- Я тоже пришла не кашу варить.
- Тем более что варить не из чего, - опять утешила бригадира бригада.
Ина слушала и не слышала. Работала не хуже других, старалась, но мысли были далеко-далеко. Там, где милый ее сейчас. Остановится на минуту, разогнет занемевшую спину и почему-то представит себе такой именно лес, с такими же вековыми дубами, и дружок ее, укрытый и защищенный ими, стреляет по врагу. Оттого, что защищен и укрыт, теплее делается на душе. Во всяком случае, можно терпеть разлуку. Собраться со всеми силами и терпеть. Сколько ее еще будет, этой войны? Много? Много, конечно. Только хорошее быстро проходит, плохое долго тянется.
- Это что за философия? - спросила Ину подруга, когда та поделилась с ней невеселыми мыслями. - Ты это вычитала или сама?
- Сама.
- Ну и зря. А я во всем стараюсь находить хорошее.
- И в войне тоже?
- Не в войне, конечно. Не такая я глупая. А о войне, если хочешь, я так скажу: ей скоро конец будет. Это как дождь: быстро начался - быстро кончится. Поверь слову.
- Хорошо бы.
- Точно тебе говорю, и оглянуться не успеем. Я об этом даже стихи сочинила. Хочешь?
- Стихи? Интересно!
- Вот послушай.
Девушка отложила в сторону пилу, поднялась во весь рост, оправила смятое ситцевое платьице, почему-то зажмурилась и прочла только две строки:
Сюда и свисту пуль не долететь,
Но весть о мире долетит мгновенно.
Ина посмотрела на нее удивленно и немного разочарованно:
- И это все?
- Все пока.
- А о чем это?
- Как о чем? О нашем лесе, о том, что хорошее шагает быстрей по земле, чем плохое. Не понятно?
- Теперь понятно. Не под рифму только.
- Рифма будет. Это начало самое.
- А ты про любовь можешь? - Ямочка, вдруг возникшая на щеке Ины, медленно поползла под прядку волос возле уха.
- Про любовь?
Ина покраснела, но повторила:
- Да, про любовь. Красивую и высокую. Про которую только в стихах и можно. Ты кого-нибудь любила?
Глаза Ины сузились, превратились в две щелочки.
- Что ты, что ты! - испуганно замахала руками сочинительница.
- А я вот, представь…
- Честное слово?
- Да.
- Глупости говоришь. Этого не может быть. Кто же он?
- Слободкин, Сергей.
- Смешно!
- А ты откуда его знаешь?
- Я не знаю. Фамилия смешная - Слободкин…
Ина обиженно отвернулась и начала искать глазами брошенную в траву пилу.
- Ну не сердись! Не хватает еще из-за какого-то Слободкина отношения портить.
- Я запрещаю тебе так говорить о нем. Слышишь? Он сейчас за нас с тобой кровь проливает, а ты…
- Боец, значит? Ты бы так сразу и сказала.
- Я и рта не успела раскрыть - ты со своими шуточками. Неужели все поэты такие?
- Прости, пожалуйста, действительно глупо вышло. Летчик, что ли?
- Парашютист.
- О…
Последние слова девчат тонут в визге и скрипе пилы, которую они с остервенением начинают таскать по шершавой, ноздреватой коре нового дуба. Пила подпрыгивает, вырывается из рук и никак не хочет углубляться в ствол там, где нужно.
Противно визжит пила, скачет. А сколько еще их, дубов! Стеною стоят. Один другого коренастей и крепче. Один другого железней.
Ина хочет сказать подруге, что Сережа ее хороший, что лучше его нет человека на свете, но пила нашла наконец то место, которое давно бы ей надо найти, - вгрызлась в сырую, упругую древесину. Теперь не до слов уже, ни до чего. Только ровный, чеканный такт. Сильный рывок на себя, потом мгновенье отдыха, пока пила бежит к напарнице. Потом еще рывок. И еще мгновенье отдыха. И так без конца, без конца, пока глаза не защиплет от пота…
После такого не до стихов. Умучена вся рабсила. Крепко спит в кособоком шалашике. Даже на рассвете не просыпается, когда холодный туман заползет во все уголки леса и выпадет росой на каждой былинке.
Утром, едва открыв глаза, Ина вспоминает стихи:
Сюда и свисту пуль не долететь,
Но весть о мире долетит мгновенно…
- А ты знаешь, - шепчет она подружке, - все-таки это неправильно. Как бы далеко мы от фронта ни были, он для каждого из нас близко, рядом совсем. Зажмурь глаза и услышишь, как пули свистят. Зажмурь.
- Зажмурила.
- Свистят?
- Вот ты, Инка, настоящий поэт. Стихи писать пробовала? Признавайся. У тебя должно получиться.
- Если бы я писала, то только о любви.
- К Слободкину?
- Тише ты!…
- Не пугайся, все спят еще. А фамилия в общем-то не такая смешная. От слова "слобода" происходит?
- В одном из последних писем он признался мне, что в роте его все так и зовут - Слобода. Товарищи. Трогательно, правда? И не постеснялся сказать.
- Его, наверно, любят в роте.
При слове "любят" Ина вздрогнула, и ямочка на ее щеке снова медленно поползла под прядку волос, сквозь которые просвечивало заалевшее ухо.
- Не знаю. Наверно…
- А писем, значит, нет?
- Новых нет с того самого дня, а старые я все с собой привезла. Полчемодана, поверишь?
- Что-что? Полчемодана писем?! Счастливая ты все-таки, Инка. Самая настоящая счастливая.
Ина хотела было сказать, что именно так она и подписывала каждое письмо Сереже, но передумала, только еще раз вздохнула. Так глубоко, что прядка волос на миг отлетела в сторону. И мочки под ней больше не было. И глаза были совсем не узкие, как минуту назад. Голубые, широко открытые, они смотрели куда-то вдаль не мигая. Казалось, девушка боялась даже моргнуть: моргнешь - и сразу покатятся слезы, чистые, крупные, уже подступившие к горлу…
Заметив это, подруга спохватилась:
- А ведь утро совсем! Пора вставать. Девчата, подъем!…
Кособокий шалашик наполнился смехом, будто и не было никакой войны. Просто выехали девочки за город, и сейчас начнется счастливый, радостный день. Один из самых радостных и счастливых дней в жизни.
Только вот подняться трудно. Болят руки и ноги, все тело стонет, и ноет, и не желает слушаться. И все-таки - подъем!
- Подъем, подъем! Лесорубы!
Это бригадира голос. За ночь он немного устоялся, стал уже не таким писклявым, как накануне. От сырого, холодного воздуха появилась в нем даже чисто бригадирская хрипотца, которой вчера явно недоставало.
…Новое утро начинается в дубовом лесу. В пение птиц постепенно, исподволь, вливаются новые звуки. Поначалу очень робко, но с каждой минутой все увереннее слышится жужжание стальных пил, уханье падающих деревьев. Упадет спиленный дуб - будто глубокий вздох вырвется из дремучей чащи. И лесорубы вздохнут - на душе у лесорубов легче станет. Так и вздыхают они, девчата и лес, друг перед другом. Глубже всех Ина, конечно. И чаще всех.
- Ничего, Инка, не горюй, свидитесь еще, - утешает ее подруга.
- Я знаю, верю в свою судьбу. И вообще верю.
- Ну и правильно. Без этого жить нельзя. Особенно сейчас. Особенно нам, бабам.
Эти последние слова девушка говорит совершенно серьезно, будто и впрямь что-то сразу, одним мигом, переменилось в девчачьей судьбе навсегда. К беззаботной юности возврата нет и не будет.
Глава 7
Новое утро началось и в другом лесу. Только здесь не вставали сейчас, а ложились спать. Большой переход закончили парашютисты и с первыми лучами солнца, заглянувшего под кроны деревьев, остановились, попадали в траву, и казалось, никакая сила не в состоянии их поднять.
Но это только казалось. Уже через полчаса мертвецки уставших и сразу уснувших людей поставил на ноги чей-то тихий, еле слышный шепоток:
- Разведка вернулась…
Повскакали, будто и не было бессонных, голодных ночей и дней.
- Так быстро? Не может быть…
- Может. Докладывает уже командиру.
Солдатское ухо остро. Проверили - точно, докладывает, доложила уже разведка: линию фронта прошли сегодня ночью, сборный пункт бригады найден!
- А как же прошли? Непонятно что-то, ребята.
- Все понятно: линия - это в открытой степи, а здесь, в лесах и болотах, какая, к лешему, линия?
- А наши? Где они? Может, просто…
- Подъем! - Это уже старшина подводит итог дискуссии.
Опять легкими стали пулеметы, винтовки и диски. И ноги не вязнут больше в болоте. Может, кончилась эта проклятая трясина, и ноги на твердой земле? Может быть. Только этого сейчас уже никто не замечает. Конечно, под сапогом не асфальт, но шатается все быстрей и быстрей. Все легче.
Поляна, еще одна - лес заредел, засветлел, и вот побежал навстречу подлесок, река блеснула, открылось небо, чистое, большое, распахнутое, как парашют.
Еще минута, другая - и увидели наконец своих.
Кто-то крикнул "ура", и покатилось оно от солдата к солдату. Одно "ура" навстречу другому.
Даже Кузя, этот спокойнейший из спокойных, ковыляя, бежал впереди всех и что-то кричал, но и сам-то, наверное, не слышал собственного голоса в общем шуме. Еще через минуту его вскинули на руки, и тут у Кузи вдруг заболели сразу все его унявшиеся было раны.
- Тише вы, черти, тише!
Как терпел он и держался до сих пор, никому не показывая своей боли, одному ему и известно. И Слободкин такой же - весь в бинтах, как в пулеметных лентах, а марку держит.
Обидно, конечно, но ничего не поделаешь, недолго довелось Слободкину и Кузе участвовать в общем торжестве. Попали они в руки врачей.
Старшину Брагу тоже увели на перевязку, но он скоро опять появился в роте. Бегал, как всегда, хлопотал, проверял наличный состав. Когда была подана команда первой роте строиться, Брага уже все знал, вывел свой дебет-кредит.
Построились, по порядку номеров рассчитались. В полной тишине старшина доложил Поборцеву точно по уставу:
- Товарищ старший лейтенант, по вашему приказанию рота построена. В строю находятся…
* * *
Врачи разлучили Кузю и Слободкина. В лесу стояло несколько тщательно замаскированных палаток. Над ними витал резкий запах лекарств. Медики пустили в ход все свои зелья, лишь бы побыстрее вернуть в строй всех раненых, перераненных, отравившихся всякой всячиной, просто ослабевших.
Слободкин оказался в палатке один. Как только ему сделали перевязку, он почувствовал усталость, с которой уже не мог справиться.
"Не вставать, не ходить…" - это к нему относится или нет? Скорей всего не к нему, а может быть…
С этой мыслью он и уснул. Спал долго, наверное целые сутки или даже больше. Проснулся от звука двух голосов.
Один из них сразу показался Сергею очень знакомым. Прислушался. Ну конечно же дружка его хрипловатый глас!
Где-то совсем рядом, за колеблемой ветром стенкой палатки, кто-то, скорей всего врач, строго допрашивал Кузю:
- Вы сколько дней без врачебной помощи?
- Не знаю, доктор.
- Не знаете? Тогда я вам скажу. Три недели у вас осколок в мышце ноги, минимум! С этим не шутят. Что с вами делать прикажете?
- Осколок достать, меня отпустить…
Слободкин решил идти на выручку к другу. Поднялся, добрел до соседней палатки, присел перед входом на корточки. Из-за спины доктора на него смотрели глубоко ввалившиеся, потускневшие глаза Кузи. Тот увидел приятеля, сделал движение, чтобы подняться, но смог только улыбнуться - руки врача властно легли на его плечи.
Врач обернулся, сердито поглядел на Слободкина. Кузя незаметно подал знак: отчаливай, мол, но ненадолго, конечно, сам понимаешь.
Пришлось Слободкину отступить, а потом снова сделать попытку увидеться с Кузей. На этот раз возле Кузиной палатки нос к носу встретился с Инной Капшай.
- Надо же такому случиться! - воскликнул Сергей. - Все-таки, значит, прямиком в наши драгоценные ручки? Ну как он?
- Это вы с дружком поговорите, - сказала Инна.
- А врач?
- Врач записал: две недели постельного режима - и то с учетом военного времени, а вообще-то… Но вы лучше скажите, что задумали? Пришли обсуждать план совместного побега, признавайтесь? Я подыму сейчас крик на всю Белоруссию…
- Боже упаси! Откуда вы взяли?
Оттеснив Инну, Слободкин все-таки прошмыгнул в палатку.
- Ну как ты тут?
- Нормально. Вот лекарства, вот склад металлолома. - Кузя скосил глаза в сторону белой тряпицы, на которой лежало несколько осколков, похожих на антрацит.
- Значит, была операция?
- И ты туда же? Операция, операция! Да оно само из меня повылазило.
- Не верьте ему, - вмешалась Инна, - такие операции в нормальных условиях под общим наркозом проводят.
- Ну вот, теперь пошел разговор об условиях! Сказали бы лучше, что слышно. Самолеты есть?
- Самолеты, самолеты! - снова перебила Кузю Инна. - Вы же ранбольной, понимаете? Теперь уже по-настоящему, не как там.
- Самолеты есть? - повторил свой вопрос Кузя.
- Есть, - ответил Слободкин.
- Честно?
- За кого ты меня принимаешь?
- Тогда сегодня.
- Куда ты торопишься? Еще не все из леса вышли. Полежи денек-другой, все образуется, и тогда решим.
Слободкин поймал себя на мысли, что оба они действительно ни дать ни взять самые настоящие заговорщики. Инна, раскрыв рот, слушала и только всплескивала руками:
- Вы с ума сошли! Совершенно сошли с ума!…
Кузя не обращал на нее никакого внимания. Его сейчас интересовали самолеты, и только они одни.
Инна вышла из палатки, и они остались вдвоем. Кузя немедленно перешел на шепот:
- Ты не подумай, что я шучу. Сегодня же ночью меня не будет.
- Кузя, ты же взрослый человек.
- Мое слово твердое, ты знаешь. Не затем я сюда пробивался, чтобы в госпиталях отлеживаться.
- А раны твои как?
- Если пустят, как на собаке позарастают. А ты-то как?
- Так же и я.
- Сам самолеты видел? Действительно новые?
- Видел. Новые. Только что с завода. Даже лаком пахнут, - приврал Слободкин, хотя отлично понимал, что никаким лаком пахнуть самолеты не могут.
Знал это превосходно и Кузя, поэтому сказал одно только слово:
- Брехун.
- Ну ладно, не будем спорить по пустякам. Да и шутки понимать нужно. Ходить можешь?
- Сколько угодно.
- Верю, верю. Но не сейчас. Вот стемнеет, я за тобой приду. Согласен?
- Не согласен.
- То есть как это?
- Брехун. Не придешь.
- Ну не веришь - как хочешь.
- Я верю, когда правду говоришь, не верю, когда врешь.
- Я вообще никогда никого не обманывал.
- Поклянись.
- Мы с тобой не рыцари и не дети.
- Поклянись, - настаивал Кузя.
- Ну ладно, клянусь, черт с тобой.
- Вот это другой разговор. Вдвойне приятно это от тебя слышать.
- Почему же вдвойне?
- Во-первых, поклялся, во-вторых, грубо со мной говоришь.
- Непонятно.
- Только с совершенно здоровыми людьми говорят вот так, с больными нежно обращаются.
Кузя оставался Кузей даже сейчас. Спорить с ним было бесполезно.
- Так, значит, клянешься?
- Твоя взяла, поклялся уже, но остаюсь при своем мнении.
- Мнение твое меня в данном случае не интересует. Теперь настала очередь Слободкина обижаться, и он сказал:
- Не интересует - тогда ищи себе в выручалы кого-нибудь другого, а я…
- Нет, нет! Мне нужен именно ты.
- Почему же именно?
- Ты сам ранен.
- Моя рана - царапина.
- Разные раны бывают, разные царапины, не будем считаться. И вообще, давай ближе к делу. Во сколько заходишь?
- В двадцать три ноль-ноль.
- Вот теперь я вижу, ты действительно друг. Схлопочи где-нибудь сапоги, совсем человеком будешь.
- А твои?
- Мои куда-то упрятали. Сюда только попади!… Слободкин обещал Кузе что-нибудь придумать.
- В крайнем случае рвану без сапог. А еще лучше - сходи к Браге и все честно скажи. Он для благородного дела из-под земли достанет.
Слободкин направился к Браге, хотя мало верил в успех своей миссии.
Узнав, в чем дело, Брага замахал было руками, но когда услышал, что сапоги нужны не кому-нибудь, а опять Кузе, заговорил совсем по-другому:
- Не лежится ему? Ясно! Разве такой улежит, когда рота в бой идет? Ты, например, улежал бы?
- Не улежал уже.
- Ах, хлопцы, хлопцы, ну що мени з вами робыть? А? Цэ вам не каптерка в Песковичах.
Поворчал-поворчал, потом вдруг спрашивает:
- Сорок перший?
- Не помню, товарищ старшина…
- Кто за вас помнить должен? Старшина, конечно. Ну тогда знай - сорок перший.
Брага посетовал еще немного на трудности обстановки, потом сказал:
- Пошли.
Они отправились, конечно, в каптерку. Это учреждение немедленно возникало там, где появлялся старшина. В лесу ли, в болоте ли, расположились на ночной отдых или дневной привал, уже через десяток минут после остановки старшина занят делами ОВС - обозно-вещевого снабжения. Сначала собирает все в одно место "лишнее" - у кого портянку сверхкомплектную, у кого подковку к сапогу, у кого что. Глядишь, и малая походная каптерка уже начинает работать. Все предвидит, все учтет старшина - и когда ты без сапог останешься, и когда без скатки. Все предусмотрит, на каждый случай припасено у него словцо, которое посолоней, и на каждый случай доброе.
- Чтобы это в последний раз!
- Понятно, товарищ старшина.
Сделает какую-то отметку на измусоленном клочке бумаги.
- До Берлина чтоб хватило! Смекаешь?
Откуда он брался тогда, этот Берлин? Только из уст старшины про него и слышали. А все-таки было приятно. Сказанет старшина "Берлин" - словно перелом в войне наступает. Так и сегодня.
- На, получай для дружка своего, - шепнул он Слободкину, выволакивая из-под куста пару кирзовых.
Сапоги были дрянные, почти совсем разбитые, и не похоже было на то, что соответствуют они нужному размеру. Но Слободкин был в полном восторге.
- Откуда это, товарищ старшина? Нельзя ли еще? Брага красноречиво перевел разговор на другую тему:
- В роту-то когда?
- За нами дело не станет.
- За кем это за вами?
- За мной и Кузей.
- Ну-ну, вы с места-то не рвите. Поаккуратней. Ты-то, гляжу, ничего, а ему бы еще полежать. И до рэнтгэна надо бы…
Глава 8
Всеми правдами и неправдами Кузя и Слободкин к утру были в роте. Поборцев встретил их поначалу грозно:
- Откуда такая команда?
- Из медсанбата, товарищ старший лейтенант, - за двоих доложил Кузя.
- Кто разрешил?
Все присутствовавшие при этой сцене притихли, ждали, что скажет Кузя. А он посмотрел на стоявших вокруг товарищей, на Слободкина и опять за двоих ответил:
- Никто не разрешил, товарищ старший лейтенант,
- А как же?
- Сбежали…
- Что-что?…
- Сбежали, товарищ старший лейтенант.
- Вы это серьезно?
Слободкин сделал шаг и встал рядом с Кузей.
- Мы легкораненые, товарищ старший лейтенант…
- Вы отвечайте на вопрос. Сбежали?
- Сбежали.
Поборцев только руками развел. Потом вдруг так же неожиданно и так же подкупающе откровенно сказал:
- Ну что ж, понять вас, по совести говоря, можно.