29
В сумерки в роту к Батурину приехал на юркой штабной машине офицер связи и показал капитану на карте крестик, к которому должны были стягиваться разрозненные части и группы, отступавшие к Волге. По приказу командующего армией намечалось ночью всех боеспособных посадить на машины, подвезти к линии фронта и, внезапной атакой пробив брешь, вывести к Сталинграду.
- С танками тут у них пока не густо, - в заключение успокоил капитана Батурина офицер связи.
Ночью с потушенными фарами подошли машины. Капитан Батурин сел в первую машину рядом с водителем. Ехали по скошенному лугу. Колеса мягко шуршали в молодой отаве. В тихом ночном воздухе был разлит какой-то монотонный звон.
- Что это? - спросила в кузове машины Саша Волошина у Андрея, который сидел с ней рядом. Напротив из темноты смутно белело лицо Петра.
- Лягушки. Но есть ещё и такие ночные жуки.
На темном небе высыпали мелкие звезды. Скошенный луг окутывало сладковатое облако.
- Волошек пахнет, кашка, - пояснял Андрей.
- А это? - спрашивала Саша.
- Сурепка. Желтая такая трава.
- Как вы все знаете?! - удивлялась Саша, касаясь своим коленом его ноги.
- Я же здесь вырос, - слегка отодвигаясь, отвечал Андрей.
Впереди трепетало зарево. Всполохи метались по горизонту.
- Прожектора, - сказал чей-то голос.
- До Сталинграда уже не больше полета километров осталось, - отозвался другой, пониже и погрубее. - В девятнадцатом он Царицыном назывался, я там два раза раненный был.
- Еще и в третий не опоздал, - пообещал ему первый голос.
Все плотнее сдвинулись в кузове машины. Встречный ветер забирался под гимнастерки.
Капитан Батурин несколько раз останавливал колонну. Каждый раз к нему, спрыгивая с другой машины, подходил Тиунов. Засветив ручной фонарик, они склонились над картой.
- Скоро поворачивать, капитан?
- Еще не было балки.
- Одну мы уже проехали.
И снова машины шли по мягкому луговому бездорожью. Свет звезд стал ярче, темнота сгустилась. От луга запахло болотной цвелью. Чистый монотонный звон угасал. По земле поползли вязкие клочья тумана.
Капитан Батурин снова остановил колонну.
- Ожидать будем, пока туман сядет? - подходя к нему, спросил Тиунов.
- Да, - коротко ответил Батурин.
- Не опоздаем?
- Не должны.
Капитан поглядывал на небо и на часы, досадуя на отставших. Скоро подошли все машины. Рота втягивалась в балку. Ее гребешки еще рисовались на фоне неба справа и слева, а извилистое дно уже затянула туманная мгла. Вдруг впереди вынырнули и остановились прямо против колонны две закрашенные синим фары. Не выходя из машины, командующий армией бросал капитану Батурину отрывистые фразы:
- У вас все готово?
- Все, товарищ генерал.
- Повторите задачу.
- После того как будет пробито окно, прикрывать правый фланг до тех пор, пока пройдут вторые эшелоны и обозы беженцев.
Слова их глохли в тумане.
30
Пока колонна стояла, Тиунов вполголоса разговаривал с новой санитаркой. Она пристала к роте в станице Романовской, и капитан Батурин согласился ее оставить. Тиунов с жалостью рассматривал ее маленькую фигурку и круглое личико с большими серьезными глазами. Она была совсем еще девочка. В довершение ко всему она шепелявила. Несмотря на это, что-то в ней было от маленького зверька.
- Тебя как зовут? - спрашивал Тиунов.
- Ляля, - отвечала девушка голосом, неожиданно для нее звучным.
Тиунов не удержал улыбки: так это имя соответствовало ее внешнему облику.
- А сто вы смеетесь? - Не увидев, а скорее почувствовав в темноте его улыбку, немедленно осведомилась девушка.
- Я не смеюсь, - заверил ее Тиунов.
- А мне показалось, смеетесь.
- И не думал. - Но все-таки Тиунов не удержался. - Ты выстрелов не испугаешься, Ляля?
- А цем я хузе других? - тотчас же подозрительно спросила она.
- Не хуже, конечно. А крови не боишься?
- Не боюсь, - не сразу ответила Ляля.
- И перевязать сумеешь?
- Я в станице на курсы медсестер ходила, - совсем тихо ответила Ляля.
- А как раненых выносить, вас учили? - допытывался Тиунов.
Но Ляля не ответила.
- Для этого нужно быть сильной, - продолжал Тиунов.
- Сто вы меня пугаете, товарись политрук, - вдруг зазвеневшим голосом спросила его новая санитарка.
- Что ты, разве я хочу, чтобы ты боялась? Сперва, конечно, покажется трудно, а потом привыкнешь. Ты должна скоро привыкнуть, Ляля, - успокоил ее Тиунов.
И, отходя от нее, он неслышно остановился за спиной у капитана Батурина, который продолжал разговаривать с генералом.
- Не забыли? - спрашивал генерал.
- Сперва белая ракета, потом две…
- Красных, - договорил генерал и наклонился к шоферу. - Едем.
Машина развернулась почти на месте и тотчас же пропала во мгле. Только капля закрашенного синей краской заднего фонаря еще некоторое время помелькала и канула впереди.
Вскоре капитан приказал сгружаться с машин. Все попрыгали на землю и стали делиться куревом.
- Похолодало, братцы, - подходя то к одной, то к другой кучке, заискивающе говорил молодой пулеметчик, второй номер у рыжеусого Степана. Ему никто не отвечал.
Сам Степан сел на отаву, развязал вещмешок и стал есть сухари. Вскоре он уже насытился, но еще долго не мог остановиться. Трудно двигая желваками, все заталкивал себе в рот сухари.
Разговаривали совсем тихо.
- Туман, однако.
- Завтра будет тепло.
- Это завсегда, когда туман.
Петр поворошил ногой копну сена.
- Преет уже.
- А говорили, здесь хуже наших сена, - ответил Андрей.
Молодой пулеметчик, побродив но балке, подошел к ним:
- Похолодало, а?
- Ты бы покурил, Ваня, - посоветовал ему Андрей.
Туман сгустился. Все запахи заглохли, точно ушли обратно в землю.
- Увидим ракеты? - с беспокойством спросил у капитана Тиунов.
- Это только внизу туман, - сказал капитан. Андрей отошел в сторону, лег на копну и укрылся плащ-палаткой. Петр несколько раз подходил к нему, спрашивая:
- Скоро?
Он то засовывал в карманы свои большие, покрасневшие руки, то вынимал их из карманов.
- Что? - сонным голосом переспрашивал из-под плащ-палатки Андрей.
Махнув рукой, Петр отходил от него.
Андрею уже успело присниться, как они с отцом ставят в виноградном саду новые дубовые сошки, когда его разбудил возглас Тиунова:
- Смотри, капитан!
Вправо от балки взвились, разрывая туман, и заколыхались над лугом, как три больших цветка, ракеты - одна зеленовато-бледная и две красных.
31
Мгновенно хрупкий купол ночной тишины разломился на куски. Минометы и пулеметы одновременно открыли огонь.
Но как ни ярок был свет вспышек трассирующих пуль и орудийных вспышек, он только на мгновения озарял луг то в одном, то в другом месте. Петр лишь смутно угадывал фигуру бегущего впереди него по лугу Андрея. Несколько раз он куда-то нырял, потом опять появлялся из темноты перед глазами.
Вокруг них также бежали, падали, вставали и опять бежали другие солдаты. Туман был, как серая повязка у них на глазах. В озарении вспышек могло бы показаться, что они затеяли на лугу детскую игру в ловитки, если бы некоторые из них не оставались лежать на молодой отаве луга, трепыхаясь.
Петр бежал уже впереди Андрея на что-то круглое и светящееся из-за гребешка балки, как печь завода в Таганроге, на котором он работал подвозчиком метизов. Мокрая трава скользила под ногами. Чем выше рота взбиралась на склон, тем чаще приходилось солдатам припадать к земле. Врытый в землю за гребешком балки танк пушечно-пулеметным огнем встречал роту. Загорелось сено, дым стал поедать туман. Пламя, затрещав, змейчато побежало от копны к копне.
Пробегая вместе с атакующей ротой и упав под копну, капитан Батурин дождался близкой вспышки, при которой можно было разглядеть часовые стрелки. До рассвета оставалось не больше двух часов. Правда, рота уже вытягивалась из балки, но танк своим огнем продолжал держать весь ее правый фланг.
Подбежал Тиунов и как-то боком, неуклюже уткнулся рядом с капитаном в копну.
- Ну как? - спросил его капитан. Он посылал Тиунова поднять залегший перед танком третий взвод.
- Поднялись.
- Ты не ранен, Хачим? - вдруг с сомнением спросил капитан, заметив, что Тиунов как-то неестественно согнуто держит левую руку на весу.
- Нет, капитан, - ответил Тиунов, разгибая руку и помахав ею в воздухе.
На самом деле, поднимая третий взвод, он был ранен пулей в мякоть и, с помощью зубов затянув руку выше локтя бинтом из индивидуального пакета, опять надвинул на нее простреленный рукав.
- Посмотри, Хачим, что там еще можно сделать, - привставая на коленях и глядя на правый фланг, сказал капитан.
- Хорошо, капитан, - Тиунов оттолкнулся от земли здоровой рукой и побежал, загребая плечом.
- Подожди! - вдогонку ему крикнул капитан.
Тиунов не оглянулся. Перебегая, он увидел новую санитарку Лялю. Она стояла на коленях в окружении раненых. Их было уже много. Они шевелились, хрипели, все сразу звали сестру. Она ползла по траве к одному, но в это время за спиной ее начинал звать другой. Ей казалось, что этому хуже всех, и она ползла к нему, но слышала еще более громкий стон в новом месте.
Едкий дым застилал балку. Ляля в растерянности остановилась на коленях посреди раненых, закрыв лицо руками.
- Ляля! - окликнул ее Тиунов.
Открывая лицо, она подняла на него большие, детские глаза.
- Товарись политрук, сто мне с ними сделать? Все сразу кричат, а я одна?
- Ляля! - в изумлении повторил Тиунов. Он остановился, не зная, что ей сказать, - Как тебе не стыдно, Ляля, ты уже большая!
Она недоверчиво посмотрела на него исподлобья, увидела его серьезное лицо с укоризненными глазами и, вытерев слезы ладонями, молча поползла к раненым. Перебегая балку и оглянувшись, Тиунов еще раз увидел ее маленькую фигурку. Она склонилась над раненым, приподнимая ему голову и разматывая бинт.
Перебежав балку и упав на склоне в цепи бойцов вблизи немецкого танка, Тиунов встретился со взглядом Петра. Башня врытого в землю немецкого танка светилась, вращаясь и обстреливая балку. Позади них рвались снаряды.
Услышав шелест снаряда и инстинктивно пригнув голову, Тиунов опять встретился с глазами Петра и перевел взгляд на танк.
И тогда Петр, вскочив с земли и мотая руками, будто они были у него вывихнуты в локтях, побежал к танку. Но не по прямой, а зигзагами, забегая слева. По дороге к нему присоединился Андрей. Из танка заметили их, и пулемет наперерез им дал строчку. Но Тиунов увидел, что пулеметчик взял высоко, а когда поправился, Петр с Андреем уже оказались вне досягаемости его огня. Впереди по-прежнему мелькала длиннорукая фигура Петра.
Навстречу им из-за танка повыскакивали немцы, но другие солдаты роты набежали на них.
Возвращаясь к Батурину, в центр балки, Тиунов снова увидел Лялю. Поддерживая на коленях руками перебинтованную голову раненого, она сердито звала:
- Зивее подавайте носилки, сто поворачиваетесь, как бабы! - кричала она грубым, осипшим голосом.
Луг догорал, и стрельба глохла, лишь изредка вспыхивая на правом фланге. Там бойцы еще выковыривали немецких автоматчиков из последних гнезд.
- Узнайте его фамилию, - говорил капитан Батурин старшине Крутицкому о том бойце, который вскочил на башню танка с гранатой на палке.
- Хорошо, я узнаю, - сказал Крутицкий.
- Чего узнавать, если все уже знают, - подходя к ним сзади, весело сказал Тиунов. - Середа.
Крутицкий, кашлянув, отступил в сторону. Взгляд капитана упал на руку Тиунова, которую тот поддерживал другой рукой.
- Т-ты почему не вернулся, к-когда я тебя позвал? - тонким голосом закричал капитан. - Если ты замполит, т-то я все-таки командир роты, прошу не забывать. Сейчас же в госпиталь. Марш!
- Иду, капитан, - примирительно сказал Тиунов.
Луг догорал. Ветер шевелил серые гребешки дотлевающих копен, выхватывая из них искры. Пленка дыма медленно расступалась над балкой.
Опять погрузившись в машины с потушенными фарами, рота вскоре выехала на шоссе. Светало, теперь уже скаты, шурша, разрывали мелкий гравий дороги. Впереди выступило что-то темное и большое. Вдруг сразу дохнуло в лица запахом сырой рыбы.
За кромкой шлагбаума, перечеркнувшего шоссе, заметался из стороны в сторону фонарь. Грозный, испуганный голос прокричал:
- Стой! Кто такие? Пропуск!
Залязгал затвор. Первая машина затормозила, за ней остановилась вся колонна. Сбавили обороты моторы. Капитан Батурин, приоткрыв дверцу машины, показывал регулировщику документы. Тот, высоко поднимая в руке фонарь, старался лучше осветить его лицо.
- Ну, чего разорался, ослеп?! Тоже мне караульщик, твою мать!! - зло крикнул с борта машины рыжеусый Степан.
Тогда голос другого регулировщика у шлагбаума успокоенно сказал:
- Свои.
32
В городе было знойно и тесно. Сюда набились разрозненные части южных армий, отступивших с низовьев Дона на Кубань. Сюда сходились части правофланговых юго-западных армий. Паулюс и Готт надеялись полностью окружить их между Доном и Северским Донцом, но план этот не удался. Офицеры и солдаты, пешие и верховые, кто на паромах и через наплавные мосты, а кто на лодках, на автомобильных камерах и просто вплавь переправляясь через Северский Донец и Дон, шли к Волге. Из пушек, которые не могли взять с собой, вынимали и с крутых яров бросали в воду замки, пришедшие в негодность автомашины обливали горючим и поджигали. Ночами в Дону отражалось черное пламя костров.
С Миуса пришли в Сталинград только те части левофланговой армии, которые, как рота капитана Батурина, вынуждены были переправляться через Дон уже намного выше Ростова. Вся армия влилась по приказу Сталина в спешно созданный Северо-Кавказский фронт и уже завязала бои с наступающим противником на Кубани. Создавался из остатков юго-западных армий и поступающих из-за Волги резервов и новый Сталинградский фронт. На переправах через Волгу поток обозов вторых эшелонов, госпиталей, тракторных колонн и беженцев схлестнулся с потоком свежих частей, подтягиваемых из глубины страны на оборону города.
Сквозь скрип колес, рокот моторов, гудки пароходов и катеров, сновавших но реке, лишь тупо пробивался отзвук далекой канонады. Но к ночи, когда город засыпал, из степи опять надвигался гул.
Роте Батурина приказано было занять оборону по склонам балки, которая, начинаясь в степи, проходила к Волге через весь город. Множество таких промытых полыми водами балок пронизывали Сталинград с запада на восток. Разросшийся за годы пятилеток город давно уже застроился многоэтажными корпусами зданий, а по склонам балок все еще лепились домики деревенского типа. После того как полые воды сбегали из степи в Волгу, они становились улочками, по которым бродили с веревками на шее козы.
Старшина Крутицкий облюбовал для капитана Батурина домик в самом начале балки. Желтый, с голубыми ставнями домик выходил окнами в степь. В отгороженном частоколом дворе рылись куры, на подоконниках в домике стояли горшки с колючим рашпилем и гвоздикой.
Хозяйка, молодая бездетная женщина, пока капитан Батурин курил во дворе, вымыла в комнатах и посыпала полынью полы, подогрела и поставила на стол обед. Уже нацедив из граненого графина в стакан желтую, лимонную настойку, осведомилась у капитана:
- Выпьете с дороги?
Капитан Батурин улыбнулся.
- Выпью.
Налив ему в тарелку борща, придвинув хлеб, соленые помидоры и огурцы, она села на другом конце стола и, подпершись рукой, внимательно стала смотреть, как он ест. Капитана Батурина смущал ее взгляд.
- Муж? - чтобы нарушить молчание, спросил он, подняв глаза на большую фотографию на противоположной стене.
- На фронте, - кратко ответила она.
Пахли полынью и дождевой водой полы. После обеда, постелив в спаленке капитану Батурину кровать, хозяйка ушла во двор, прикрыв снаружи ставни. Капитан Батурин некоторое время с жалостью смотрел на чистую, свежую простыню и потом решительно стал снимать сапоги.
Но вскоре его разбудили. Сквозь сон капитан Батурин услышал, как в прихожей хозяйка сердито выговаривала кому-то, что человек только что с дороги, а ему даже полчаса отдохнуть не дают. Мужской, не знакомый Батурину голос отвечал ей:
- Ничего не поделаешь. Война.
- Войдите! - крикнул Батурин, свешивая ноги с кровати и быстро надевая гимнастерку.
- Кто здесь капитан Батурин? - пригибая под низкой притолокой голову и входя в комнату, спросил майор в фуражке с черно-бархатным околышем. Из-под фуражки выступал ободок бинта.
- Я, - ответил капитан.
- Наконец-то нашел вас, - снимая фуражку и проводя рукой по затылку, сказал майор.
Не поясняя, зачем ему понадобилось искать капитана Батурина, он положил фуражку на подоконник и присел к столу.
Хозяйка открыла ставни, собрала ему так же, как до этого капитану Батурину, поесть, может быть, лишь чуть больше обыкновенного гремя посудой. Так же, уже нацедив из граненого графинчика в стакан лимонную настойку, спросила:
- Выпьете?
- Спасибо, - взглянув на нее, ответил майор. Веселые искорки на миг вспыхнули у него в глазах.
Капитан Батурин смотрел, с какой жадностью ест майор, и чувствовал, как раздражение все больше охватывает его. Мало того что этот залетный гусь так и не дал отдохнуть ему после бессонной ночи, он еще, судя по всему, и надолго устроился за чужим столом.
Глядя на забинтованную голову майора, Батурин старался заглушить в себе это чувство, но оно все больше овладевало им.
А майору, который, проголодавшись за долгую поездку по степи, впервые хорошо поел и даже выпил водки, лицо сидевшего перед ним капитана начинало казаться все более симпатичным. Отодвинув от себя пустые тарелки и оглядев заблестевшими глазами стены чистой комнаты, майор сказал, что в точно таком же домике он жил до войны со своей семьей на погранзаставе.
И он вдруг, разговорившись, стал рассказывать капитану Батурину о своей довоенной семейной жизни, о жене, с которой он, прожив более шести лет, так ни разу и не поссорился.
Видно, лицо капитана все больше располагало к себе майора. Главное достоинство его жены, говорил он, это полное отсутствие каких-либо бабьих капризов. Ее нельзя причислить к тем командирским женам, которые постоянно требуют, чтобы мужья их ублажали.
Молча слушая, капитан старался не глядеть на него, а смотрел по сторонам, и то начинал передвигать на столе тарелки, то расстегивал полевую сумку и зачем-то шелестел картой. Но потом он притих и сидел уже не шелохнувшись, с побледневшим лицом.