Люди Устава и Норм
Небольшая группа молодых офицеров, "костяк разведки", как их называли в штабе корпуса. Каждый числился одним из лучших профессионалов, со своей собственной манерой поведения, навыками, исключительностью, достоинствами и, конечно же, слабостями, недостатками… Они сошлись, чтобы поддержать друг друга, а еще они сошлись, наверное, чтобы выстоять - хоть немного попридержать эту и "бесившуюся русско-татарскую матерщину (к которой примкнули плотно все другие национальности). Она постоянно лилась на них с самого верха, била фонтаном снизу. Армия была особым полем разгула этого рода речений. Поток захлестывал с головой, и, качалось, нет ему конца. Но так уж случилось, что два-три человека из их же окружения вообще не ругались, ни при каких обстоятельствах, это было постоянным укором. И все трое самые разные люди, между собой почти не связанные: рядовой Федор Неструлин (у него два сына были на фронте); этот башкирский скромник Никола Лысиков; да и сам комбат, гвардии майор Беклемишев Нил Петрович… Не пустяк. Это что-то обозначало… Ну а еще они сошлись, потому что каждому в отдельности оказалось не под силу понять, что же это за такое наваждение - взаимное, многоярусное истребление: "Тут тебя враг колотит - ладно, он враг, - но свои-то еще круче и отвратительнее - и "вышестоящие"", и надсмотрщики, и стукачи-добровольцы, и по долгу службы; истребляют ближних и тебя самого хуже заклятого врага". И обязательно надо было выяснить, есть ли в этом постоянном чередовании восхвалений, ругани, награждений, наказаний, дурости и унижений хоть намек на какой-нибудь смысл?.. И еще, есть ли смысл в неизбежной, постоянной гибели твоих товарищей?.. И почему у воюющего человека постепенно пропадает страх перед врагом, даже перед смертью, а вот страх перед своими карателями не пропадает?..
* * *
Строки, которые пойдут ниже, можно прочесть, а можно пропустить не читая. Только для них, для новоявленных БЕНАПов, эти строки означали чуть больше, чем фортеля и шутки, - они все участвовали в создании первых в их жизни документов, не навязанных, не подсунутых сверху, пусть немного выспренних и чудаковатых, но ими самими созданных и отражающих, хоть малость, их состояние духа. И что главное - их надежды.
Выдержки из Устава и Норм поведения
Членом гвардейского Общества может быть каждый офицер, не запятнавший себя неблаговидным поступком в бою и пользующийся уважением своих товарищей…
Общество содержит (деньгами и другой помощью) своих членов, выбывающих по ранению (или гибели), и их родственников (до получения денежного аттестата)…
Членами Общества могут быть как мужчины, так и женщины, но все принимаются по рекомендациям основоположников, простым голосованием. В порядке исключения могут быть приняты лица старшинского, сержантского и рядового состава…
БЕНАП, вверенный тебе подчиненный, - твоя надежда и залог всех твоих успехов. Оскорбление подчиненного - ПОЗОР (разбирается на сборе); рукоприкладство карается: "темная" и исключение…
Уважение женщин в среде БЕНАПов объявляется НЕПРЕЛОЖНЫМ, и нарушения наказываются особо строго - ЖЕНЩИНА НА ФРОНТЕ ВЫШЕ ЕЕ РЕПУТАЦИИ и личных оценочных суждений. Женщина при первом ругательстве штрафуется и исключается. Это единственная дискриминационная мера, потому что ОНА - наша Надежда и Спасение и мы не позволим рушить нашу ВЕРУ!..
A. Наше Общество создается главным образом для того, чтобы не дать войне довести нас до полного одурения и одичания. Наши сборы должны дать такую возможность.
Примечание: ругательством считается не только произнесенное слово, но и намек, хоть в одном слоге или букве; при непроизвольном повторе ругательства удваивается последняя цифра, а не исходная… ЛИДЕР не тот, кто ведет на смерть, а сам выживает, ЛИДЕР - тот, с кем больше всего шансов выполнить боевой приказ и остаться живым; БЕНАП - ЭТО НАДЕЖНОСТЬ.
"Один за всех, и все за одного!" - хорошо, но лучше, когда "ВСЕ ЗА ОДНОГО!" - и тогда уж обязательно - "ОДИН ЗА ВСЕХ!"
Б. БЕНАПы (их друзья, членкоры, гости) - личности неприкосновенные (гарантия полная)…
B. ТЕ, кто командует нами непосредственно, должны быть вне подозрений!.. Если нет, то стена - моральная смерть… В случае доноса - месть общая! (Отмена приговора только общим сбором…)
Д. Мы не судим - мы люди, берущие на себя только обязательства и ответственность.
Мы - племя, ценящее ВЕРНОСТЬ даже выше, чем ЛЮБОВЬ…
Е. Исключение из рядов БЕНАП - это наша высшая мера.
Мы - племя, ценящее ВЕРНОСТЬ даже выше, чем ЛЮБОВЬ…
Руки потянулись к кружкам, и все грохнули металлом. Пили самогон, с трудом добытый из каких-то дальних деревень. Романченко сначала крякнул, выпил и сразу выругался. Спохватился, но ему через стол уже протягивали записную книжку казначея с указанием штрафа номер один. Он увидел сумму, от ужаса выругался еще раз и в отчаянии, под общий хохот, повалился прямо на сидящих:
- Я влип на целый го-од! - застонал он. - Это же… У… Е… А-а, - ему заткнули рот.
Лысиков снова протянул ему свою записную книжку - очень осторожно, на всякий случай произнес:
- Вот здесь распишись, Петро… Только не торопись… И молча - штраф номер два.
Тут вторгся Кожин:
- Давай договоримся и внесем поправку: "Никаких долговых ям. Все в пределах одного месяца - проиграл всю зарплату - сиди тихо, думай… переживай".
- Своего выручает. Поздно. Предложение не было принято.
- Дайте наконец выпить пострадавшему, - вопил Романченко. - По-о-ги-ба-ю-ю-ю!.. Ну-у-у-у?!
Далее все сидели несколько сконфуженные, поглядывали друг на друга и затаенно молчали - боялись слово вымолвить, чтобы не вмазаться. Или ждали, кто следующий?..
Хотите верьте, хотите нет - верили, далеко не все, конечно, но были такие, что непреложно верили: "Вот закончится война, и все будет по-другому, по-новому!.. Мы всем этим недоноскам, негодяям, выродкам покажем!.. Только бы победить, только бы добраться до…"
А пока под присмотром спецслужб, под пристальным взором политорганов, стиснутые со всех сторон запретами, угрозами и дисциплинарными намордниками, эти удивительные "гончие псы разведки", со своими мотоциклами, бронемашинами, транспортерами и "валентайнами", учились создавать свои собственные, пусть небольшие, территории относительной свободы: в своем взводе, в одной землянке, в узком кругу офицеров (как правило, не старше капитанского звания). Такая землянка была убежищем, где можно было бы хоть на час стать самим собой…
Замечание Бориса о "неупоминании Верховного" было возвращением в постоянную, оскорбительную действительность, разрушением, вольным или невольным, маленького островка кажущейся независимости… Это был их подвиг, пожалуй, не меньший, чем любой, самый опасный боевой. Ведь даже одно НЕупоминание "о НЕМ" было уже крупным преступлением здесь, на фронте… А ведь как-никак здесь, в "хоромине", собирались лучшие, костяк батальона, да и гости у них бывали самые надежные.
Так и хотелось сказать: "Зря ты… Зачем напомнил?.." Он сделал это неупоминание жестоко наказуемым. Ведь почти про каждого из них небылицы по корпусу ходили. А про кое-кого и вовсе легенды складывали. Неизвестно - кто. В легендах было немало вранья, но тут вины каждого из них не было - привирали рассказчики и любители излагать чужие дела и поступки "с прибавлениями".
А вообще-то, несмотря ни на что, всем им очень хотелось быть похожими на людей - тех, которыми могли бы гордиться их родные, односельчане, соседи и обязательно девчонки, которых они прочили в свои возлюбленные… Хотите верьте, хотите нет - все свободолюбие, все диссидентство зарождалось там, на войне. Все живое рождается там, где больно.
V
Вековой лес
Если вам когда-нибудь приходилось войти в настоящий вековой лес и углубиться так, что забудешь все на свете, даже в какой стороне родился, то вы, наверное, испытали неизъяснимое чувство причастности к этому величию… Как в пустыне или на вершине настоящего горного хребта. А пуще того - полная пустота ожидания… Такой лес не просто обволакивает, он захватывает тебя всего, без остатка. И ты становишься его частью. Он отодвигает остальной мир, даже вместе с войной, куда-то на самый край обетованной… Он завораживает… Если ты, конечно, один, а не с шумной ватагой.
БЕНАП - это как вдох и выдох, это реальность между жизнью и смертью.
Из Устава и Норм поведения
В стороне на прогалине паслась привязанная на длиннющей веревке бурая корова. Изрядно костлявая, но все равно корова. Осень стояла не сухая, травы высокие.
Где-то в лесу снова бабахнуло.
- Еще один?.. - спросил Андрюша Родионов.
- Нет. Это подрывают… - ответил Долматов, минометчик в этом деле знал толк.
- Вот корова! - обстоятельно, с философским оттенком начал Андрюша. - Целый день ходит… Жует… Одних ног - четыре! Казалось бы? У начштаба гастрит, язва желудка… И ничего… Не подрывается.
- Кто? Начштаба?
- Я про корову. Это его корова. Она ему для лечения.
- Так у него же есть машинистка, - Долматов, видимо, полагал, что для лечения комплекса желудочных заболеваний этого достаточно.
Оба были в отключке, думать не хотелось, и разговор шел по инерции.
- Но она не молочная, - объяснял Андрюша. - А рядовой Нетребин приказом к ней был прикомандирован.
- К машинистке?
- Ты в своем?.. Он из моего взвода. Весь в чирьях. Мука… "Паси, - говорит. - И сам, глядишь, поправишься", - это начштаба ему. Рядовой Нетребин осторожный такой, два года войны, как на цыпочках прошел, а на второй день вступления в должность пастуха подорвался, вместе с чирьями… Корова, заметь, хоть бы х-хны!.. Кстати, саперы говорят: "Эту вашу буренку надо приспособить миноискателем - она сверхчувствительная, обходит все опасные места". Проверяли. За ней можно ходить. Только след в след…
- За коровой?! - издали спросил Иван Белоус, преисполненный танкистского скепсиса.
- Ну не за начальником же штаба?!
Девочки…
Тишина в осеннем лесу убаюкивала всякую осторожность.
- Ой, вон еще… Еще… - она собирала позднюю ягоду и грибы одновременно, грибы в пилотку, ягоды в рот.
Высокая, угловатая, еще толком не сложившаяся, на тонких ногах, торчащих из сапог, и ее подруга - худенькая, грациозная - та самая Юля, что была гостьей в землянке… Обе забирались все глубже в лес.
- Не дури, здесь мин понатыкано… - спокойно сказала Юля, а сама собирала и отправляла в рот ягоды - здесь их была тьма тьмущая.
Обе были еще в летней армейской форме. Первая, худая, длинноногая, уже добралась до большой кучи валежника и хвороста.
- Ой, Юлька! Ну, сколько же здесь… И вот тут еще… Иди сюда. И еще… Иди, ско-а…
Сильный хлопок расколол тишину - эхо было куда сильнее, чем взрыв. От кучи медленно отлетала маленькая серенькая тучка - она плыла над лесной травой и не растворялась. Одинокий девичий крик разорвал вздрогнувший лес:
- А-а-а!.. На по… По-о… Спа-а-си-и-и!.. - первая, худая и высокая, лежала плоским брошенным лоскутом на траве. Юля двумя руками схватилась за лицо и беспомощно тыкалась в стволы деревьев.
Со всех сторон туда бежали люди.
…Взводный мчался, казалось, на пределе сил, но он не мог догнать бегущих впереди. Никола Лысиков вообще еле-еле поспевал за ним. Тут взводный остановился и заорал на весь лес:
- Слушай команду!.. Сто-о-ой! Все-ем сто-о-о-ять! Всем! - а глотка у него луженая. - Передать команду!
Но передавать не было необходимости - и так все стояли, как вкопанные… Опомнились.
- Братцы, стоять!.. Ни с места. - А сам двинулся к уползающей ядовитой тучке, схватил ту, что держалась руками за лицо: - Юля! Юлечка… - прижал ее к стволу дерева, - погоди. Погоди, хорошая… - силой оторвал руки от глаз. - Свет хоть видишь?
- Свет… Свет вижу… - а сама рукой показывала в сторону лежащей на земле - значит, видит.
Лысиков оказался рядом.
- А ты здесь зачем? - прикрикнул на него взводный.
- Тебя забыл спросить! - еле произнес сквозь одышку Никола.
- Держи, - взводный передал ему Юлю. - В медсанбат. Сразу! - а сам кинулся к той, что лежала на земле в самой безнадежной позе.
- Может быть, не будем разминировать телами?! Может быть, позовем саперов?! - издали увещевал Курнешов.
Рядом с ним стоял понурый Долматов. Было такое впечатление, что они созерцали происходящее. Проще и деловитее, чем Долматов, наверное, никто не воевал - он всегда, вместе со своим минометным взводом, работал, трудился, как мастеровой, внешне почти не обращая внимания на усилия и разрушительные действия противника… Оба очутились в цепочке солдат и девчат из батальона связи. Здесь начиналась их территория.
Андрюша и Белоус уже были рядом. Взводный переворачивал убитую.
- Да-да, саперов бы сюда… - проговорил Андрюша.
Белоус отодвинул председателя, отстранил Андрюшу, который уже собирался поднять убитую, и легко поднял ее сам - раскиданную, почти невесомую девочку… Фуражка у него упала с головы. Взводный поднял фуражку, потом пилотку погибшей. Отряхнул обе… Грибы куда-то разметало…
Они шли след в след, гуськом - впереди Андрюша, ш ним Белоус с девочкой на руках и замыкал председатель… А те, что стояли в линию с Курнешовым и Долматовым, ждали неизвестно чего. Это было очередное наваждение.
Начштаба
Первым уходил из батальона капитан Стегарь, тот самый Сергей Авксентьевич, начальник штаба, который… Председателю он сказал:
- Вот тебе скажу, но строго конфиденциально: ухожу. Да, сматываюсь! Это не батальон, это сборище самоубийц. У вас лихость и дурость на первом месте, и только это поощряется. Не-ет! Здесь, с вами, можно только сыграть в ящик. Вот, твой архаровец подстрелил машинистку Веру… Негодяй… Судить его надо. А ты всячески выгораживаешь этого хулигана!..
- Не надо его судить. Это случайный выстрел.
- У вас все убийства случайные. Но поверь мне, опытному человеку, вы все тут друг друга перестреляете.
- Она вам сколько-нибудь дорога?.. - обычная фраза прозвучала вычурно и пошло.
- Что за дурацкая постановка вопроса - "дорога-недорога", она очень хорошая женщина.
- Вот и скажите спасибо - ранение в руку плевое. Через неделю очень хорошая женщина оклемается. Там, в тылу, целее будет.
- Циник и шалопай.
- Без нас вам скучно будет.
- Может быть… Но целее…
- Не знаю.
- Они берут меня как образованного человека в историческую группу: буду собирать материалы и писать историю вашего корпуса!
- Там уже два бездельника ее пишут. Вы будете третьим.
- Вот твою историю, например, напишу: придется врать и врать, а то ведь правду напишешь - или не поверят, или всех отдадут под суд!
- Мою не надо, - сказал взводный. - Она уже написана: родился, учился, призывался, отличился, наебнулся… У вас это будет называться как-нибудь по-другому.
- Болтун. Я ухожу. И тебе советую. Они тебя здесь заездят. Верь мне. Я кое-что смыслю… И могу тебе помочь.
Э Верю. Ценю. Благодарю. Остаюсь…
- Краснобай! - у капитана Стегаря навернулись слезы.
Он был сентиментален, этот кандидат исторических наук. Грешным делом, председатель такой уход капитана считал некоторым предательством, если не сказать поточнее - желанием слинять в укрытие. А попутно он терял надежного защитника во всех конфликтах с многочисленным начальством.
В батальон уже был назначен новый комбат, и он приходил со своей командой, так что кое-какое оправдание уходу Стегаря можно было найти. Убирали и замполита, но он отчаянно сопротивлялся, метался, старался забрать с собой ефрейтора Клаву… А она хмыкала, пожимала плечами и говорила взводному:
- Вот и избавитесь. Подумаешь, делов-то на три копейки.
Печальный парадокс
ОФИЦЕРЫ, СЕРЖАНТЫ, РЯДОВЫЕ… Все они толком не знали, что же такое настоящая разведка. Учителей не было. Учителя только делали вид, что знают нечто о предмете, но, дескать, пока рассказывать рано: "Знаете ли, секретность в нашем деле - прежде всего!"
А разведке можно научиться только в разведке. Это не профессия, это собрание навыков, опыта и сообразительности… Ну, еще немножечко так называемого бесстрашия… Среди них были более или менее талантливые, менее или более чуткие. Догадливые и сметливые. Оставалось до всего доходить своим умом или своим недоумением - "путем проб и ошибок". А что такое ошибки на фронте, догадаться не трудно: ошибся - калека; ошибся - покойник; ошибся - получай штрафбат. В разведке опыт и талант, может быть, важнее смелости. (А ни разу не ошибся - все равно то же самое, только, может быть, в другой последовательности…)