Повесть "Пять дней" воссоздает образ выдающегося советского полководца генерала Н. Ф. Ватутина.
Содержание:
ГЛАВА ПЕРВАЯ 1
ГЛАВА ВТОРАЯ 3
ГЛАВА ТРЕТЬЯ 6
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 9
ГЛАВА ПЯТАЯ 11
ГЛАВА ШЕСТАЯ 12
ГЛАВА СЕДЬМАЯ 13
ГЛАВА ВОСЬМАЯ 18
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ 20
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ 22
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ 23
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ 25
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ 26
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ 28
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ 29
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ 30
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ 31
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ 32
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ 33
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ 34
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ 35
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ 37
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ 40
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ 41
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ 42
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ 44
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ 45
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ 46
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ 50
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ 51
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ 53
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ 54
Примечания 54
Александр Исаевич Воинов.
Пять дней.
Повесть
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Как давно он не видел Москвы! Всего полгода, а кажется, что очень-очень давно в последний раз проезжал по этим улицам. Как-то странно видеть спокойно идущих прохожих, красный светофор, перед которым послушно замирает машина. Удивительное несоответствие между размеренностью жизни большого города и душевным состоянием человека, который только что приехал с фронта. Хочется стремительно мчаться вперед, не обращая никакого внимания на правила уличного движения.
Вот уже и площадь Дзержинского. Вот угловой дом, который в начале войны какой-то художник раскрасил под лужайку. Желтые и зеленые полосы, смытые дождями, поблекли и стали серо-грязными. Впрочем, стены сохранились, но внутри все разбито прямым попаданием бомбы. Немецкий летчик бомбил ночью, под сильным зенитным обстрелом, и ему все равно было, куда бросать свой груз, лишь бы скорее уйти.
Машина быстро огибает площадь и сворачивает в Театральный проезд. Может быть, заехать сначала домой, в Большой Ржевский? Вот обрадуется Татьяна! Выбежит навстречу, замрет от радости: с неба свалился…
А вот и Большой театр. Бронзовые кони рвутся в стремительном полете. В сквере на скамейках сидят люди, а по дорожкам вокруг высоких клумб с поздними цветами бегают дети.
Ватутин вспомнил, как год назад, когда гитлеровцы таранными ударами пробивались вперед по Волоколамскому шоссе, он ненадолго приехал в Москву. Город эвакуировался. Поезда один за другим уходили на восток. В этом сквере было пустынно. Но, проходя мимо, он вдруг заметил двух садовников - пожилого мужчину и молодую женщину, которые сосредоточенно взрыхляли землю и пересаживали в клумбы цветы, не обращая никакого внимания на то, что делалось вокруг. И в этой работе, казалось уже никому не нужной, было столько достоинства и спокойствия, что он навсегда запомнил неизвестных ему людей, олицетворявших собой твердую веру народа в то, что город сдан не будет.
Ватутин обернулся. Позади него сидел адъютант Семенчук, молодой майор, чем-то неуловимо похожий на самого Ватутина: простое крестьянское лицо, широкие скулы; подражая своему начальнику, он даже говорить научился неторопливо и спокойно. Ватутина иногда забавляло это его стремление к солидности и обстоятельности. Но он уже привык к особенностям характера своего неизменного спутника по фронтовым дорогам и снисходительно относился к его слабостям.
- Ну, Семенчук, куда поедем? - спросил он.
- Домой, товарищ командующий, - помолчав, сказал Семенчук. - Отдохнете!… Пообедаете!…
Ватутин взглянул на часы: в его распоряжении оставалось полчаса.
- Нет, Яков Владимирович, не поеду я сейчас домой, - сказал он и виновато пожал плечами. - Ты уж скажи Татьяне Романовне… пусть не сердится. - Он сунул руку в боковой карман и вытащил плитку шоколада: - А это отдай Лене, только пусть до обеда не ест. Понял?…
- Понял, товарищ командующий! - улыбнулся Семенчук. - Значит, к обеду вас не ждать?
- Нет-нет, - быстро ответил Ватутин, - обязательно подождите. Я думаю, больше двух часов меня не задержат.
- Куда же вы сейчас?
- А вот завези меня на Красную площадь, а дальше я уже сам дойду.
Ватутин вышел из машины у Исторического музея и остановился на краю тротуара. Здание музея казалось пустым. И пешеходов немного. Обогнув угол, он медленно пошел к Красной площади. Как-то странно было видеть огромную площадь, свидетельницу шумных парадов и демонстраций, притихшей и опустевшей. Вот из-под арки Спасской башни выскочила машина, за ней другая. Промчавшись, скрылись на улице Куйбышева. И опять тихо.
Ватутин смотрел, как огромные стрелки часов на Спасской башне, подрагивая, приближались к четырем. У него было в запасе еще минут двадцать. Он мог стоять, смотреть, думать…
Вдруг он увидел, как рядом со Спасской башней отворилась дверь и на площадь вышла смена караула у Мавзолея. Два солдата шагали один в затылок другому, держа на плече винтовку. Рядом шел разводящий. Солдаты были почти одни на площади, но держали себя так, словно на них смотрел весь мир. В тишине гулко звучали удары кованых сапог о мостовую. Вот солдаты поравнялись с невысокой оградой. Неслышная команда четко повернула их налево. Вот они подошли вплотную к старым часовым, остановились, замерли. Взяли винтовку к ноге. В это мгновение часы на Спасской башне стали гулко отбивать время. Старые часовые сделали шаг вперед, навстречу друг другу, и на их место встала новая смена. Еще одна неслышная команда. Еще один поворот. Старая смена ловко вскидывает винтовки на плечо и, мерно отбивая шаг, во главе с разводящим направляется к Спасским воротам.
Ватутин знал о том, что тело Ленина увезено из Москвы. Но эта торжественная церемония у пустого Мавзолея показалась ему символической: придет время и Ленин вернется в свой вечный дом.
- Николай Федорович, здорово!
То, что этот оклик относится к нему, Ватутин понял не сразу. Он смотрел на площадь, провожая глазами удаляющийся караул, но мысли его были далеко. Однако перед ним стоял высокий человек в кожаном пальто и военной фуражке. На его тонком носу плотно сидели большие роговые очки, которые очень не шли к продолговатому бледному лицу.
- Ты что ж, Николай Федорович, старых друзей перестал узнавать, - сказал человек и протянул ему крепкую руку, - загордился, вижу, совсем!
- А! Антон Никанорович, - улыбнулся Ватутин. - Привет, привет!… Давненько мы с тобой не виделись.
- Да, уж года три! С самого Киева…
- Где ж ты сейчас, все небось директорствуешь?
- Директорствую, - как-то устало и хмуро усмехнулся Антон Никанорович. - Ну а ты все командуешь?
Ватутин кивнул головой. Помолчали. Антон Никанорович неловко топтался на месте.
- А я теперь на Урале, - сказал он, - работаю по близкой тебе специальности - танки и самоходки делаю…
- Ах вот как! То-то у меня на фронте танков маловато!… Это, оказывается, ты их делаешь?
Антон Никанорович вдруг взорвался:
- Ну это ты брось, Николай Федорович! Мало!… Это у тебя на фронте, может быть, и мало… Я не знаю, сколько тебе дают. А у меня каждые пятнадцать минут с конвейера сходят хочешь - танк, хочешь - самоходка.
- А куда же ты их деваешь?
- Куда?! Ты об этом не у меня, а у Ставки спроси.
- Вот распалился, - примирительно сказал Ватутин. - Если дела у тебя так хороши - радоваться надо!
Директор мрачно взглянул на Ватутина из-под очков.
- "Радоваться"! - зло усмехнулся он. - Я работаю. Из шкуры лезу вон, а меня все греют. Мало!… Мало!… Мало!… Давай быстрее!…
- Кто же тебя греет?
- Как кто? - удивился Антон Никанорович. - Государственный Комитет Обороны греет. Вызвали и всыпали выговор. А теперь иди по ветерку и думай… - Он сокрушенно помотал головой: - Лучше уж самому на фронт идти. Там, по крайней мере, или грудь в крестах или голова в кустах.
- Кресты на грудь ты, конечно, больше любишь, - улыбнулся Ватутин. - Попал бы ко мне на фронт, я бы из тебя человека сделал. Какое у тебя звание?
- Да вот сказали, дадут звание генерал-майора. Ты, говорят, начальник военного завода, должен иметь звание.
Ватутин насмешливо прищурил глаза:
- Ну, генерал-майора я бы тебе сразу не дал!… Загордишься. К тебе и не подступиться будет.
- Генералом я еще не был, не знаю, - парировал удар Антон Никанорович, - а вот что касается танков - могу сказать. Последний выпуск "тридцать четвертых" видел? Это мои танки. Гордиться есть чем.
- Да, танки хороши. А за что же тебя все-таки выговором наградили? А? - лукаво спросил Ватутин.
Антон Никанорович глубоко вздохнул.
- Требуют, чтобы я каждые десять минут по танку давал. А я пока не могу. У меня народ знаешь как работает. Днем и ночью! В холодных цехах. Ведь мы, можно сказать, на голом месте завод построили. Ну, прощай, Николай Федорович!… Ты, я вижу, за назначением приехал?
- Почти угадал, - усмехнулся Ватутин.
- А у меня примета такая. Раз генерал без адъютанта гуляет, значит, одну должность сдал, а другую ему еще не подобрали.
- Верная примета, Антон Никанорович. Ого, опаздываю! - Ватутин пожал своему старому знакомому руку и быстро пошел через площадь.
Антон Никанорович посмотрел, как удаляется невысокая, плотная фигура Ватутина, постоял, а затем, глубоко засунув руки в карманы, пошел через площадь к гостинице "Москва".
…Через четверть часа Ватутин беседовал с Василевским, который подробно объяснял ему замысел новой операции.
По этому замыслу силы трех фронтов - Юго-Западного, Донского и Сталинградского - должны будут окружить группировку противника в районе Сталинграда, и не только окружить, но и уничтожить. Ставка поручает Ватутину новый, Юго-Западный фронт, занимающий участок от Клетской до Верхнего Мамона, протяжением в сто пятьдесят километров. Василевский предложил Ватутину продумать действия нового фронта и представить в Ставку свои соображения…
2
Незадолго до войны Ватутин получил в Кремле из рук Калинина орден Ленина. Он долго потом стоял у железной ограды перед дворцом и смотрел на Москву, хорошо видную отсюда, с вершины холма. Был морозный февральский вечер, и бесчисленные огни то собирались в причудливые гроздья, то вновь рассыпались. Это была какая-то веселая и безмолвная перекличка, словно в большом океанском порту скопилось множество кораблей и, прежде чем разойтись, они обменивались сигналами.
А сейчас, когда Ватутин вышел из той же двери, из залитого светом подъезда, где, казалось, все было так же, как полтора года назад, - ковры, паркет, блестящий мрамор лестницы, - то сразу же утонул в темноте. Холодный ветер спутал полы шинели и, бросил ему в лицо горсть липкого снега.
Впереди угадывалась зубчатая кремлевская стена, а за ней громоздились очертания крыш и домов. Справа медленно ползли через темную громаду моста синие подслеповатые огни автомобильных фар. А в небе неподвижно стояли аэростаты заграждения, казавшиеся темными сгустками тьмы.
Машина выехала через Боровицкие ворота и устремилась на улицу Фрунзе. Да, Татьяна, наверно, заждалась. Он пробыл в Кремле гораздо больше, чем предполагал. Признаться, когда он ехал в Москву, то не представлял себе всего размаха предстоящей ему работы.
Ватутин пытался заставить себя думать о самых разных вещах, стараясь подавить волнение и войти в привычное состояние уравновешенности. И вдруг вспомнил, что, уезжая с Воронежского фронта, забыл передать, чтобы в 38-ю армию направили боеприпасы. Ну, теперь это сделают и без него. А план нового удара на Коротояк! Придется позвонить по ВЧ… Но о чем бы он ни думал, мысли его неминуемо возвращались к одному и тому же, к разговору, который был с ним в Кремле. Он идет навстречу огромным и пока еще неизвестным событиям…
Луч прожектора медленно шарил по небу. Вот он легко коснулся аэростата, и тот вспыхнул ярким серебряным светом. Машина свернула на Арбатскую площадь и остановилась у светофора.
Ватутин видел тени людей, спешивших к метро. Вот проковыляла старуха с сумкой, какой-то молодой человек и девушка прошмыгнули у самых фар и, весело о чем-то говоря, исчезли из виду.
Наконец перекресток очистился, и вот уже замелькали силуэты знакомых домов на улице Воровского. Еще несколько минут, и он увидит свой подъезд.
3
Услышав шорох шагов в прихожей, Татьяна выглянула из кухни. На ее круглом лице возникло бабье, плачуще-радостное выражение. Она с размаху, забыв положить скалку, которой раскатывала тесто, бросилась ему на шею.
- Коленька!
- Бить будешь? - спросил, улыбаясь, Ватутин, обнимая ее и целуя. - Наконец-то добрался…
- Боже ты мой! - сказала Татьяна, продолжая обнимать его. - Замучилась я совсем! На дорогах бомбят, а тебя все нет и нет…
- Да разве быстро доберешься! - досадливо сказал Ватутин, снимая шинель, и привычным движением, не глядя, повесил ее на вешалку. - Все время останавливали: "Товарищ командующий, помогите эшелон протолкнуть…", "Товарищ командующий, куда снаряды везти?" Пока до Липецка добрался, больше суток потерял. Вот Семенчука спроси, все время крутились.
- О причинах задержки в пути Татьяне Романовне все уже доложено! - Семенчук стоял в глубине коридора, поскрипывая сияющими сапогами, и улыбался.
- А Лена где? - спросил Ватутин, заглядывая через плечо Татьяны в приоткрытую дверь, за которой виднелся стол с беспорядочной кучей книг, словно высыпанных на него из мешка.
- В школе! Ходит во вторую смену. - Татьяна, вспомнив о том, что продолжает еще держать скалку, метнулась на кухню. - Я сейчас… сейчас!… Обед уже готов.
Ватутин торопливо прошел по короткому коридору и распахнул дверь в комнату детей.
Вот она - эта кровать, застланная серым ворсистым одеялом; подушка в белой наволочке лежит ровненько. Как дорого бы он сейчас дал, чтобы не видеть этой отрешенной аккуратности!
- Татьяна! - Он выглянул в коридор. - От Вити есть письма?…
- Посмотри на этажерке!
Легко сказать - посмотри на этажерке. Да разве в этой груде старых тетрадей и порванных учебников что-нибудь найдешь! Случайно раскрыл одну из тетрадей, увидел жирную двойку, написанную красным карандашом, и в сердцах захлопнул. Нет, девица, видно, отбивается от рук. С ней придется серьезно поговорить.
Как всегда удачливый, Семенчук острым взглядом прощупал все закоулки этажерки и первым заметил на верхней полке, под пустой фаянсовой вазой для цветов, синеватый конверт.
Ватутин вынул из конверта вчетверо сложенный листок, исписанный детскими каракулями, и долго вчитывался в слова, с трудом их разбирая. Виктор писал из лесной школы, что уже начал ходить без костылей, но воспитательница Мария Гавриловна не разрешает ему долго играть с ребятами.
У мальчика туберкулез ног. А началось все с обычной простуды. Всегда, когда Ватутин думал о Викторе, его не покидало ощущение вины, словно в чем-то он не до конца исполнил свой отцовский долг.
- Такие-то вот дела, Семенчук! - проговорил он, вкладывая письмо в конверт. - Наука-то наша во многом еще мало разбирается, - и пальцем тихонько подозвал его к себе. - На сколько приехали, спрашивала?
- Интересовалась.
- А ты что ответил?
Руки Семенчука сделали округлое движение, словно он пальцами ощупывал шар.
- Сказал, что по усмотрению командования.
Ватутин кашлянул. Его всегда удивляла в Семенчуке хватка профессионального адъютанта, вот уж не скажет лишнего слова.
- Поедем на рассвете! Пока молчи, а то опять попадет.
Лицо Семенчука мгновенно приняло бесстрастное выражение. Может быть, у него в Москве были какие-то свои, личные дела, и он рассчитывал на несколько дней, но тут же привычно подчинился обстоятельствам.
- Если тебе нужно, иди, - сказал Ватутин, угадав, что Семенчук из деликатности о чем-то умалчивает, - и забирай машину…
- К каким часам приехать? - деловито спросил Семенчук.
- В шесть ноль-ноль - у подъезда!
У всех свои дела. Татьяна Романовна не стала его удерживать. Через минуту Семенчук, стремительно накинув шинель, уже сбегал по ступенькам лестницы.
- Ну, Татьяна, - сказал Ватутин, входя в кухню, - ты что-то мне редко писать стала!
- Да и ты не очень часто пишешь, - улыбнулась она. - Где будем обедать? В столовой?
- Сядем здесь! - Ватутин примостился к небольшому кухонному столику, покрытому старой рыжеватой клеенкой в подпалинах от горячего чайника. - Давненько домашней лапши не ел. - Он втянул носом запах супа. - Как же быть с Витькой? - спросил он, следя за тем, как Татьяна разливает лапшу по тарелкам.
- Нарежь хлеба! - сказала Татьяна.
Ватутин нагнулся к столику, раскрыл дверцы, достал большую белую кастрюлю, в которой хранился хлеб, плотно прикрытый крышкой, чтобы не высыхал, и, взяв с полки кухонный нож, стал нарезать аккуратные ломтики.
Татьяна поставила перед ним тарелку и присела напротив, подперев щеки полными руками.
- А ты? - спросил Ватутин.
- Ешь, ешь, - сказала Татьяна. - А рюмочку налить?
- И рюмочку!…
Она поставила перед собой тарелку и налила по рюмочке из бутылки, которую принесла из столовой, и они выпили, чокнувшись как полагается, а Ватутин, хлебнув лапши, блаженно улыбнулся.
А потом постепенно завязался разговор о Викторе, о Ленке, которая хоть и старается, но в школе у нее не все ладится, о стариках, которые застряли в деревне Чепухино, у немцев, и судьба их до сих пор неизвестна…
Семейные дела! Во фронтовых заботах они временами отходят словно в небытие, и все же вплавлены в его жизнь: отними у него эти заботы - что станет с его душой?
- Что же будет, Коля? - спросила Татьяна. - Так и будем отступать? - И она взглянула на него с затаенной тревогой. - Может быть, забрать Ленку и уехать к Вите? Там все же подальше…
Вот он, проклятый вопрос. Он не может от него уйти даже дома, даже в своей семье. Как ей ответить? Еще час назад, склонясь над картой, он вместе с другими генералами искал ответа на этот вопрос для всей страны.
Татьяне нет дела до стратегических замыслов, ее не интересует, сколько солдат, танков и самолетов в его подчинении, ей совершенно неважно знать, какой генерал назначен командовать армией, а какой смещен за неспособностью, ее беспокоит только одно - что будет с ее семьей, с ее мужем, с ее детьми, с ней самой, наконец.
Ватутин потупил взгляд.