Июнь 1943 г.
Школа Кабдулова
Солнце упало в березняк и долго висело низко над землей, точно зацепилось где-то за сук. Его можно было сорвать рукой.
Дневные дела были закончены. Отдыхая, прославленный снайпер гвардии сержант Абдукалык Кабдулов сидел под березой. Солнце ярко освещало его сухощавое смуглое лицо. Вокруг сидели его ученики. Двое из них - Ситкаров и Позднышев - уже побывали на переднем крае и имеют личные счета мести. Все остальные - новички, только изучают снайперское дело.
- Ну вот, обучение закончили, - заговорил Яков Чусовитин. - Закончили отлично. Благодарности, братцы, зря не раздают! Стреляем метко. Ну а мне все же хочется точнее узнать: что нужно, чтобы стать хор-рошим снайпером?
Усмехаясь, Кабдулов ответил:
- Ненависти побольше.
- Ненависти-то у нас хватит! - возразил Чусовитин. - Ее у каждого - хоть из орудия стреляй.
- Ну, тогда любовь к делу.
- Вот это похоже!
- Надо крепко, очень крепко любить свое искусство, - заговорил Кабдулов. - К нему нужно иметь особую страсть. Не хвастаясь, скажу: у меня давно появилась она. Не давала она мне никакого покоя!
- Охотничал раньше, что ли?
- Э-э, еще как!
Кабдулов вздохнул и продолжал:
- Только мне не везло сначала. Попал я в конники. Начал служить, а сам чувствую: тянет на другое дело. Раздобыл снайперскую винтовку и давай скакать с ней! Но вскоре меня ранило. Потащился в санбат, а винтовку не бросаю. Но в санбате - беда: отобрали ее!
- Врачи, они такие!
- Никакого понятия! Слушать не хотят. Отобрали - и все! - продолжал Кабдулов. - Вырвался я от них и попал в запасной. Тут опять не повезло: зачислили в минометчики. Хоть реви! Иду на фронт с трубой, а навстречу - раненый снайпер с винтовкой. Я к нему: "Отдай, добром поминать буду!" Не отдает, - дескать, должен сдать куда следует. Я чуть не на колени перед ним: "Отдай, дружище! Расписку напишу!" Смилостивился парень. Написал я ему расписку и забрал винтовку. Иду с ней и земли под ногами не чую от радости! Вот как тянуло меня снайперское дело. Скажу прямо: тот не может стать хорошим снайпером, кто относится к нему с прохладцей. Надо горячо любить его!
- Вот и я оставил автомат, - заметил Нестерюков. - У меня с ним дело шло хорошо. С ним я вот и орден заслужил. Ну, потянуло к винтовке. Так потянуло - загорелось во мне все! Не дождусь, когда выйду с ней!
Петр Коробицын вставил свое:
- Лиха беда - начало! Вот что!
- Да, - согласился Кабдулов, - самое трудное - начало. Помню, вышел я первый раз, залег…
- А где залег?
- Был там пустой блиндаж, - ответил Кабдулов. - Фашисты знали, что он заброшен. Выбрал я огневую удачно. Просидел два часа. Вдруг вижу - вышел гитлеровец из блиндажа. Подпустил я его метров на двадцать - и трахнул! Сразу убил. Опять жду. Как думал, так и получилось: кинулся вскоре к убитому один фашист. Я и этого стукнул. Гляжу - с другой стороны еще один бежит. Ударил раз - промазал! Ударил второй - промазал!
- Это почему же?
- Заволновался! От непривычки да от радости.
Молодые снайперы с большим интересом слушали рассказ своего учителя. Подошли еще бойцы, присвой под березой.
- Это с каждым из вас может быть, - пояснил Кабдулов, - этого не бойтесь. На второй день уже спокойнее будете стрелять, на третий - еще спокойнее. Нужна привычка.
- Сколько же убил за первый день?
- Четырех!
- А потом как?
- Понравился мне этот пустой блиндаж. Раз, думаю, здесь такая удача - буду сюда ходить. До двадцати немцев убил из него. А на пятый день пришел - меня едва не убили.
- Обнаружили?
- Ну конечно! Такую ошибку, - продолжал Кабдулов, - допускают многие молодые снайперы. Понравится им одна огневая, они и сидят только на ней. Глядишь, и выходят из строя. Огневые нужно менять как можно чаще. Это твердо запомните. И зря с них не надо стрелять. Если выстрелил - должен убить. Нет цели - день лежи, а зря не стреляй.
Еще раз закурили. Уже вечерело, но разговор не прекращался. Зашла наконец речь о снайперской хитрости. И опять Кабдулов поведал много интересного и поучительного из своего опыта.
- Хитрить надо умеючи, - сказал он. - Хитрость хороша, когда ее применишь один раз. Лучше всего надо придумывать что-нибудь очень простое и неожиданное. У меня был такой случай. Тогда я уже охотился вместе со своим первым учеником - Кульневым. Взял я простой рожок да и заиграл! Фашисты очень удивились: откуда вдруг в поле рожок? Ну и забыли об опасности. Кульнев сразу сшиб одного. В другой раз задумали мы ночью изучить один участок немецкой обороны. Выполз я за траншею и на палке, обернутой марлей, укрепил в снегу фонарик. А от него протянул шнур к себе. Наступила лунная ночь. Потяну я за шнур - фонарик загорится, отпущу - потухнет. Немцы заметили и, видно, начали гадать: какой это огонек среди поля? Один выглянул, второй, третий… Мы не стреляли. Но зато мы узнали, где у немцев на этом участке блиндаж, где выставляются часовые. А днем мы взяли свое!
…Солнце село на землю и, казалось, растеклось, залив багрянцем весь березняк. Ветер обдул небосвод. Поднимаясь с земли, Кабдулов сказал:
- Завтра еще потолкуем. О многом надо потолковать, чтобы как следует подготовиться к боевой работе.
И они отправились в шалаш.
7 июля 1943 г.
Испытание
Знаменитый снайпер-сибиряк гвардии сержант Мошка сидел у шалаша, крытого берестой. Не спеша пришивая погон к новой гимнастерке, он изредка с охотничьей сноровкой вскидывал осторожные лесные глаза. Перед ним молча стоял худенький чернявый паренек. Только закончив работу, Мошка спросил:
- Фамилию-то какую носишь?
- Петухов, - бойко ответил паренек.
- Драчливая фамилия, - с удовольствием отметил Мошка. - А родом откуда?
- Сибиряк.
- Хм! - явно усомнился Мошка и вновь бросил изучающий взгляд на худенькую фигурку бойца. - А вид у тебя, прямо скажу, не сибирский. На вид ты хрупок, как хвощ. Нет, пока не могу признать тебя земляком.
- Да, виду не имею, - вздохнул Петухов.
- Значит, снайпером хочешь быть?
- Очень хочу, товарищ гвардии сержант!
- А стрелять-то умеешь?
- Говорят, отлично стреляю, - скромно, но смело ответил Петухов. - Приходилось.
- На стрельбище - одно дело, - криво усмехнулся Мошка. - Там любой стрелять может отлично. А у нас другая стрельба. Мигнет молния, а ты ее сшиби! Вот как надо!
Мошка надел новую гимнастерку, сказал:
- А ну пойдем!
Вышли на опушку леса. За одичавшим полем, сквозь кусты ивняка и ольхи поблескивала речка, за ней виднелись старые окопы и траншейки, груды кирпичей среди зарослей лопуха, а позади - крутое, сверкающее глиной взгорье.
- Завтра утром, - сказал Егор Мошка, - придешь вот сюда. С винтовкой, понятно. Заляжешь. Вон там за речкой должен появиться "немец". Чучело. Вот его и бей. В каком месте точно появится - не скажу. Когда - тоже. Он может перебежку сделать или проползти где, а то и просто на секунду показаться из окопа. Одним словом, его дело. Но ты должен его убить. Одной пулей. Гляди, не промахнись. Не промахнешься - будешь снайпером.
…Рано утром Сережа Петухов взял винтовку, вышел на опушку леса и выбрал огневую позицию. "Ну, товарищ гвардии сержант, - уверенно подумал он, - показывай своего немца! Думаешь, промах дам?"
За час Петухов внимательно изучил все указанное место за речкой. На сучке засохшей яблони он заметил котелок. "Ага, вот где я тебя определенно ухлопаю!" - подумал он.
Через час над одним окопчиком появилась немецкая каска. Но она так качнулась, что Петухов сразу догадался - немец держит ее на палке. Он не выстрелил. Каска скрылась. Теперь Петухов почти не отрывался от прицела: осмелев, "фашист" мог появиться каждую секунду.
Но не появлялся.
На молоденькой ольхе качнулась ветка: с разлета сел на нее дикий голубок. У груды кирпичей появилась кошка. Погревшись на солнце, она лениво побрела в лопухи. С минуту кто-то потряхивал осоку у речки, - видно, играла водяная крыса.
А немец не появлялся.
Солнце стояло уже в зените. Среди теплых трав под кустом рябины стало душно, знойно. Очень хотелось пить. Каменели руки, затекли ноги. Но Сережа Петухов не спускал взгляда с указанного участка.
А немец не появлялся.
В полдень Сережа Петухов стал особенно часто поглядывать на котелок, возмущенно думая: "Что ж он, гад, не обедает?" Он невольно вспомнил, что товарищи уже едят рисовый суп, гречневую кашу - и тихонько вздохнул. Ему очень захотелось быть сейчас около кухни, но он пересилил это желание.
А немец не появлялся.
После обеда помрачнело небо. Пошел проливной дождь. "Вот теперь он и может появиться", - решил Петухов и продолжал лежать. Дождь лил долго. Он лил и лил и, казалось, не собирался утихнуть до вечера.
А немец не появлялся.
После дождя стало холодно. Деревья и травы дышали сырой прохладой. Солнце выглянуло на западе, но уже не в силах было обсушить землю. Мокрый Сережа Петухов крепился, сдерживая дрожь, и все ждал и ждал, чтобы сделать нужный выстрел.
…За лесом билась вечерняя заря, когда Егор Мошка появился на опушке леса. Сережа Петухов в это время обессиленно сидел у куста рябины и впервые за день жадно дымил махоркой. Подсев рядом, Мошка спросил:
- Ну как? Убил?
Петухов устало тряхнул головой.
- Промазал?!
- Не было его, немца-то… - ответил Петухов.
- Как не было?
- А очень просто!
Сережа Петухов рассказал обо всем, что видел за день, и еще раз убежденно повторил:
- Не было.
- Ручаешься?
- Головой!
Егор Мошка скосил на паренька осторожные лесные глаза и тихо сказал:
- Вот теперь узнаю тебя: земляк! Доподлинный земляк! - Он вдруг прижал Петухова к себе. - Эх, если бы тебе дать еще вид!
Петухов взглянул на знаменитого снайпера устало и удивленно. Тогда Мошка пояснил:
- Верно сказал, не было немца! Я тебе с умыслом не показал его. Стрелять - пустое дело. Главное в нашем снайперском промысле - упорство, выдержка. Раз хватило у тебя терпения без толку лежать здесь день-деньской, то снайпер из тебя выйдет. А стрелять научишься. Было бы, сказываю, упорство. Одним словом, принимаю тебя в ученье. Так вот, Петухов, завтра с утречка и начнем…
11 июля 1943 г.
Рубеж Степана Бояркина
Командир батальона капитан Цветухин поднял бинокль. Над бугром слабо порхала, встряхивая ветки, худенькая елка. Ветер подметал с бугра, вытряхивал из трав нежилой, синеватый дым. Цветухин хрипло позвал:
- Зайцев, сюда!
- Здесь, - отозвался Зайцев.
- К Тетерину! Живо! Передай: сейчас же взвод стрелков и два пулемета - на бугор с елкой! Живо, Зайцев!
…Цепляясь за космы травы, обивая головой рыхлый край окопчика, Степан Бояркин долго кашлял, отплевывая кровь и землю. Когда же медленно, как заря в тумане, пробудилось сознание, он затих и, превозмогая боль в висках, тяжело повел глазами вокруг. Слева и справа большими грудами лежали обожженные комья сырой, слежалой глины.
- Бомбили, - сказал он тяжко.
Уши еще обжигал железный свист, но Степан Бояркин услышал стоны. С трудом поднимаясь над окопом, он слабо позвал:
- Эй, кто живой? Где?
Никто не отозвался. "Должны бы и живые быть, - тоскливо подумал Бояркин. - Поразбежались разве? Или не опомнятся еще?…" В этот момент ветер отпахнул с бугра занавесь дыма и Бояркин хорошо увидел деревню, на которую наступал их батальон. Она раскинулась на высоте. Большая половина ее была разрушена. Увидев деревню, Бояркин сразу вспомнил о пулемете. Он лежал рядом с окопом. Бояркин быстро осмотрел его, обтер пилоткой, собрал диски. Это была уже знакомая, давно привычная работа, и, только попав в ее стихию, доверчиво подчинившись ей, Степан Бояркин сразу почувствовал, что он начинает жить той стремительной и горячей жизнью, какой всегда жил в бою.
Взглянув еще раз на деревню, Бояркин увидел фашистов. Они бежали двумя группами, намереваясь с двух сторон атаковать бугор. "А-а, поганые души! - сразу ожесточился Бояркин. - Так уж и думаете, что побили всех?" Всем телом он почувствовал в себе толчки той силы, которая заставляла его жить в бою дерзкой жизнью, отрешась от всего, подчиняясь только ее воле. Зло, по-рысьи щурясь, он наблюдал, как фигурки немцев в куртках мышиного цвета мелькают в поле, взлетают над травами, и почти задыхался от прилива этой яростной силы. Фашисты бежали быстро, не залегая. Уже видно было, как они, точно заводные, перебирали ногами, топтали землю. Степан Бояркин почувствовал в этом такую кровную обиду, что даже не мог крикнуть, а только судорожно скривил губы:
- Топчете, гады?
Стиснув зубы, он дал врагам время сбежать еще в одну ложбинку, а когда они, окончательно осмелев, выскочили группой на следующий пригорок и на их куртках стали видны даже сверкающие пуговицы - нажал спуск, и пулемет задрожал, точно ему, как электрический ток, передалась его яростная сила…
Немцы метались на пригорке, бились в бурьяне. Он дал еще очередь и быстро сменил диск. На другой стороне бугра тоже послышались выстрелы. "Наши! - понял Бояркин, подрагивая от хорошего волнения, которое порождают вдохновение и удача в бою. - Это я один здесь". Над головой скрежетнули автоматные строчки пуль. Руки Бояркина и пулемет осыпало желтой цветенью молочая. Он сдунул цветень с пулемета и, увидев, что несколько гитлеровцев вновь бросились вперед, мгновенно прицелился. И пулемет опять охотно покорился его воле.
С этой поры он перестал слышать, что происходило на другой стороне бугра. Он полностью был захвачен привычной работой. Как всегда, он действовал с исключительной четкостью и быстротой. Немцы двигались к бугру перебежками, ползли, качая бурьян. Он сменил один диск, другой, третий… Только где-нибудь вскакивал немец - он моментально опрокидывал его очередью. Но вскоре он понял, что фашистам все же удалось подползти к нему совсем близко. А у него остался один диск. Он решил беречь его до той секунды, когда они поднимутся в атаку.
Готовясь к атаке, враги затихли у подножия бугра. "Ну, поглядим! - в бешенстве стиснул зубы Бояркин. - Поглядим еще!" Он лежал и, готовый в любую секунду прервать дыхание, не отрывал глаз от прицела. Палец его в привычной напряженности держался на спуске. Он готов был действовать в любое мгновение. Теперь Степан Бояркин ждал фашистов с какой-то особой тихой лютостью. Он хотел, чтобы они поднялись скорее, и с нетерпением ждал начала атаки. Это была большая жажда мести!
Закричав, немцы враз поднялись. Над Бояркиным засвистели пули. Он замер, окаменел, выжидая именно тот момент, когда надо открыть огонь. Но он не успел нажать спуск: шальная пуля ударила в него.
Немцы бежали на бугор.
Степан Бояркин умер так быстро, что даже не дрогнул. Он уронил голову рядом с ложей пулемета. Но его пальцы вдруг свело судорогой - и пулемет задрожал, сверкая огнем.
Мертвый Степан Бояркин выпустил полный диск. Пулемет его прочно лежал на бруствере. Пули пошли очень метко. Они врезались в центр толпы фашистских солдат. Мертвый Степан Бояркин опрокинул толпу, сразил своими пулями нескольких врагов. На склоне бугра раздались крики раненых.
Многие немцы в панике бросились обратно, падая в канавы и ямы, в страхе ища укрытия в бурьяне. Теперь они боялись Степана Бояркина. Он не стрелял, но они думали, что, стоит только подняться - он вновь ударит в упор. Немцы лежали, не зная, что делать. Один из них вдруг крикнул:
- Русь, сдавайсь!
Русский не отвечал.
- Сдавайсь! Капут!
Нет, русский хотел стрелять…
Пока фашисты прятались в бурьяне, кричали Степану Бояркину да гадали, что делать, - прошло несколько минут. А когда они наконец вновь поднялись и бросились вперед - с бугра ударили два станковых пулемета, раздалась трескотня автоматов. Бугор уже был занят бойцами Тетерина.
13 июля 1943 г.
Русская сила
Перед нами река. Как спокойно течение ее вод! Плесо ее точно подернуто тончайшей лазурной пленкой. Над ней боится всплеснуть рыба. Под ней боится заиграть быстринка. Кажется, что солнечные воды ее извечно живут в безмолвии и тишине. Смотришь на реку и думаешь: безграничное спокойствие полностью овладело ее стихией.
Но впереди - затор из бурелома. Только здесь видишь: в кажущемся спокойствии реки - огромная, всесокрушающая сила. Здесь воды ее ревут и бушуют. Натиск их стремителен и грозен, ярость их неудержима. Затор не может сдержать их могучего порыва. Он содрогается. Он разваливается. Еще немного - воды реки разнесут его и, радостно гремя, бросятся вперед…
Такова и русская сила.
Так воюет наша армия.
Впереди грохочет бой. Над перелесками и полями держит громогласную речь "бог войны". По земле пробегает дрожь. Воздух насыщен запахом пороховой гари. Над едкой дымкой, идущей от земли, ошалело кружатся птицы: нигде нет им спокойного места.
На дорогах - строгий порядок.
К широкому полю боя движется мощная лавина боевой техники, автомашин с разными грузами и вооруженных людей. Движение идет в четком, размеренном темпе. Нигде не увидишь излишнего скопления машин, не услышишь обычного дорожного гама. Не плутают бездорожьем повозки и кухни. Не шатаются бойцы, отыскивая свои части. Тылы передвигаются вперед без сутолоки, и только лишь занимают новые места - появляются указатели: "Хозяйство Иванова", "ПМП-4"… Огромная лавина катится к полю боя плавно, как река. Сразу видно: все это разумное и четкое движение свершается по единому плану.
Всюду - спокойствие.
…С высоты хорошо видно поле боя. На опушке рвутся наши снаряды и мины. Правее идут наши танки и ведут огонь. Им отвечают немецкие орудия. Вокруг - грохот взрывов. А на высоте, под кустом рябины, сидит танкист и, заглядывая в зеркальце, бреет загорелые щеки. Через несколько минут он пойдет в бой.
…В кустарнике - артиллерийская батарея. В открытых ящиках, под ветками, поблескивают снаряды. Наводчики сидят у панорам: каждую секунду можно ждать боевого приказа. Ну а пока нет приказа, один артиллерист, щурясь от солнца, весело тренькает на балалайке.
…Минометчики. От них до боевых порядков пехоты рукой подать. Вокруг - воронки, опаленная земля. Батарея ведет беглый огонь. Ей отвечают немецкие орудия. Что ж, пусть минометчики воюют - у повозочного есть свое дело, тоже очень важное: рядом с огневыми - в центре поля боя - он не спеша косит траву для своих лошадей.
…Блиндаж. В нем четыре человека: начальник штаба части, его помощник, радист и телефонистка. Начальник штаба ровным голосом по рации разговаривает с командиром подразделения, который ведет бой. Тот сообщает, что продвижение пехоты задерживают огневые точки с опушки леса.
- Понятно, - говорит начальник штаба. - Сейчас даст туда огонь артиллерия.
Докладывают: несколько танков прошли южнее деревни Н. и продвигаются дальше. Спокойным кивком головы начальник штаба требует телефонную трубку и говорит командиру танковой части:
- Поверните танки обратно. Пусть атакуют с тыла деревню Н. и помогут пехоте взять ее.