Дважды наши войска пытались это сделать - и не смогли.
Почему же позиции противника, не имевшие особо сильных инженерных сооружений, оказывались неприступными? Этот вопрос заставил призадуматься командование особой группы войск, которой ставилась задача - овладеть Тарунинским рубежом. Ответа не было в материалах штаба дивизии Василенко, штурмовавшей рубеж. Полковник Буранов решил, что тайны Тарунинских высот не разгадать, сидя в штабе над картами, разведсхемами, журналами боевых действий и прочими документами. Надо своими глазами взглянуть на таинственные высоты. А взглянуть на языке Буранова - значило вести непрерывное наблюдение хоть двое суток кряду. Выезд в район Тарунина еще никому не разрешали: командование фронта опасалось чем-либо выдать подготовку операции. Но Буранов был человек напористый и уж если что задумал - не отступал. Другому, может быть, и отказали бы, а ему было разрешено одному, даже без адъютанта, побывать под Тарунином с непременным условием ничем не обнаружить своих истинных намерений, - поехать якобы в гости к своим старым друзьям по финской войне. Таких друзей у Буранова имелось немало. В числе их был и командир артиллерийского полка, действовавшего с дивизией Василенко. Этот командир сердечно встретил Буранова и приказал своему начальнику разведки провести его, куда пожелает, и показать все "хозяйство".
Старший лейтенант Рябоконь, конечно, не ожидал, что Буранов будет так долго сидеть у стереотрубы. Молодой офицер не мог понять, почему этот знаменитый командир так интересуется Тарунинскими высотами. Может, просто надоело ему сидеть в штабе над бумагами, и вот, сбежав от них, он с удовольствием смотрит на местность? Как бы там ни было, а уйти старшему лейтенанту было неудобно, он скучал, посматривая на часы, и лицо его приняло обычное хмурое выражение.
А Буранов совсем забыл о существования своего сопровождающего, как и обо всем на свете. Он без устали, снова и снова обшаривал глазами местность, стараясь и надеясь найти что-нибудь такое, что могло бы послужить ключом к раскрытию вражеских секретов. В том, что у противника имелись секреты, он не сомневался: иначе трудно было объяснить неудачу двух штурмов.
Сначала ничего особенного он не видел. Потом заметил одну странность. Левее главной высоты, над болотом, поднималась небольшая лесистая высотка. Буранову бросилось в глаза, что лес на ней не очень поврежден снарядами. Очевидно, по ней наша артиллерия стреляла мало. Главная высота была вся перепахана снарядами, от деревьев на ней остались только обгорелые пни. А на этой маленькой высотке зеленели почти нетронутые деревья.
"Неужели там у врага нет ничего достойного артиллерийского обстрела?" - думал Буранов, смотря на лесистую высотку и невольно любуясь ею. По данным штаба Василенко, там только заслон. Так ли это? Высотка кажется совсем незначительной, когда смотришь на нее отсюда. А по карте видно, что она не так мала, только вытянута не вдоль фронта, а вглубь...
Буранов вспомнил один эпизод из журнала боевых действий левофлангового полка дивизии Василенко. Эпизод для фронта не столь значительный, на него никто не обратил, должно быть, особого внимания. Полк занимал позиции против той самой лесистой высотки, которая теперь так заинтересовала Буранова. Метрах в ста от стрелковых траншей полка начиналось болото, простиравшееся почти до самого подножия высотки, обозначенное на карте как непроходимое. Таким оно было и на самом деле: разведчики пытались ночью проползти по нему, чтобы подобраться к позициям противника, но едва не увязли в трясине. Это не остановило разведку: в ближайшую темную ночь два смельчака пустились через трясину на болотных лыжах. Утонуть они не могли, но и вернуться - не вернулись. И никакой стрельбы в том направлении не слышалось. Все было тихо. В общем, два солдата пропали без вести. И можно было только гадать, что с ними случилось: то ли нарвались они на вражеский секрет, то ли уже во вражеском расположении захватил их патруль. Буранов решил подобраться к лесистой высотке как можно ближе. Распрощавшись с артиллеристами, он вышел из блиндажа со словами:
- Не провожайте. Сам найду дорогу.
Старший лейтенант остался в блиндаже. Клюев тут же спросил его, кто этот симпатичный офицер.
- Полковник Буранов. Слыхали?
- Товарищ старший лейтенант, почему же вы раньше не сказали, что это Буранов?! - жалобным голосом воскликнул разведчик.
- А зачем тебе? - удивился офицер.
- Как зачем? Это же такой знаменитый командир! Поговорить бы с ним надо. Спросить кое о чем.
- Да разве он что-нибудь скажет? - старший лейтенант насупился. - Он даже командиру полка не сказал, зачем сюда прибыл. А ведь они - друзья.
ГЛАВА II
БУРАНОВ ИЩЕТ КЛЮЧ
Изредка взглядывая на компас, Буранов уверенно пробирался через тальники, выросшие вдоль невидимого ручья. Он тщательно изучил по карте этот участок и хорошо ориентировался на местности. Кое-где тальник рос густо, длинные прутья хлестали Буранова по лицу, но это было ему даже приятно, как грубоватая ласка друга. Лишь когда какой-нибудь прут хлестал слишком уж больно, Буранов говорил укоризненно: "Ну-ну, ты! Полегче!" - и отводил куст рукой в сторону.
Крестьянин родом, Буранов с детских лет крепко любил землю и все, что на ней произрастало: деревья, цветы, травы, кустарники. Ему нравилось сорвать какую-нибудь травинку или веточку и долго вдыхать ее запах, любуясь свежей зеленью. В начале войны искалеченное снарядом дерево так и хватало его за сердце. Потом эта боль притупилась: не оставалось уже места для жалости к деревьям - привелось видеть разорванных снарядами людей. От руки фашистских варваров гибли не только рощи, но и мирные города. Немцы разрушили знаменитую Пулковскую обсерваторию, не пощадив ее мировой славы. Буранову не раз приходилось видеть обезображенный голый холм, изрытый снарядами и бомбами, засыпанный мусором, в котором щепы стволов и ветки деревьев перемешивались с обломками кирпича. Как вулкан, дымился этот холм, который гитлеровцы все еще не оставляли в покое, будто боясь, что обсерватория воскреснет. Да она и впрямь продолжала существовать: жила в душе народа, взывая к отмщению. Если бы фашисты смогли понять, как оборачивается против них ими содеянное, они содрогнулись бы от ужаса. Но они считали, что у них больше и всегда будет больше, чем у русских, самолетов, танков, пушек и дивизий, а это все, что им надо для победы.
Буранов же, русский человек и коммунист, высоко ставил то, что на своем, военном, языке называл психологическим фактором. Только обладая неистощимой крепостью духа и возможно было обороняться на таком болоте, по какому шел он сейчас, лишь изредка укрываемый тальником от глаз немецких наблюдателей, а по большей части - на виду у них.
Тальник раздался в стороны, и перед Бурановым открылся песчаный бугорок. В рост человека стояли какие-то лиловые цветы. Как появилось среди болота сухое песчаное местечко - это была загадка ленинградской природы. Над цветами кружились желтые бабочки. Откуда-то с низким басовым гудением прилетел шмель и повис в воздухе возле самого лица полковника, словно заглядывая ему в глаза.
- Ну, чего тебе надо? Неужели мой нос похож на цветок? - Буранов тихонько подул на шмеля, отгоняя его от лица. Шмель залетел было слева, но Буранов дунул еще раз, посильнее, и тот улетел вдаль, набирая высоту.
Кустарник кончился. Дальше простиралась голая равнина, сплошь изрытая воронками. В них стояла вода. И каждая воронка, как зеркало, отражала небесную лазурь. Иногда налетал ветерок и покрывал рябью воду, тогда воронка делалась серебристой. Буранов огляделся вокруг, припомнил карту и пошел влево. Через несколько шагов он чуть не провалился в какую-то яму. Здесь начинался маскированный ход сообщения, ведущий в стрелковую траншею. Полковник зашагал по узкому земляному коридору, стены которого были обложены тонкими жердями. В нем было прохладно, пахло плесенью, под ногами чавкала грязь. Сверху падал причудливый зеленоватый свет, скупо пропускаемый маскировочной сеткой. По дороге Буранову встретился солдат. Он отдал честь полковнику и долго с любопытством смотрел вслед: такое большое начальство забредало сюда не часто...
В стрелковую траншею Буранов шел, как в гости к хорошим друзьям. Все солдаты, а не только свои, артиллеристы, были ему друзья, он любил и уважал солдат. В армии не бывает любви без взаимности: кто любит солдат, того и солдаты любят.
В окопной жизни появление начальства - всегда некоторое развлечение. От начальника солдаты рассчитывают узнать какие-нибудь новости. И чем выше он, тем большего ожидают от его посещения.
Когда Буранов поздоровался с находившимися в траншее солдатами, они гаркнули в ответ так дружно и громко, что он рассмеялся:
- Тише, тише! Немец услышит.
- Не услышит, товарищ полковник, - отвечал, широко улыбаясь, один из солдат, - он далеко.
- Как далеко?
- Метров четыреста будет.
"Правильно, - подумал Буранов, - так и по карте выходит".
А солдат продолжал:
- Наша рота малость вперед выпятилась, вроде как выступ у нас метров на сто. Думали, тут посуше будет. А между прочим, один черт: сырость!
Буранов кинул взгляд вдоль окопа.
Это была старая, хорошо обжитая траншея. В передней стенке ее было устроено несколько ниш разного назначения. В одной поблескивали алюминиевые котелки и жестяные кружки, в других лежали шинели. На проводе, протянутом наискосок, висели портянки, все в коричневых разводах. Винтовки лежали в бойницах, дощатые стенки которых были сильно выщерблены пулями. Солдаты сидели на корточках, прислонясь спиной к задней стенке, а при появлении полковника встали. В этом отрезке траншеи находилось одно отделение.
- А не прозеваете врага, ребята? - сказал Буранов усмехаясь. - Вдруг он в атаку пойдет?
- Как можно, товарищ полковник, - ответил густым басом солдат с курчавой черной бородой. - У нас же впереди еще пост есть. С ручным пулеметом. Чуть что - загрохочут!
Сверкнув крупными белыми зубами, он добавил:
- А по совести сказать, опасаться-то нечего, товарищ полковник. Разве фрицы сунутся к нам без артподготовки? Как можно! Это наши ребята к ним запросто лазают, а они разве могут?
- Пожалуй, верно, - согласился Буранов. - Немцы привыкли действовать по шаблону.
- По расписанию, - пояснил бородач.
- Писарь распишет, командир подпишет, рядовому и делать нечего: ложись да помирай! - быстро проговорил маленький солдатик, и все захохотали.
Буранов с интересом рассматривал солдат. Особое внимание его привлек бородач. Лицо его показалось полковнику очень знакомым: черная слегка курчавая борода, горящие, как угли, глаза, в которых светилась смышленность не без лукавства, крупные белые зубы - все это он как будто уже видел и даже не один раз. У Буранова была прекрасная зрительная память, однажды виденного человека он мог узнать и через несколько лет, но где он видел этого живописного бородача, почему-то долго не вспоминалось. А когда Буранов все-таки вспомнил, то даже рассмеялся про себя: да ведь бородач - вылитый Пугачев из "Капитанской дочки". Так похож, что просто странно, что это не Пугачев, а красноармеец Еремин...
Остальные солдаты казались перед двойником Пугачева невзрачными: он всех затмевал своей яркой внешностью. И держался атаманом. "Я такого молодца старшиной бы поставил, - подумал Буранов, любуясь солдатом. - Хороший старшина из него вышел бы. Авторитетный".
Из прочих солдат выделялся полной своей противоположностью Еремину маленький и вертлявый паренек, которого все называли Шалфеем. Буранов так и не понял - фамилия это или прозвище. Когда он спросил солдат, как они живут, Шалфей, опередив всех, ответил:
- Дела неплохи, да кусают свинцовые блохи.
Буранов понял, что встретил заядлого балагура.
Все засмеялись, но Еремин, хоть и сам тоже смеялся, проговорил укоризненно:
- Все бы тебе зубы скалить, Шалфей! К тебе товарищ полковник с серьезным вопросом обращается, а ты чудишь. Уж лучше ты помолчи на этот раз, а я объясню полковнику все по порядку. Вот послушайте, товарищ полковник, про нашу солдатскую жизнь. Живем мы неплохо. Харчи теперь добрые, пищу в термосах приносят - горячей некуда. Табачку хватает. Одно у нас горе: вода одолела. Так и лезет проклятущая, так и лезет! Сыро, как в бочке. Портянки никак не просыхают. Целый день висят - и все мокрые.
"Вот чертушка! - ласково подумал Буранов. - Выходит, если у него портянки будут сухие, так больше и желать нечего? Впрочем, мокрые ноги в самом деле вещь очень неприятная. И вредная".
Он посмотрел на дно траншеи. Там, между жердей настила, выступала черная вода.
- Настил повыше надо бы, - сказал он.
- Выше немец не велит, товарищ полковник. Окоп мелковат будет. Позабудешься, выпрямишься ненароком, встанешь во весь рост - он тебя и чикнет в голову. Снайперы у них - что надо! Глядите, как бойницы-то пощепали.
- Вижу. Настил, стало быть, поднять нельзя. Значит, выход один...
- Один, товарищ полковник!
- Какой же вы считаете?
- Такой же, как и вы, небось, - пехотинец с усмешкой махнул рукой в сторону противника. - Туда вон выход. Вперед, на горку. Там сухо.
- Правильно, - рассмеялся Буранов. - Так тому и быть.
- А туда, вишь ты, немец не пускает. Два раза ходили на эту высоту, а все она - у немца.
- Знаю, - сказал Буранов. - А почему так? Что вы об этом думаете?
- Кто его знает? - отвечал солдат. - Все сделано было по порядку. Артиллерия наша поработала на совесть. Артподготовочка была что надо. И вспахали, и пробороновали. Все честь честью. Кажись, червяку там не уцелеть бы!.. А как пошли наши в атаку, так и полегли на том скате. Мало кто назад вернулся.
- А пришли все же назад?
- Было немного... Да какое там пришли - приползли, еле живы! Кое-кого санитары да сестры ночью вынесли оттуда.
- А из вас никто не участвовал в этой атаке?
- Бог миловал. Наша рота в резерве оставалась... Да если б мы туда ходили, разве теперь с вами беседовали бы? Вряд ли найдешь здесь хоть одного солдата из тех. В госпитале, может, найдешь, а здесь - нету.
- Ну а раненые что рассказывали?
- Да что же раненый рассказать может? Говорили, что шли вперед хорошо, без помехи, а потом вдруг началось уму непостижимо что такое. Пули со всех сторон хлещут, откуда бьют - не поймешь. Повалились все наземь, да так уже и не вставали больше. Вот оно какое происшествие!
- Солдаты говорили, значит, что со всех сторон немец бил?
- Говорили этак-то... Только разве это возможно, товарищ полковник? Так не бывает. Это от расстройства чувств человек воображает. Помолчи, Шалфей! Разговор серьезный.
Еремину показалось, что Шалфей опять некстати хочет ввязаться в разговор - уж и рот раскрыл. Но это было не так: молодой солдат слушал мрачный рассказ с чувством, близким к ужасу, и рот у него от напряженного внимания раскрылся, как у ребенка. Однако же обращение Еремина вернуло ему обычную озорную веселость, и он тотчас же выпалил какую-то рифмованную скороговорку. Но никто уже не засмеялся, а Еремин даже плюнул в сердцах:
- Тьфу! Пустой ты человек, Шалфей. Вот поглядим, как в бою ты будешь зубы скалить...
- И в бою буду, - сказал Шалфей. - И ежели помирать придется, над смертью насмехаться буду. Помру на страх врагам со смехом, весело, пускай думают, что убить меня невозможно: обратно оживу.
- Какое уж веселье - помирать, - сердито сказал Еремин. - Зря болтаешь! Не в том наша задача, чтобы помереть, а в том, чтобы победить. Верно я говорю, товарищ полковник?
- Правильно. Только и смех - не грех. Вот как погоним немцев от Ленинграда, на смех спрос еще больше будет. Тогда уж мы посмеемся над ними всласть!
- А скоро, товарищ полковник? - спросил Еремин таинственным шепотом.
Все придвинулись к Буранову, и он увидел, как загорелись глаза у солдат.
- Что скоро? - переспросил он, хотя и понял прекрасно, что хотелось узнать солдатам.
- Начнем-то скоро ли? - все так же шепотом повторил Еремин, и в этом свистящем шепоте послышалась такая страсть, что Буранов понял: нет сейчас у этих людей большего желания, как дорваться до врага.
- Не знаю, - отвечал полковник, страдая, что не может оказать ничего другого. - Не знаю, ребята, - повторил он. - Да ведь если бы и знал, разве мог бы сказать?
Он увидел, как потемнели солдатские лица и потухли глаза, и вдруг добавил, улыбаясь:
- Одно могу вам сказать, ребята: портяночки свои вы скоро просушите.
После этого не избежать бы полковнику множества вопросов, но тут, словно на выручку ему, явился командир отделения - старший сержант. Он лихо вытянулся перед полковником, представился и доложил все, что положено в таких случаях докладывать. Буранов смотрел на него с удовольствием (когда-то и сам он был таким бравым сержантом).
- Службу, я вижу, вы хорошо знаете, - сказал полковник. - Вероятно, и местность точно так же. Я попрошу вас показать мне, откуда лучше всего видно расположение противника.
- Понятно! - отвечал старший сержант. - Лучшая видимость противника у нас с левого фланга. Там имеется небольшая приподнятость местности. И высокий бурьян позволяет наблюдателю хорошо маскироваться. Только разрешите заметить: вылезать туда опасно - снайпера ихние не зевают.
- На войне опасность - не препятствие, - возразил спокойно Буранов. - Воевать всегда опасно. Безопасной войны не бывает. Даже в штабе сидеть небезопасно, - добавил он с усмешкой. - У меня самого два начальника штаба из строя выбыли. И адъютант...
Говоря это, он уже присматривался, как бы половчее выбраться на бруствер.
- Постойте, товарищ полковник! - решительно остановил его командир отделения. - Так нельзя. Разрешите мне распорядиться. Чтоб все было как положено. В полном порядке и в соответствии с военной наукой.
Буранов с любопытством посмотрел на младшего командира: как это здесь применит он законы военной науки? А тот скомандовал:
- Федоров! С ручным пулеметом занять позицию у крайней правой бойницы. Товарищ полковник вылезет на бруствер вот там слева. В этом месте под проволокой имеется хороший лаз, и травка малость маскирует. Полковник станет наблюдать, а ты прикрывай огнем, отвлекай внимание противника от наблюдателя. Понял?
Высокий веснушчатый солдат, добродушно улыбаясь, взял пулемет и молча направился к крайней бойнице. Буранов осторожно вылез на бруствер. Место для вылазки было указано самое подходящее - прикрытое от глаз противника бурьяном. Но, конечно, и за этим пунктом враги наблюдали. К счастью, погода благоприятствовала Буранову: порывы ветра усилились, и бурьян раскачивался так, что мог скрыть движения ползущего человека. Полковник прекрасно знал все тонкости маскировки и ничем себя не обнаружил. Ползать он умел по-пластунски очень ловко и быстро. Пролезши под проволочным заграждением, он благополучно добрался до зарослей бурьяна и, чуть раздвинув жесткие стебли, стал смотреть в бинокль. Справа короткими очередями начал бить пулемет Федорова. В ответ на вражеской стороне захлопали редкие винтовочные выстрелы.