Тут что-то непонятное начинает вытворять Костя Сизых: вскочив, сдергивает перчатки, принимается неистово размахивать - вроде как приветствует пикирующего "бульдога".
Ловлю все это боковым зрением, не в силах оторваться от огненной строчки.
Не сразу осознаю: язычков больше нет, строчка оборвалась на "полуслове"!
"Бульдог" с оглушающим рыком проносится над нами, едва не задев лапами Костю, набирает высоту.
Неужто уйдет? Неужто оправдала себя Костина хитрость и враг обманулся - принял нас за своих?
Впрочем, на маскировочных костюмах не обозначено же, что мы бойцы Советской Армии, а наши краснозвездные шапки закрыты капюшонами.
Но почему тогда сразу не пришла ему мысль, что это свои, почему решил атаковать? Или, зная о существовании у себя в тылу нашей бригады, задался целью проверить, попугав пулеметом? Возможно, потому и открыл огонь с таким упреждением - за добрых полета метров?..
Вихревая круговерть проносится в голове за те секунды, пока самолет выходит из пике.
Вышел! Как раз над той опушкой, откуда просигналил старшина. Вышел, но чего ждать от него дальше? Повернет обратно, сделает повторный заход или нет?
Вскакиваю, сдергиваю, подобно Косте, перчатки, начинаю с тем же неистовством махать вслед "бульдогу". И кричу ребятам:
- Давай все!.. Ну же!..
Повернет или не повернет?
Нет, набрав над лесом высоту, штурмовик устремляется, покачав нам крыльями, вдогонку за напарником. Выходит, сработала-таки Костина смекалка!
…Старшина встретил нас у кромки леса, оглядел мельком, молча и нетерпеливо махнул рукой: давайте в глубину! Сам остался на опушке, напряженно вглядываясь в противоположный берег озера. Я оглянулся тоже: третье отделение, вернувшись с полпути, втягивалось в лес. Значит, решили пойти берегом, в обход. И правильно: никто не может гарантировать, что самолеты не вернутся.
Теперь, когда опасность окончательно миновала, я обрел способность видеть окружающее. Бросилось в глаза, что Иван Авксентьевич - так звали старшину - стоит с непокрытой головой: капюшон откинут, шапка в руке. Видно, с той минуты, как сигналил нам.
- Простудитесь, товарищ старшина, - кивнул я на шапку.
Он поглядел на нее, ощупал свободной рукою голову, словно сомневаясь, что держит в руках собственную шапку.
- Простуда - что, - буркнул, натягивая тем не менее ушанку.
Поднес к глазам бинокль, нацелил на противоположный берег.
- Простуда - что, - повторил, - тут сердце зашлось!
Я его хорошо понимал: в случае гибели отделения, такой вот бессмысленной гибели, старшина не простил бы себе, что повел людей в дневное время по открытой местности.
Ребята втянулись в лес, где расположилась прибывшая раньше нас группа, посбрасывали вещмешки, полезли в карманы за куревом. Началось, как всегда бывает в подобных случаях, взволнованное обсуждение только что случившегося.
Матрена в общем разговоре участия не принимал - сел в сторонке, под пихтой, угрузнув в снег, надвинул на глаза шапку. Его не трогали, понимая, каково в эти минуты должно быть у человека на душе.
К нам подошел старшина, достал серебряный портсигар. В нем белел, стянутый резинкой, слой длинноствольных папирос. Не каких-нибудь самонабивных, а настоящих, фабричных.
Парни уставились, как если бы перед ними выступал иллюзионист. Уставились с невольным ожиданием, хотя старшина явно не собирался угощать все наше воинство: нашел глазами Костю Сизых, протянул с торжественным видом портсигар.
- Спасибо за находчивость, солдат!
Костя смутился, но от угощения не отказался.
- По правде сказать, забыл уже, какой у них вкус, - вздохнул, прикуривая.
- Вот и вспомни, - вздохнул ответно старшина. - Заслужил!
Убрал портсигар, вынул кисет с махоркой. Для себя и всех желающих.
- Налетай!
Никто, однако, не потянулся: этого-то добра у самих хватало.
- А чего ж, товарищ старшина, - подал голос Антон Круглов, санинструктор, - чего Матрену папиросой обошли? Он тоже в этой истории как бы именинник!
Баталии Антона за соблюдение элементарных требований гигиены давно стали темой анекдотов во всей роте. Особенно часто случались на этой почве стычки с Матреной, причем старшина, вполне понятно, обычно принимал сторону санинструктора. Похоже, из этого расчета Антон и додумался подлить масла в огонь.
- Не понял, - отозвался Иван Авксентьевич. - Юмора не понял.
Поманил Антона пальцем, наклонился к уху.
- Не по-нашенски это, - услыхал я гневный шепот, - не по-нашенски - лежачих не бить!
3
Лесная деревушка за Кривым озером интересовала командование бригады как один из возможных опорных пунктов противника. К нашей радости, мы там никого не встретили.
Не обнаружилось и жителей, которые, видимо, эвакуировались в самом начале войны.
Чтобы дать людям отдых, старшина принял решение остаться здесь на ночь. Для этого надлежало проверить, нет ли мин. Проверка велась методом прочесывания - нельзя было оставить в стороне ни одного закутка.
Деревня состояла из добротных бревенчатых изб - каждая в два этажа. Причем, на верхних этажах располагались жилые помещения, а низ отводился для птицы и скота.
Мин не нашли, зато в стайке под избою, где я наметил разместить отделение, наткнулся на запрятанную в сено связку книг. Часть оказалась на русском языке (в основном по лесоводству), среди них увидел старого знакомого - толковый словарь Даля. Один том этого словаря. Раскрыл наугад, принялся вслух читать:
"Лампа - сосуд разнаго вида и устройства для освещения жилья маслом, ворванью, жидким салом…"
- Найдем лампу, - раздался за спиной знакомый, с прокуренной хрипотцой голос Ивана Авксентьевича.
Я глянул на корешок - там значились буквы "И - О", отыскал страницу с именем старшины, начал читать дурашливым голосом:
"Иван - самое обиходное у нас имя…"
- Не надо, не скоморошничай, - взял у меня из рук книгу старшина. - А лампу найдем и, как устроимся на ночевку, почитаем про наши русские слова. Всласть почитаем, а то на фронте совсем от нормальной речи отвыкли.
Наверное, надо, подобно нам, покуковать зимою в шалашах, вдосталь намерзнуться и вдосталь намучиться полудремой у костров, когда сидишь в шапке, ватнике, не снимая валенок, сидишь, скукожившись на коленях, с протянутыми к огню руками, беспрестанно просыпаясь оттого, что дежурный бьет по ним палкой, бьет, само собой, жалеючи, но все же так, чтобы пробудить, - наверное, надо пожить какое-то время такой жизнью, чтобы понять, с каким наслаждением мы в этот раз намылись в бане, а потом расположились в жарко натопленной избе, кто на полатах, кто на лавках, и слушали рассуждения Кости Сизых:
- Нет, это надо же: спали дома на матрацах, под одеялами, с подушками под головами и даже не догадывались, что самое-то большое счастье поспать вот так, на голых досках…
В сгустившихся сумерках не разглядеть было его лица, но я отчетливо "слышал" улыбку - ироничную и грустную одновременно. И невольно улыбался сам. И остальные, наверное, тоже улыбались и думали при этом: многое по-новому заставит оценить нас эта война, многому научит наше поколение.
Впрочем, уже научила…
Пришел старшина, скомандовал:
- Занавесить окна телогрейками! И чтоб ни щелочки нигде!
И добавил тоном Дяденьки из книжки- добродушным и счастливым:
- Лампу раздобыл и керосин нашел.
Следом за старшиной к нам потянулись солдаты из других отделений. Оказалось, Иван Авксентьевич успел рассказать о моей находке.
Собрался практически весь взвод, исключая часовых. Хорошо еще, выбранная нами для ночлега изба не имела перегородок - одна большая горница, гости разместились более или менее терпимо.
Меня усадили за стол в центре, выкрутили в лампе повыше фитиль.
- Начинай, как давеча, с "Ивана", - подсказал старшина и объявил с улыбкой: - Тут про мое имя почти что целый столбец.
"Иван - самое обиходное у нас имя… переиначенное из Иоанна (коих в году 62), по всей азиятской и турецкой границе нашей, от Дуная, Кубани, Урала и до Амура, означает русскаго…"
- От Дуная, Кубани, Урала и до Амура, - подхватил Иван Авксентьевич, прерывая меня, на этаких тысячах верст- и везде мои тезки! А какой-то несчастный фриц собрался нас задавить!
Разволновался, схватился за кисет, по остановил себя:
- Уговор дороже денег!
Дело в том, что по его же собственному предложению договорились во время чтения не курить…
Я двинулся дальше. Знакомые живые слова чередовались с устаревшими, давно вышедшими из употребления, звучащими для нас странно, порою смешно. Однако никто ни разу не засмеялся.
"Изба (истопка, истпка, истба, изба), избенка, избеночка, избушка, - шечка, - шенка, - шеночка, изобка, избочка, избишка, избина, избища - крестьянский дом, хата…"
Не знаю почему, я волновался и, чтобы скрыть волнение, читал вначале как бы с усмешкой. Но, случайно подняв от книги глаза, увидел, как меня слушают: сосредоточенно, чуть запечалившись. И перестал паясничать.
"Избавлять - избавить кого, чего или от чего; спасать, освобождать, отклонить беду, неприятность; выручать, подавать помощь заступничеством…"
- Как он каждое слово чувствовал! - вновь не удержался старшина.
- До самого, что ни на есть, нутра добирался, - подхватил Костя Пахомов, помощник командира взвода. - ИЗБАВЛЯТЬ - это же про нас, про нашу сегодняшнюю задачу: спасать, освобождать свою землю от фашистов, подавать матерям, сестрам помощь заступничеством!
- Вот я и говорю, - обрадовался старшина, - об этом и говорю…
Ему, я видел, чертовски хотелось покурить, он буквально изжамкал в ладонях кисет, а все тянул с перекуром: жаль было прерваться.
Я решил помочь ему:
- Не пора посты менять?
Старшина бросил взгляд на часы, кивнул согласно.
- Не хочется сегодня в приказном порядке этого делать…
Умолк, ожидая, кто изъявит желание пойти в подмену. В комнате воцарилась тишина. Какие-то мгновения она была просто тишиной, затем превратилась в тишину неприятную, потом - в тягостную.
Добровольцев не обнаруживалось. Зря, видно, такое затеял старшина: легко ли принудить себя покинуть теплую избу, уйти от Даля! Когда бы приказ - все просто, а так: "Почему я, а не сосед?"
Другой разговор, позови старшина под пули - там сработало бы сознание долга, а тут, хотя и совестно перед товарищами, которые ждут подмены, но никто не сомневался, что товарищи поворчат да и простят.
- Можно, я пойду?
Матрена?..
Старшина не успел ответить: солдата хлестнула в спину подначка Антона Круглова:
- Все, братцы, Родина спасена: Матрена двинул подавать помощь заступничеством!
На парня низринулся хохот всего взвода - низринулся, согнул плечи, заставил втянуть голову.
Из-за хохота почти не слышен был звук оплеухи, настигшей Антона. Влепил ее Костя Сизых. И встал рядом с Матреной.
- Товарищ старшина, разрешите на пару с ним!
Старшина снова не успел ответить: взвился Круглов.
- Ах, так? - кинулся на Костю.
Теперь старшина уже не позволил выйти событиям из-под контроля:
- Круглов! - рявкнул.
Санинструктор притормозил, но не успокоился:
- Он же меня ударил! - растерянно топтался, оглядывая только что хохотавших бойцов. - Все видели? Сизых меня ударил!
Никто, однако, не поспешил записаться в свидетели, а старшина распорядился:
- Боец Круглов, пойдете в караул! Кроме того, приготовиться Путинцеву, Коржеву, Сергееву!
Шагнул к двери, скомандовал, раскрывая кисет с махрой:
- Перекур!