- Как дочка моя в Москву отбыла, так он денька через три и начал вас ожидать, на лыжах встречать вас ездил, - сказала хозяйка, вытирая глаза.Все мы за него так переживали. И бойцы его тоже. Мается, говорили, наш командир Хоть бы скорей мамаша его приехала. И вот надо же, нонешней ночью и погнали их…
- И далеко отсюда до фронта? - наконец нашла в себе силы спросить Вера Глебовна.
- Не знаю… Громыхает ночью фронт, слышен. А верст сколько - не скажу.
- Значит, этой ночью… - пробормотала она.
- Да… Правда, их последние дни каждую ночь по тревоге поднимали. И уходили они, но на рассвете возвращались. А вот сегодня ждем их, ждем, и нету их. Видать, на фронт пошли. Господи, на денек бы раньше приехать вам.
- Не могла. И так чудом выбралась… Вы простите, но я не смогу сразу уйти, так устала…
- Да разве кто гонит вас? И ночевать будете, и можете ден несколько передохнуть. Дом пустой, никого не стесните, - заволновалась хозяйка. - Куда же обратно такой?
- Спасибо, - сказала Вера Глебовна, сдерживая рвущийся из горла крик. Нет, не крик. Она чувствовала, что могла бы сейчас завыть, и, может быть, ей стало бы легче.
- Поплакали бы, - сочувственно сказала хозяйка, видя и понимая состояние Веры Глебовны.
- Не могу…
* * *
Вера Глебовна сидела, вытянув ноги, прислонившись к стене, уставившись невидящим взглядом в угол избы, где тлела лампадка перед старой, потемневшей иконой божьей матери, а в голове толчками, причиняя боль, билось одно - опоздала, опоздала… и все напрасно… Напрасна эта дорога в Бородухино. Не увидела. Ничего не сказала. И Андрей ушел на фронт, не простившись с матерью, и она не знает, каким он ушел…
В избу без стука зашла закутанная в платок девушка и, остановившись, молча смотрела на Веру Глебовну большими, широко раскрытыми глазами.
- Вот приехала… - кивнула на гостью хозяйка.
- Мне сказали: кто-то городской в ваш дом вошел… Вот и прибежала,девушка продолжала смотреть на Веру Глебовну внимательно и немного смущенно. В руках у нее тихо покачивался какой-то узелок.
- Присаживайся, Танюша, в ногах правды нет, - предложила хозяйка дома.
- Спасибо, тетя Нюша, - девушка взяла табурет, поставила его около Веры Глебовны и села напротив нее. - Вера Глебовна, - начала она. - Я - Таня… Андрей наказал мне покормить вас и… вообще поговорить с вами, - она на минуту замолкла, а потом, смущаясь, добавила: - И поцеловать за него, - она приблизилась, прижалась губами к лицу Веры Глебовны и заплакала.
И Вера Глебовна, поняв, что эти девичьи губы, наверно, целовал Андрей перед своим уходом, тоже не выдержала и, обняв девушку и прижав ее к себе словно родную, тоже разрыдалась.
- Так-то оно лучше - поплакать-то, - сказала хозяйка и вышла.
- Спасибо вам, Таня… - прошептала Вера Глебовна, когда обе они выплакались. - Скажите, каким был Андрей эти дни?
- Веселым.
- Как - веселым?
- Да. Когда они оружие получили, ходил с нашими деревенскими ребятами ящики с патронами разыскивать, которые наши при отходе спрятали. Потом мишени из газет старых сделал, фрицев на них нарисовал, и всем взводом ходили этих фрицев стрелять. И меня из автомата учил. Переживал только, что вы приедете и вдруг уже не застанете его. Столько сил потратите, намучаетесь, а зазря… Да что я, Андрей ведь покормить вас велел, - она стала развертывать узелок. - Тут картошка у меня горячая, хлеба немного Давайте, пока не остыло.
- Ты что, Таня, разве у меня такого угощения нет? - сказала вошедшая хозяйка. - Вот только из печки картоху вынула. Садитесь за стол.
- Не знаю, смогу ли есть, - сказала Вера Глебовна.
- Танюша, может, дровишек мелких принесешь, кипяточку разогреем?
Когда Таня вышла, хозяйка подсела к Вере Глебовне и быстро заговорила:
- С Танюшей-то чуть беды при немцах не вышло. Приглянулась она одному, покоя ей не давал. Мы ее всей деревней прятали. То в одном доме ночевала, то в другом. А перед уходом ихним в лесу пряталась. Цельных две ночи в лесу провела. Страх-то какой. Грозился этот немец ее с собой увезти… А сынок ваш ей сразу понравился. Зашла ко мне ненароком, увидела его и зачастила. Но ничего, конечно, промеж их не было. Танюша - девушка с понятием, десятилетку окончила. Не какая-нибудь… Уж и ревела она вчера ночью, уж убивалась. Мать ее уговаривает: чего ты, дурочка, он же московский, если живым и останется, не к тебе вернется, а к своим городским подастся…
- Главное - вернуться, - вздохнула Вера Глебовна
- Это оно так. Далеко еще загадывать. Войне пока ни конца ни краю. От моих вот никаких известиев…
- Они воюют?
- А как же… И муж, и сын… И ни слуху ни духу.
Таня принесла охапку дров и стала растапливать печь.
- Таня, а больше ничего Андрей не просил вас передать мне? - спросила Вера Глебовна.
- Нет. Он говорил, правда, что ему так много надо сказать вам при встрече… Но чтоб передать? Нет, - помотала она головой.
- Странно… А о своем отце он вам ничего не говорил?
- Нет, Вера Глебовна, а что?
- Ничего, просто так поинтересовалась…
Хозяйка вынула из печки кипящий чайник и пригласила к столу.
- Я привезла кое-что, - засуетилась Вера Глебовна, начав развязывать рюкзак. - Вот к чаю… Есть даже бутылка вина. Везла для Андрея, но теперь можно…
- Не надо вина, Вера Глебовна, - остановила ее Таня. - А вдруг…
- Что вдруг?
- Вдруг он вернется?… - сказала Таня.
- Разве это может случиться? - со вспыхнувшей надеждой спросила Вера Глебовна и затаила дыхание.
- А вдруг? - с упрямой ноткой повторила Таня.
Чай пили без заварки, простой кипяток, но зато с шоколадом. На каждую кружку - по квадратной дольке. Дымилась горячая картошка, лежали привезенные Верой Глебовной хлеб и галеты. Поставила она и бутылку вина, но ее никто не стал раскупоривать.
- Не все они, немцы, фашистами были, - сказала хозяйка.
- Что вы, тетя Нюша! - оборвала ее Таня. - Все они фашисты. Один, может, на тысячу - человек, а остальные…
- Знаете, по дороге сюда в лесу я встретила очень странного человека,только сейчас вспомнила Вера Глебовна о встрече.
- В полушубке? В ремнях? - быстро спросила Таня.
- Да.
- На лыжах?
- На лыжах, - подтвердила.она, с удивлением глядя на взволнованное Танино лицо.
- Это немец! Господи, это немец был, Вера Глебовна!
- Что вы, Таня! Каким образом могут быть тут немцы?
- Немец это! - повторила Таня. - Сейчас расскажу вам все…
И она стала рассказывать, как в одну из поездок их с Андреем для встречи Веры Глебовны наткнулись на этого военного на лыжах. Андрей поприветствовал его, а потом, глянув на лыжи, побледнел и спросил у того документы. Тот усмехнулся и сказал, что это он должен документы у Андрея спросить, а то прогуливается с девицей и без оружия. Сказал и поехал себе дальше. Андрей, все такой же бледный, оставив Таню на дороге, тихонько последовал за ним, но вскоре вернулся, сказав, что тот куда-то исчез. А догадался он по резинкам на лыжах. Рисунок не тот. Таких у нас резинок нет. Дня через два после этого получили они оружие, и Андрей с двумя бойцами поехал, и целый день они пропадали, но никого не нашли. А потом сообщение в часть прибыло, что задержан шпион немецкий на станции, который об эшелонах сообщал, и что скрывается где-то их целая группа…
- Я почувствовала, что это чужой… Но не могла поверить. Он очень чисто говорил по-русски, - сказала Вера Глебовна.
- Таня, надо завтра в город сходить, заявить. Только не тропкой этой, а большаком,. - она покачала головой и добавила: - Уехали-то наши, а в деревне-то одни бабы… Как бы чего…
- Я утром пойду…
- Нет, Танюша, это я наспех насоветовала. Мальчишек надо послать. Те мигом сбегают, - сказала хозяйка.
Немного помолчали. Потом Таня попросила рассказать Веру Глебовну о Москве, и та стала говорить о жизни в столице, о бомбежках, о том, как одиноко она живет… Тетя Нюша о немцах рассказала, которые не очень-то в их деревне лютовали, но в других - безобразничали, а Таня о том, как они с Андреем на току зерно собирали, варили его потом и в мясорубке провертывали - не хватало бойцам казенного питания, так как не поставили сразу их часть на довольствие и перебои случались.
А зимний день потихоньку уходил… Все синее и синее становилось за окнами, а в избе потемнели углы, и только лампадка трепетным светлячком мерцала у иконы, и они почти уже не видели друг друга, но Вера Глебовна ощущала около себя округлое девичье плечо, и не было в ее душе отчаяния от несостоявшейся встречи с сыном, а только какая-то тихая и торжественная почему-то грусть…
Так и сидели три эти женщины, вроде бы посторонние друг другу, но одинаково больно ударенные войной под самое сердце, сидели и сумерничали, ощущая себя близкими, почти родными, словно прожили бок о бок долгие годы.
И тут прокатился далекий, глухой гул, словно где-то очень далеко шла гроза. То неясным рокотом в тиши деревенского вечера дала о себе знать неблизкая передовая. Вера Глебовна вздрогнула и сдавленным шепотом спросила:
- Неужели Андрей уже там?
- Нет, Вера Глебовна… За ночь не дойти туда.
Они притихли, Таня прижалась к Вере Глебовне, и долго слушали, как еще не раз прокатывались дальние отзвуки фронта.
- Выйдемте на улицу, посмотрим, - предложила Таня, и они, накинув шубы, вышли во двор, прошли немного по улице, откуда виден был горизонт, и Вера Глебовна увидела, как серо-синее небо на западе высветлилось зловещим, кровавым заревом…
И провалилась куда-то земля под ногами Веры Глебовны, и ухватилась она за Танино плечо, чтоб устоять. Таня потянула ее к дому, но она отрицательно закачала головой, не будучи в силах оторвать взгляда от этого полыхающего неба, от этого кровавого зарева, к которому сейчас по темной, ночной дороге неотвратимо приближается ее сын.
- Пойдемте, - Таня еще раз мягко потянула ее к дому.
- Подождите, Таня… Мне надо видеть это.
Они еще долго стояли на околице деревни, пока не замерзли совсем. Возвратившись в избу, опять сели за стол, но разговора уже не было, не шел он почему-то, сидели молча, каждый в своем, пока хозяйка не сказала со вздохом.
- Да, обидно очень все же, что зазря вся дорога ваша…
Вера Глебовна подняла голову, подумала…
- Нет, наверное, не зря… Я так много увидела за этот день… И сожженные деревни по дороге, и немецкие трупы, и этого немца, и это кровавое небо… Потом я узнала вас, Таня, узнала, что скрасили вы Андрею последние дни, получила переданный им поцелуй… Нет, я все это должна была увидеть. Все, все… И не зря была эта дорога в Бородухино. Теперь я знаю, что сказала бы Андрею, но что делать… его нет…
- А вдруг они вернутся? - прошептала Таня.
- Нет, Танюша, не вернутся они… Всегда на рассвете возвращались, а сейчас вечер уже… И отдыхать нам пора, - сказала хозяйка.
- Да, я пойду, - поднялась Таня. - Отдыхайте, Вера Глебовна. Утром загляну. Если завтра в Москву надумаете, провожу вас на станцию, в поезд усажу. Я ведь тоже в Москву собираюсь. Хочу на заводе работать, который снаряды делает или еще какое оружие. Тогда заходить к вам буду.
Вера Глебовна ничего не ответила, только привлекла Таню к себе и поцеловала. Эта деревенская девчушка вдруг стала ей родной и близкой.
- А я ждать его буду, - неожиданно прошептала Таня. - Знаю, у него есть девушка в Москве, но неизвестно еще, кто крепче ждать будет.
- Нет у него, по-моему, никого…
- Нет, есть… Говорил. Но я все равно ждать буду… Вы знаете, он меня только один раз и поцеловал, когда ночью уходил. Видно, почувствовал, что насовсем они уходят… Вот этот поцелуй я и передала вам…
- Спасибо, Танюша, - тоже прошептала Вера Глебовна, провожая ее до двери.
Хозяйка постелила Вере Глебовне на своей кровати, сказав, что сама на печке будет, теплее там, да и любит она на печке.
Вера Глебовна давно не ложилась в постель при таком тепле. Она разделась до белья и даже могла не натягивать одеяло до самого горла. Телу было свободно и легко, а на душе, как ни странно, было спокойно, и это не был мертвящий покой отчаяния, а какое-то тихое примирение со всем, хотя и безмерно было разочарование, что не увидела сына. Она прислушивалась к дальнему гулу фронта и думала - переменилось что-то в ее сердце, и не напрасна была эта дорога в Бородухино. Нет, не напрасна.
Она проснулась от негромкого стука в дверь и сдержанного шепотливого разговора, в котором разобрала слова хозяйки…
- Смилостивился господь над вами…
Она открыла глаза, приподнялась и увидела - в проеме двери большой, неуклюжей тенью стоял Андрей! Она зажмурилась, не веря, боясь верить. Потом опять раскрыла глаза - Андрей все так же стоял в двери, не шевелясь, и шумно, прерывисто дышал.
- Не может быть! - вскрикнула она, вскочила с постели и бросилась к нему.
Диск автомата, висящего на шее Андрея, больно ударил в грудь, а потом обжег промерзшим железом. Она прижалась к нему и не могла говорить. Лицо Андрея пылало жаром, а от разгоряченного тела пахнуло едким мужским потом, запахом ремней и железа, которым увешана была его одежда.
- Это я, мама… - сказал он.
- Лампу сейчас зажгу, посмотрите друг на друга, а то какое свидание в темени, - прошептала тетя Нюша.
И в свете медленно разгорающейся керосиновой лампы Андрей, которого она пока только ощущала руками, лицом, прижатым к его подбородку, и телом, начал лепиться в бликах колеблющегося света, и она, все еще не верящая, что это не сон, глядела на его темное лицо с выпирающими скулами, огрубевшее, резковатое, может, потому что было небритое и сильно похудевшее, ставшее еще больше похожим на лицо мужа, глядела, замирая от счастья, которое сдавило горло и не давало вымолвить ни слова…
- Скажи, это правда? Это ты? - смогла наконец сказать она.
- Я, мама… Разреши, я разденусь, - он осторожно высвободился из ее объятий и с облегчением стащил с шеи автомат, расстегнул пояс с висевшими на нем дисками и гранатами в чехольчиках, скинул ватник, снял ушанку, потом подшлемник и шагнул к столу, к свету.
- Ты совсем вернулся? Я хочу спросить - вы все вернулись?
- Нет, мама, один… Мы сейчас в двадцати километрах отсюда. Стоим в лесу. Ротный позабыл вещмешок, ну и послал меня. Вернее, я сам вызвался. Я чувствовал, мама, что ты здесь.
- И ты прошел сейчас двадцать километров?!
- Я на лыжах, подумаешь… Мама, через полчаса я должен обратно.
- И опять двадцать километров?… - ужаснулась Вера Глебовна.
- Ерунда. Я пробежал бы и сто. Как ты добралась, мама?
Вера Глебовна рассказала и про попытки добиться пропуска, и про Киевский вокзал, и про обещание Батушина, и про Эрика… Андрей свернул огромную самокрутку из махорки и курил частыми, глубокими затяжками, поглядывая на нее из-под бровей своими серыми глазами, в которых появилось что-то новое, незнакомое ей, как незнакома была и его манера говорить отрывисто, короткими фразами, да и сам голос был не похож на прежний, стал ниже и хрипловатее.
- Танюша больше меня верила в твое возвращение и не позволила нам раскупоривать бутылку… - сказала она, накидывая на себя платье.
- Ты познакомилась с нею? - живо спросил Андрей.
- Да… - Она помолчала, а потом спросила: - Это серьезно, Андрей?
- Сейчас все серьезно, мама, - как-то веско ответил он.
- Ты бы… сходил за ней, - не сразу предложила она.
- Она… не помешает нам? - спросил Андрей, сделав уже непроизвольное движение к двери.
- Конечно, нет.
- Сиди, сиди… Схожу я, - вступила в разговор тетя Нюша, отойдя от печки, которую затопила, чтоб согреть воды. - Сиди с матерью, мало ли что надо вам без людей переговорить.
- Спасибо, тетя Нюша, - он опустился на стул.
Вера Глебовна достала консервы и передала вино Андрею, чтоб он раскупорил бутылку. Он ударил ладонью по донышку бутылки, а потом зубами вытащил высунувшуюся пробку. Задрав гимнастерку, вынул из кожаных ножен, прикрепленных к брючному ремню, кинжал с деревянной ручкой, похожий на финку, и стал вскрывать банку со шпротами. Она с притаенным страхом смотрела на холодное стальное лезвие с красноватыми, словно кровь, бликами от лампы, которым уверенно и ловко орудовал сын.
- А зачем… это? - тихо спросила она, уже понимая наивность и ненужность своего вопроса.
Андрей не ответил. Вскрыв банку, отодвинул ее на середину стола и спросил:
- Тебе рассказала Таня про немцев?
- Хозяйка говорила.
- Сволочи, мать… - он запнулся, покраснел и виновато улыбнулся, переменив сразу разговор: - Каким чудом у тебя сохранились шпроты? Сто лет не ел? - он подцепил кинжалом одну и бросил в рот.
Пожалуй, это был единственный мальчишеский жест, напомнивший ей прежнего Андрея.
- Как Москва, мама? Много разрушено?
- Нет. Правда, около нашего дома разорвались две бомбы. Одна - на Божедомке, вторая - у твоей школы. Нас здорово тряхнуло, но стекла остались целы.
- У моей школы? - воскликнул он. - Что же они, гады, в школу метились?
- Да, именно. Там теперь пункт формирования.
- Знали, значит… А про встреченного немца Таня рассказала?
Вера Глебовна не знала, говорить ли ему о том, что и она его повстречала, будет же беспокоиться, и решила не говорить.
- Да, - кивнула головой.
- Мама, а бомбоубежище близко от нашего дома? Ты уж ходи туда…
- Дома спокойнее, Андрей.
- Все наши ребята уже воюют, наверно?
- Да… На Киевском встретила Ирину…
- Ирку Фоминову?
- Да… Она в армии.
- Да ну! Хотя она такая… боевая была. Значит, и девчонки идут. Молодцы!
Вера Глебовна чувствовала, что говорят они все не о том, что надо о главном, но никак не могла начать, не зная - с чего. И сказала обычное:
- Ты очень изменился, Андрей… И такой худой…
- Сбросили в эшелоне дальневосточный жирок, - засмеялся он. - Но я сильный, мама… Ты знаешь, нас здорово вооружили, много автоматов. Видишь, - показал он на ППШ. - В диске семьдесят два патрона. Сила! Я уверен - погоним немца. Мы же - кадровики, да еще дальневосточники! Подготовочка у нас дай боже!
- Андрей, не забывай, что ты у меня один… - вырвалось у нее.
Андрей посмотрел на нее, нахмурил брови и сказал мягко, по очень серьезно:
- Мама… милая, мне надо помнить больше о другом.
- О чем, Андрей? - не поняла сразу она, а поняв, похолодела, сердце куда-то упало, и на какие-то секунды все поплыло в глазах. С трудом она превозмогла себя и подняла голову - Андрей смотрел на нее твердым взглядом, даже слишком твердым, в котором почудилась ей некая фанатичность, испугавшая ее так же, как и слова - "надо помнить о другом".
Вошла тетя Нюша с Таней. У Тани сияли глаза и дрожали губы в счастливой улыбке. Андрей поднялся, как-то мимоходом, смущенно прихватил ее руку, когда она шла к столу, пожал, и в этой скупой ласке увиделось Вере Глебовне настоящее, и ее тронуло, что они оба покраснели и застеснялись.
- Чуяла я, чуяла… - прошептала Таня, садясь за стол.
- Садитесь… Покормить его надо, - сказала хозяйка и поставила на стол чугунок с картошкой.
Андрей разлил вино в кружки.