15
Еще не доезжая до середины Дона, увидел одиноко блеснувший в окне дома огонек. Налегая на весла, почувствовал в руках дрожь. Догребая до берега, вспотел. Не примкнув лодки, напрямую полез прямо на яр, цепляясь руками за колючие стебли дерезы.
На озаренном тусклым светом стекле окна колебались тени, в сад падали слова.
- Вот пирожки, вот вареники… - говорила Прасковья.
- Мы уже, мама, через край. Пупок развяжется, - смеясь, отвечал ей гулкий басок.
Тимофей Тимофеевич привалился спиной к холодной стене дома. В ветвях сада шумел ветер. Гудевший в светелке - бу-бу-бу! - голос что-то весело рассказывал. Прасковья смеялась счастливым молодым смехом.
Тимофей Тимофеевич шагнул за угол и, держась за стену рукой, как слепой, двинулся к крыльцу, с трудом переставляя непослушные ноги.
В освещенной желтым светом керосиновой лампы комнате за столом сидел Андрей, рядом с ним - какой-то другой солдат. Не чуявшая под собой ног Прасковья бегала от стола к печке. С набитым вареником ртом незнакомый солдат рассказывал:
- Ну, думаю, ни за что не отпустит. Андрей стоит перед ним бледный, а у капитана лицо, будто он умирать собрался…
- Отец? - поднимаясь из-за стола, сказал Андрей.
Останавливаясь на пороге комнаты, Тимофей Тимофеевич беспомощно оглянулся. Товарищ Андрея догадливо пододвинул ему стул. Прасковья у печки вытирала глаза фартуком.
- От духоты в груди заступило, - виновато сказал Тимофей Тимофеевич. - Ты бы хоть письмом или еще как упредил, - добавил он, окидывая взглядом стриженую, загорелую голову Андрея.
- Какое там письмо, - Андрей махнул рукой. - Почта наша где-то на Кубани болтается, нас в другую сторону откинуло.
- Отступаете? - спросил Тимофей Тимофеевич.
- Дай ты людям доесть, - вмешалась Прасковья.
- Ну, станови на стол бутыль, - сказал Тимофей Тимофеевич. - Да окна отвори. Вздохнуть нечем.
Прасковья бросилась открывать окна. В комнату повалили мошки, закружились вокруг лампы.
- По случаю… - сказал Тимофей Тимофеевич, разлив вино из бутыли по стаканам. - В прошлом году виноград уродил, как перед… - Он опять не договорил. - Выпейте и вы, не знаю, как вас зовут, - обратился он к товарищу Андрея.
- Петром, - с усилием размыкая веки, сказал незнакомый солдат.
- Служивенький, видно, спать хочет, - сказала Прасковья.
- Хочу, - жмурясь на свет лампы, признался Петр.
Прасковья быстро разобрала за печкой кровать, надела на подушки наволочки. Петр разделся за печкой и, как только рука его свесилась с кровати, уже больше не поднял ее.
- Совсем мальчик, - Прасковья вздохнула.
- Меня в окопе совсем землей засыпало, он отгреб, - сказал Андрей.
Скоро и Прасковья ушла к себе на другую половину дома. Радость надломила ее силы, но она еще долго ворочалась на своей кровати. Тимофей Тимофеевич с Андреем остались вдвоем. В тишине ночи бурлила вода под яром.
- Всё, - сказал Андрей, отодвигая свой стакан в сторону в тот самый момент, когда отец хотел еще налить ему вина. - Мать говорила, ты остаешься в хуторе, отец? - Тимофей Тимофеевич увидел в его зрачках ледок ожидания.
- Не всем же уходить, - встречая его взгляд, ответил Тимофей Тимофеевич.
- Зачем? - спросил Андрей.
- Там видно будет.
- Я думал, что и ты со всеми своими…
Тимофей Тимофеевич не дал ему договорить.
- А ты что же, думаешь, все, которые останутся, чужие?
- Так я не думал, - помедлив, ответил Андрей.
- Нет, думал, - настойчиво сказал Тимофей Тимофеевич. Наклонив бутыль, он выплеснул остаток вина в свой стакан, выпил. - Ты вот сидишь, смотришь мне в глаза, а понять тебе меня твоя молодость не позволяет.
- Молодость тут ни при чем.
- Есть, сынок, кому, конечно, надо уйти, а есть и такие, кому ничего не стоит кинуть все это в зубы немцам. Он ничего здесь не добывал, и ему не жалко.
- Что же ты тут собираешься делать?
- Разные дела могут быть.
- Какие и с кем?
- С людьми, конечно. На дорогах видно только тех, кто уходит.
- Убить тебя могут, - глухо сказал Андрей.
- А тебя, сынок, не могут? - Тимофей Тимофеевич побледнел.
Храпел за печкой Петр. В раскрытые окна потянуло холодком близкого рассвета. Прислушиваясь, Прасковья терялась, кто говорит: отец или сын? Оба басили, а когда понижали голос, слов одного нельзя было отделить от слов другого.
Оправдывался теперь Андрей, в голосе его слышались неуверенные нотки, а Тимофей Тимофеевич наступал:
- Сейчас вы на Волгу, а потом куда? В Уральские горы? В Сибирь?
- Приказ, отец.
- А если вам и за Волгу прикажут отступить?
- Такого приказа не может быть.
"Пристал старый черт к человеку". Прасковья шумно поворачивалась на другой бок.
На столе чадила лампа.
- Я-то тебя понимаю, Андрей, а вот ты меня не можешь понять, - сказал Тимофей Тимофеевич, вставая и задувая лампу. - Ложись, позорюй еще. А я пока вашу обувь погляжу.
Андрей разделся, лег рядом с Петром на кровать. Петр спал, положив под правую щеку ладонь.
Сон бежал от Андрея. На острове уже пробуждались грачи. Сквозь их бормотанье Андрей услыхал далекие тупые удары. Прислушиваясь, потряс Петра за плечо.
Тот открыл затуманенные глаза.
- Идти надо, - тихо сказал Андрей, свешивая с кровати ноги.
Беззвучно ступая мимо забывшейся предрассветным сном Прасковьи, они вышли на крыльцо. Тимофей Тимофеевич, сидя на ступеньке, шаркал рашпилем в сапоге Петра.
- Уже? - Он испуганно поднял голову.
- Пора, - скупо ответил Андрей.
- А я хотел вам на обувку латочки… - Тимофей Тимофеевич суетливо зашарил вокруг себя руками. Глаза его бегали по их лицам. - А я латочки хотел…
16
- Теперь наши уже далеко, - сказал Петр, когда они поднялись на бугор.
Андрей оглянулся в последний раз на хутор.
В степи, вчера еще наполненной шумом и движением, было совсем тихо. На лентах дорог, нырявших в желтых волнах пшеницы, маячили только редкие точки. Окутываясь пылью, пробегала машина, вскачь проносилась подвода. Почти бегом проходили на восток одинокие пешеходы. Но среди них почти уже не встречалось военных.
К вечеру еще больше обезлюдела степь. Темнота озарялась огнями разгоравшихся по правобережью пожаров.
- Теперь уже и все переправы развели, - сказал Петр. Андрей покачал головой.
- У Константиновской еще должен ходить паром.
- Надо было тебе попросить отца, чтобы перевез нас на лодке.
- А если рота еще на этом берегу? - спросил Андрей.
Чем выше уходили они берегом Дона, тем реже вступали в разговор друг с другом. Разувшись, всю ночь шли, не отдыхая.
- Давай хоть на часок… - перед рассветом предложил Андрей, замедляя шаги около стога сена.
- Пошли, пошли, - не останавливаясь, отмахнулся Петр.
На рассвете они пришли к тому месту, где, по расчетам Андрея, еще должен был ходить паром. Белый песчаный берег был закидан консервными банками, гильзами, окурками, во всех направлениях изрезан и перечеркнут скатами, истолчен копытами, каблуками сапог.
- Есть! - обрадованно воскликнул Петр, увидев приткнувшийся под вербой у левого берега паромчик на двух понтонах.
- Есть-то есть, да кто его сюда пригонит, - с сомнением сказал Андрей.
- Где-нибудь под вербами и паромщик прячется. - Петр трубой сложил руки: - Па-а-ром!
- Брось! - с досадой оборвал Андрей. - Теперь он все равно не поможет нам. Слышишь, буркотит вода.
- Ну?
- Кто-то из последних сообразил прорубить.
Теперь и Петр увидел: паром медленно оседал, вода уже перехлестывала через его палубу. Вскоре и ее не стало видно. Лишь торчали из воды деревянные перила и добела натертый канатом чугунный каток.
- Совсем недавно потопили, - определил Андрей.
Шевеля кустиками выгоревших бровей, он обшарил глазами чуть колеблемый ветром прибрежный камыш.
- И лодок нет. Всё прибрали.
- Значит, не миновать нам с тобой купаться.
Сев на песок, Петр стал быстро раздеваться, но Андрей остановил его:
- Не спеши.
Лицо у него просветлело. В шевелившейся под ветром листве камыша рассмотрел он искусно спрятанный каюк, затопленный и придавленный камнем.
Вдвоем они вывалили из каюка камень, вычерпали котелками воду.
- А весла? - Петр огорченно свистнул.
- И они должны где-нибудь быть, - уверенно сказал Андрей.
Сходив в береговые талы, он принес оттуда весла. Петр побросал в лодку вещевые мешки.
- Садись, я отпихну от берега.
Толкая впереди себя лодку, Андрей вывел ее из камышей, на чистой воде перелез через борт. Дон был недвижен и зелен, как мартовский лед.
17
Переправив роту на левый берег, капитан Батурин, не задерживаясь, повел ее дальше.
Дорога пошла лугом. Колесный проселок, выступая из недавно скошенной и вновь отраставшей травы, вился среди скирд молодого сена. Под скирдами были брошены травокоски.
- И хлеб, и трава в это лето уродили, - сказал Тиунову капитан.
- Да, - рассеянно ответил Тиунов.
Вытянув шею и поворачивая голову, он присматривался к зеленым волнам уходившего от них во все стороны луга.
- Не едет? - спросил Батурин.
- Нет. - Тиунов вздохнул.
Путаясь в траве, Батурин припадал на контуженную ногу. Свою лошадь он отдал связному, посланному на поиски штаба ближайшей части. Как ни плоха была эта лошадь, вызывавшая насмешки всей роты, только теперь капитан почувствовал, как ее недоставало.
- Пожалуй, не Волошину надо было нам посылать, - еще раз пробежав глазами вдоль черты горизонта, сказал Тиунов.
- А кого? - Батурин улыбнулся, вспомнив, как садилась на лошадь Волошина и как наперебой помогавшие ей советами бойцы шутили, что у нее переваживает одно место. - Крутицкого?
Тиунов испугался:
- Что ты?
- Кого же? - с хитростью спросил капитан. Он знал, к чему клонит Хачим, и теперь лишь хотел от самого услышать об этом.
- Я бы мог поехать, капитан, - мягко ступая по траве, кашлянул Тиунов. В лице его и в искоса глянувших на Батурина черных глазах появилось вопросительное выражение.
Батурин погасил улыбку.
- Тебя бы я не отпустил, Хачим.
- Почему? - смущенно спросил Тиунов.
- Не отпустил бы, - сердито повторил капитан, пожав плечами. - За роту отвечаем мы оба. Один калмык сказал: ум - два, а хорошо лучше.
Пекло солнце. Поднимавшийся с влагой запах луга охватывал удушьем. Вытягивая шею, Тиунов всматривался в зеленые волны.
- А тут еще нет Рубцова и Середы, - заговорил он с озлоблением, не шедшим к его лицу. - И чувствую, что они где-нибудь поблизости болтаются, а как увижу…
- Что? - капитан Батурин с удивлением поднял глаза.
Тиунов оглянулся на подходившего к ним Крутицкого.
- Ну как? - недовольным голосом спросил его Батурин.
- Все то же, - с небрежной улыбкой, говорившей, что все это надо было предвидеть, ответил Крутицкий.
- Как увижу эту улыбку, - провожая глазами спину отходившего от них старшины, продолжал Тиунов, - так бы своими руками расстрелял Середу и Рубцова за то, что они так долго догоняют роту.
- Да, пора бы им уже догнать, - прислушиваясь к шуршанью травы под ногами, сказал капитан. - Но тут, пожалуй, не в одном Крутицком дело.
- А в ком же?
- Не столько в Крутицком, - хмурясь, договорил Батурин, - сколько в том, как на это посмотрит рота. От самой границы у нас не было отставших. Я, признаться, и за этих двух не боюсь, а вот как бы их не прихватили при переправе. - Понизив голос, он оглянулся на солдат, которые, разговаривая, шли сзади них возле брички.
Один был маленький, весь заросший бородой и усами, а другой рослый, с почти наполовину торчащими из гимнастерки толстыми руками.
- Если он женатый, - свернув на ходу папиросу и слюнявя бумажку, пояснял пожилой молодому, - то еще неизвестно…
- Нет, Рубцов неженатый, - сказал молодой, глядя на его папиросу завистливыми глазами.
- Значит, скоро ожидать надо, - сказал первый, затягиваясь и окутываясь дымом. - Андрей не должен потеряться. Но Середа - тот горячий.
Запряженные в бричку лошади обмахивались от слепней хвостами. Колеса почти неслышно катились по мягкой земле.
- Степан… - голодными глазами поглядывая на папиросу, сказал молодой солдат, - дай разок.
- Смотри, один раз.
Молодой схватил у него папиросу и, затягиваясь, закашлялся.
- Хватит. Ишь, отдымил! - попенял Степан, отбирая папиросу.
18
Проездив весь день по Задонью и не найдя штаба, Саша Волошина повернула мокрую лошадь и, припоминая приметы дороги, возвращалась обратно.
В разбросанных по низменному левобережью хуторах, на усадьбах ферм и в садах стояли остатки воинских обозов, повозки госпиталей, одинокие полуторатонки.
И почти каждый раз, въезжая в хутор или на усадьбу фермы, она заставала суету: бойцы обоза сносили в машину ящики и тюки, раненые пристраивались на повозках, в полевую кухню впрягали лошадей.
Но как бы ни были заняты сборами люди, всюду, куда приезжала Саша, завидев ее, они находили время, чтобы посмеяться над нею и над ее грязновато-пегой лошадью с метелкой хвоста, вылезшего по самую репку.
- Где ты себе такую добыла?
- Держись, понесет!
- Будешь падать - за хвост хватайся!
- У нее и хвоста нету!
Вначале Саша старалась проехать мимо, а потом стала отвечать:
- Может, и ее припрягете? Что-то медленно драпаете.
- Ого, у нее зубы!
И от нее скорее отставали.
К концу дня она едва держалась в седле. С непривычки ездить верхом у нее все болело. Все чаще попадались опустевшие хутора и станицы. Проходившие через них кучками солдаты на вопросы ее, не останавливаясь, отвечали:
- Какие там штабы, когда танки с тыла заходят. Приставай к нам. И тебя приютим, и твою красавицу не обидим.
Проезжая через станицу Романовскую, Саша слезла с лошади у домика, заплетенного диким виноградом. Черная собака с лаем выкатилась из-под навеса сарая. Из двери выглянула простоволосая женщина.
- Напиться, - размыкая потрескавшиеся губы, попросила Саша.
Жалостливо оглядев ее, женщина открыла калитку.
- Ты зайди в дом, на тебе лица нет.
В доме были прикрыты ставни, держался прохладный сумрак.
Поставив перед Сашей на стол кувшин с молоком и кружку, женщина вздохнула:
- Совсем молоденькая. Что же ты, милосердная сестра или тоже солдат?
- Солдат, - припадая к кружке, кивнула Саша.
Молоко отдавало погребом. Виновато взглянув на хозяйку, Саша потянулась рукой к кувшину.
- Пей, - торопливо сказала женщина. - Молока у меня много. Мой тоже на фронте. Может, где встречала? Тюхов…
- Нет, - поставив кружку на стол, сказала Саша.
- Столько народу, разве встретишь, - согласилась женщина. - И старший сын, Валентин, ушел в истребительный отряд. Один младший со мной. - Открывая дверь на улицу, женщина покричала: - Вла-дик! Вла-дик!
Висевший в углу сборчатый полог прикрывал кровать. Саша покосилась на белевшую из-за полога горку подушек.
Женщина перехватила ее взгляд.
- Передремни чудок. Я сейчас разберу.
- Нет, надо мне ехать.
Прислонив голову к стене, Саша посидела на лавке не двигаясь.
- Владька! Владька! - выглядывая за дверь, опять покричала женщина. - Вот же неслух, в такое время и не загонишь с улицы. Бегает с дружками за хутор до самого кургана. К штабу.
- К штабу? - переспросила Саша.
- Ну да. На машины им интересно поглядеть, на генералов.
- Где этот курган? - все еще не веря в возможность так легко найти то, что она бесполезно проискала весь день, спросила Саша.
- Выедешь за хутор - и сразу, справа от дороги. Там в кукурузе машины стоят.
- Спасибо вам, - вставая сказала Саша.
- А то бы прилегла на часок. - Хозяйка заплакала. - Все бегут без остановки. - Она проводила Сашу до калитки.
- Прощайте, - уже сидя на лошади, сказала Саша. Отъехав от двора, она услыхала за спиной сердито вздрагивающий голос:
- Владик. Вла-адька!