43
С возводимым пленными мостом через Дон новый комендант лагеря Ланге связывал свои надежды на дальнейшее продвижение по лестнице служебной карьеры.
Хмель успеха еще кружил ему голову. Продвижение из помощников начальника в начальники вообще-то считалось обычным явлением. Но для Ланге, который до этого стоял на самой низшей ступени в чине младшего вождя отделения, это было явление, означавшее поворот во всей его жизни, - выход в офицерство. Прелесть новизны заключалась для него и в том, что теперь не он, Ланге, должен был докладывать коменданту лагеря как помощник, а ему, коменданту лагеря, докладывал его помощник Корф, и в том, что, отдавая приказание, Ланге мог позволить себе тут же отменить его. И ни в ком из подчиненных это не должно было вызвать сомнений.
Вначале Ланге на посту коменданта только тем и занимался, что испытывал на них действие своих приказаний. Всякая новая метла спешит проявить власть не столько ради пользы дела, сколько ради впечатления, которое она производит на окружающих. Но и любая власть должна иметь предел, если не желает впасть в крайность, чреватую опасностями как для подчиненных, так и для начальства. Ланге это почувствовал тем скорее, чем чаще стал замечать оттенок холодного недоумения на продолговатом лице помощника Корфа. Как до этого прежний комендант Видеман, видя в Ланге соперника, всегда стремился жить с ним в мире, так теперь и Ланге не желал обострения отношений с Корфом. И поэтому весь пыл нового коменданта лагеря обратился на тех, на кого его власть могла распространяться без ограничений, - на пленных.
Теперь они должны были подниматься со своих соломенных подстилок не в четыре часа утра, а в три. Дневную норму по выемке земли на строительстве насыпи им увеличили вдвое. К тем же из них, кто не выполнял новой нормы, применялась и новая мера воздействия. На заднем дворе, за бараками, его всего на час оставляли с собаками. Часа, по мнению Ланге, было совершенно достаточно, чтобы внушить любовь к труду если не самому виновнику - чаще всего он не возвращался из загона, - то его товарищам, которых в это время сгоняли к загону.
Но вскоре после этого новая метла завяла, и все управление лагерем окончательно перешло в руки Корфа. Служебные взаимоотношения Ланге и Корфа складывались так, как они обычно складываются у честолюбивых начальников с помощниками. Ланге наслаждался властью, а ключи от подлинной власти находились у Корфа. Во всем остальном Корф предоставлял своему начальнику полную свободу действий. В том числе и свободу ухаживать сколько ему угодно за новой переводчицей, взятой только что в лагерь.
Прежнего переводчика Курта бывший комендант Видеман, получив новое назначение, увез с собой. Ни для кого не было секретом, что их связывали отношения более тесные, чем те, которые могут существовать между мужчинами. Теперь переводчиком взяли в лагерь молодую русскую женщину.
44
Когда колонну пленных прогоняли по утрам через лагерные ворота, в небе еще стояли звезды. Серые ряды сонных, вздрагивающих от холода людей заливались светом прожектора, ехавшего за колонной на машине. В потоке света они, колыхаясь, выходили на мощеную дорогу, ведущую к Дону.
В воротах лагеря старшие десятков из пленных получали наряды на работу. С того дня, как Шпуле вдруг захотелось сделать Павла десятником, он тоже должен был каждое утро, отделяясь от колонны, подходить к барьеру за нарядом.
На этот раз за барьером сам Ланге стоял рядом с новой переводчицей. Отрывая от маленькой белой книжечки листки, она вкладывала их в протягивавшиеся через барьер руки. Свет прожектора слепил ее, и она защищалась ладонью, вглядываясь в лица пленных.
- Что с тобой? - Никулин вдруг подхватил Павла под локоть.
В своем клетчатом, сером, так хорошо знакомом Павлу жакете и в кофейного цвета, с загнутыми вверх полями, шляпке рядом с комендантом лагеря Ланге стояла Анна. Щурясь, она пробегала глазами по рядам пленных, рассеянно отвечая что-то Ланге.
- Твой черед, - подталкивая Павла, сказал Никулин.
Всего несколько шагов нужно было пройти Павлу до барьера для того, чтобы взять наряд и вернуться в колонну. Волоча ноги, он остановился перед Анной. Свет прожектора падал ему в спину. Лицо оставалось в тени.
Теперь он мог разглядеть ее лучше. Она похудела со времени их последней встречи, короче подстригла волосы.
Желая остаться незамеченным, он все поворачивался спиной к свету вслед за движением прожектора и нахлобучивал на лоб шапку. Не было ничего удивительного в том, что Анна так и не узнала его, когда он протянул через барьер руку. Он и сам не узнал бы теперь себя в одичало обросшем волосами человеке. Отрывая от книжечки листки нарядов, она продолжала вглядываться в колонну проходивших мимо нее пленных.
- Номер? - рассеянно спросила она у Павла, не поворачивая к нему головы и все так же продолжая вглядываться ищущими глазами в проходившую через ворота колонну.
- Тысяча сто девятый, - стараясь как можно больше изменить свой голос, ответил Павел.
Она вдруг рванулась за барьером и тотчас же, мучительно побледнев, стала отрывать от книжечки листок. Дергая, никак не могла оторвать его. Наконец все-таки оторвала и, вкладывая его в протянутую через барьер руку Павла, взглянула на него полными ужаса глазами.
Зажав в кулаке листок, Павел повернулся и пошел от барьера. Уже догоняя колонну, услышал, как комендант лагеря Ланге заботливо спрашивал у Анны:
- Вам не холодно, фрейлейн? Вы вся дрожите.
- Здесь, господин комендант, сквозняк, - отвечала ему Анна.
Часть вторая
1
На крутом правом берегу рыли окопы, прокладывали штольни, сверлили лисьи норы, ставили стальные колпаки, отлитые в цехах сталинградских заводов и мастерских.
- Опять зарываемся, как кроты, - говорил Петр.
Андрей молча копал землю. После того как вырыт был котлован, он вырубил в земле лопатой ступеньки. Найденных ими под обрывом на берегу и подтянутых к котловану веревками шпал едва хватило на три наката кровли. В углу кровли Андрей оставил отверстие. Петр удивился:
- А это для чего? Зимовать собрался?
Андрей снова не ответил, нагребая лопатой на шпалы щебень и песок. Потом он спустился с обрыва по козьей стежке к пристани и вернулся оттуда с ведром жидкой извести. С возрастающим изумлением Петр наблюдал, как подбеливает он мочалой стены землянки.
- Ты бы тогда с собой из хутора и корову захватил.
- Молока сейчас бы не помешало попить, - только и сказал на это Андрей.
- И надолго ты собираешься тут корни пускать?
- Сколько надо будет, - скупо ответил Андрей.
- А если опять будет приказ отойти?
Андрей покачал головой:
- Такого приказа уже не будет.
Петр окончательно вышел из себя.
- Этого ты не можешь знать.
Все же он помог Андрею сколотить из досок и приладить дверь, а посредине землянки сам поставил стол на четырех столбиках.
Ночью, когда они впервые только что умостились спать на деревянных лежаках, их разбудил грохот. С кровли землянки между шпал сыпался на них песок.
Выбежав из землянки, они увидели над Волгой черное зарево. Жирный запах нефти ударил им в ноздри. Внизу, у пристани, горели баки с горючим. Один за другим сквозь дым отвесно пикировали на них немецкие самолеты. Грохот залпов зениток смешался с грохотом рвущихся фугасок.
Но и после того как Андрей с Петром уже вернулись к себе, они не сразу могли заснуть. В сплошном грохоте фугасных разрывов еще долго сотрясалась землянка. Металось синее пламя бензиновой лампы в нише, вырубленной в стене. Андрей хотел затушить лампу, но Петр не дал.
- Я с детства не привык спать в темноте.
- Если гильза упадет и бензин выльется, может быть плохо, - предупредил его Андрей.
- Не упадет. Сейчас я замурую ее…
И, выдолбив ножом в нише гнездо, он глубоко засадил в нее гильзу от снаряда, служившую им лампой. Теперь, хоть пламя ее и начинало при близких взрывах судорожно метаться из стороны в сторону, сама лампа надежно сидела в своем гнезде.
На самом раннем рассвете в дверь землянки просунулась голова Саши Волошиной в пилотке, и она весело поинтересовалась:
- Вас не засыпало здесь на новоселье?
Андрей, по обыкновению проснувшийся раньше Петра, сидя на лежаке, пришивал к гимнастерке пуговицу, а Петр, подложив под щеку ладонь, еще по-детски пузырил во сне губы. Но, услышав голос Саши Волошиной, он мгновенно сел на лежаке, по-гусиному поджимая под себя босые ноги.
Полураздетый Андрей поежился под взглядом Саши и, отворачиваясь, стал надевать гимнастерку.
- Оказывается, мы с вами теперь соседи, - переступая порог и стараясь, пока они одевались, не смотреть в их сторону, сказала Саша. Из-под густых темно-русых ресниц она окинула землянку одобрительным взглядом. - Почти как дома.
Пододвинув к ней пустой ящик из-под гранат, Петр кивнул в сторону Андрея.
- Это он все никак свою довоенную райскую жизнь не может забыть. Подождите, скоро у нас тут и петух кукарекать будет.
- А мы с Клавой и новенькой санитаркой только перед утром заснули. Ужасно страшно было. Вы, конечно, уже привыкли к бомбежке, а я никак не могу.
- Я тоже не могу привыкнуть, - вдруг краснея, признался Петр.
- Да? - Она с недоверчивым удивлением взглянула на него.
Пока они разговаривали, Андрей сходил с двумя котелками к полевой кухне за кипятком, наколол ножом сахару и разлил чай по кружкам. Мелкими глотками отхлебывая из свой кружки чай, Саша коротко поглядывала то на одного, то на другого, невольно сравнивая их: один был медлительный и спокойный, другой резкий в движениях, с суровыми глазами.
Допив чай, она поставила кружку на столик.
- Приходите и вы к нам.
И так же быстро исчезла, как появилась.
Она вернулась к себе, в соседнюю землянку, отведенную по приказанию капитана Батурина для девушек роты, и, пройдя в угол к покрытому серым одеялом топчану, стала раздеваться. После беспокойной ночи и перед предстоящим беспрерывным дежурством у телефона на КП роты она хотела поспать час другой.
Ротной санитарки Клавы на своем месте в землянке не было, а новенькая, санинструктор Ляля, еще спала, свернувшись калачиком в углу на топчане. Замполит Тиунов, который подселил Лялю к девушкам в землянку, предупредил их:
- Отвечаете за нее, как за самую младшую, лично передо мной. - И, обнажая под черными усами белое полукружье зубов, пригрозил: - Кто обидит ее - со мной будет дружбу терять.
Их землянка была - как и все другие землянки, которые вылупились за последние дни по склону балки, и все же кое что отличало ее от остальных. Хотя бы то, что на столике в землянке стояла стеклянная банка с ярко-синими сентябринами, а пол, усыпанный песком, тускло серебрился в полумгле. Но было сыро в землянке. Снимая гимнастерку и юбку, Саша вздрогнула и юркнула на топчан под одеяло, натягивая его до подбородка. Уже погружаясь в сон, услышала, как скрипнула дверь и легкие шаги, прошуршав по песчаному полу, остановились у ее топчана.
- Шурка! - услышала она хрипловатый голос Клавы. - Ты спишь?
Клава подождала немного и, притоптывая каблуками своих сапог, стала двигаться по землянке, вполголоса что-то напевая. Не открывая глаз, Саша угадывала ее движения. Вот она бросила на стол пилотку и, распустив свои черные густые волосы, расчесывает их гребешком. Они шелестят и потрескивают. Разъединив волосы на две волны и собрав их впереди валиком, она потерла кулаками щеки и, послюнив палец, приглаживает брови. Потом, опять пробежав по песчаному полу к Саше, она стала рыться под ее топчаном, как мышь.
- Шурочка, - поднимая голову и встречаясь со взглядом Саши, пристыженно сказала Клава. - Позволь мне надеть твои чулки со стрелкой.
- Возьми в чемодане, - высунув руку из-под одеяла, Саша указала под топчан.
Достав из чемодана чулки и устроившись у Саши в ногах, Клава стала снимать аккуратные сапожки, сшитые не из кирзы, а из хорошей мягкой кожи.
- Ты добрая, Шурка, - говорила она, почти до самого бедра натягивая на полную ногу длинный, абрикосового цвета чулок и подтягивая круглую резинку выше. - Добрая, - повторила она, снова надев сапожки и двумя пальцами приподнимая сзади край юбки, чтобы увидеть, как выглядит ее нога в чулке со стрелкой. Прыгнув коленями на постель к Саше, она стала щекотать губами ее шею и плечи. - За это я тебя и люблю, Шурка!
- Пусти, Клава, - выпростав из-под одеяла руки, Саша уперлась ей в грудь, однако не настолько, чтобы обидеть ее.
Подобрав под себя ноги, Клава устроилась на ее топчане.
- Завидую я тебе, Шура.
- Чему же? - с улыбкой глядя на нее, Саша слегка отодвинулась на своей постели.
- Ты со всеми ровная, и тебя никто не беспокоит, а я так не умею. - Клава подвигала под собой ногами, устраиваясь на топчане еще удобнее. - Мне развлекаться надо, Шура. В мирной жизни я как-то об этом не думала. Ну, работала в колхозе на винограднике, вечером сходишь в кино, прогуляешься с кем-нибудь в степь. Все было заранее известно - сперва побесишься в девках, а потом выйдешь замуж. А тут как подумаешь, что через минуту тебя может убить, так сразу и сделается себя так жалко, хоть кричи. - Клава поиграла светло-зелеными глазами. - И не только себя. Поглядишь на солдата: фашист в него стреляет, командиры с него требуют, а он еще совсем желторотый, еще, должно быть, и целоваться не умеет, как твой Петр.
- Почему же мой? - Саша лишь слегка сдвинула брови.
- Ну, не буду. - Клава приласкалась щекой к выступавшей под одеялом груди подруги и, не поднимая головы, блеснула на нее уголком глаза. - А может, твой?
- Глупости. - Саша медленно покачала головой на подушке.
- И Андрей тоже не твой? - недоверчиво спросила Клава.
- И он тоже. - Саша улыбнулась.
- Конечно, Петр еще бычок, - задумчиво сказала Клава. - У него и глаза, как у бодливого бычка, но Андрей… - Она опять поиграла глазами.
- Что?
Клава потянулась сладким движением.
- И ты с ними с обоими ровная?
- Да, - подтвердила Саша.
- Видишь, какая ты. - Клава вздохнула. - А я так не могу. Знаешь, зачем я твои чулки надела? - Она пошевелила под собой ногой в хромовом сапожке.
- Не знаю.
- Не могу же я на свидание со старшиной в портянках идти, - опуская глаза, Клава потеребила угол серого солдатского одеяла.
- С Крутицким? - Саша удержала движение, вспомнив, как старшина предлагал ей в степи пересесть на его подводу. - А как же…
- Сердюков?
- Да.
- Он парень хороший. - Клава вздохнула. - Но к нему во взвод надо через всю балку ходить. А этот под боком.
- Клава! - предостерегающе сказала Саша. Ей послышалось шевеленье в том углу, где спала на своем топчане новенькая санинструктор Ляля.
- Эх, Шурка, разве тебе в такой обувке ходить? - Клава потрогала у топчана кончиком своего офицерского сапожка ее кирзовый сапог. - Нам, девушкам, и так на войне несладко, а ты еще сама себе тяжести прибавляешь. Я бы с твоей наружностью…
- Клава! - указывая глазами в угол землянки, строго повторила Саша.
Клава небрежно отмахнулась.
- Да спит она.
Но Ляля уже сидела на топчане, обхватив колени руками и глядя на них круглыми, расширившимися глазами.
- Вот что ты, Клава, наделала, - шепотом сказала Саша.
- Ничего я такого не сделала, - вставая с ее топчана и потягиваясь на носках, громко возразила Клава. - Ты бы посмотрела, как она за своим политруком глазами шьет.
- Ты сто сказала? - выпрямляясь на постели в белой короткой рубашке во весь рост, угрожающе спросила Ляля.
- Да пошутила я, - примирительно ответила Клава.
- Я не могу с вами вместе зить! - выкрикнула Ляля. И, спрыгивая с топчана, стремительно надевая на себя юбку и гимнастерку, она выбежала из землянки.
- Вот ты что, Клава, наделала, - укоризненно попеняла Саша.
- Пообтешется и будет, как все. - Клава заспешила. - Мне пора, а то мой старшина, ожидаючи меня, может всю тушенку съесть. - Она побежала к двери, но с полдороги вернулась и опять присела к Саше на край топчана. - Ты не подумай, что я какая-нибудь. Думаешь, он мне очень нужен? Да ведь он же баран, у него и глаза бараньи. - Она повела глазами так похоже на Крутицкого, что Саша рассмеялась. - Мне только интересно послушать, как он будет о своей горячей любви городить. А к своему Володьке я как была в полной сохранности, так и вернусь. Я ему, Шурка, каждую ночь на фронт письма пишу и реву, как дура, но он не отвечает. Может, пока я здесь себя для него берегу, у него там уже другая краля завелась. Что ж, только бы я потом не знала про нее. - И уже вставая с топчана, чтобы окончательно уйти, она вдруг с быстрым шепотком наклонилась к Саше: - И для капитана Батурина никогда не растает твоя ледышка? - Она дотронулась ладонью до той стороны груди подруги, где было сердце. - Ну, ну, не сверкай глазами. Ох, Шурка, Шурка, такие, как ты, замороженные, и уводят чужих мужей. Я, Шурка, люблю тебя, - Клава быстро поцеловала Сашу прямо в губы и отпрянула. - Я уже совсем пошла, а то… - Она снова повращала глазами, как Крутицкий.
После ее ухода Саша долго лежала на спине с открытыми глазами, слегка поеживаясь и смутно улыбаясь. Клава всегда вносила какое-то волнение в ее душу. Как будто пробегала по ней рябь. Это ощущение беспокоило Сашу, но она не могла бы сказать, что оно было ей неприятно. Все же она постаралась поскорее вернуть себя в привычное состояние холодной ясности, как это всегда умела делать, и для этого начала вспоминать, как в танцевальном зале и университете, когда ее постоянный партнер Виктор, забываясь, прижимался к ней, она, вскидывая на него глаза, насмешливо спрашивала: "Кто кого из нас ведет?", и он немедленно укрощался.
Она попробовала думать об университете, но мысли ее терялись и обрывались. Перед глазами промелькнуло исполненное непоколебимого достоинства лицо Крутицкого, потом вдруг откуда-то всплыло и надолго остановилось перед взором седое, но еще совсем молодое и всегда будто чем-то притененное лицо капитана Батурина. Особенно тогда, когда он, доставая из кармана оплавленные яхонтовые бусы, начинал перебирать их в пальцах. И при этом воспоминании у Саши, как всегда, когда она видела это, заныло там, куда только что дотронулась рукой Клава. Глупая… Саша еще больше натянула одеяло на подбородок. Капитан Батурин, несмотря на то что уже больше года прошло, как погибли его жена и маленькая дочь, никого и ничего вокруг себя не хотел замечать.