Он и прежде проходил часто этим коротеньким переулком, делающим колено и ведущим с площади в Садовую. В последнее время его даже тянуло шляться по всем этим местам, когда тошно становилось, "чтоб еще тошней было". Теперь же он вошел, ни о чем не думая. Тут есть большой дом, весь под распивочными и прочими съестно-выпивательными заведениями; из них поминутно выбегали женщины, одетые, как ходят "по соседству" - простоволосые и в одних платьях. В двух-трех местах они толпились на тротуаре группами, преимущественно у сходов в нижний этаж, куда, по двум ступенькам, можно было спускаться в разные весьма увеселительные заведения.73 В одном из них, в эту минуту, шел стук и гам на всю улицу, тренькала гитара, пели песни, и было очень весело. Большая группа женщин толпилась у входа; иные сидели на ступеньках, другие на тротуаре, третьи стояли и разговаривали. Подле, на мостовой, шлялся, громко ругаясь, пьяный солдат с папироской и, казалось, куда-то хотел войти, но как будто забыл куда. Один оборванец ругался с другим оборванцем, и какой-то мертво-пьяный валялся поперек улицы. Раскольников остановился у большой группы женщин. Они разговаривали сиплыми голосами; все были в ситцевых платьях, в козловых башмаках и простоволосые. Иным было лет за сорок, но были и лет по семнадцати, почти все с глазами подбитыми.
Его почему-то занимало пенье и весь этот стук и гам, там, внизу… Оттуда слышно было, как среди хохота и взвизгов, под тоненькую фистулу разудалого напева и под гитару, кто-то отчаянно отплясывал, выбивая такт каблуками. Он пристально, мрачно и задумчиво слушал, нагнувшись у входа и любопытно заглядывая с тротуара в сени.
Ты мой бутошник прикрасной
Ты не бей меня напрасно! -
разливался тоненький голос певца. Раскольникову ужасно захотелось расслушать, что поют, точно в этом и было всё дело.
"Не зайти ли? - подумал он. - Хохочут! Спьяну. А что ж, не напиться ли пьяным?"
- Не зайдете, милый барин? - спросила одна из женщин довольно звонким и не совсем еще осипшим голосом. Она была молода и даже не отвратительна - одна из всей группы.
- Вишь, хорошенькая! - отвечал он, приподнявшись и поглядев на нее.
Она улыбнулась; комплимент ей очень понравился.
- Вы и сами прехорошенькие, - сказала она.
- Какие худые! - заметила басом другая, - из больницы, что ль, выписались?
- Кажись, и генеральские дочки, а носы всё курносые!74 - перебил вдруг подошедший мужик, навеселе, в армяке нараспашку и с хитро смеющейся харей. - Вишь, веселье!
- Проходи, коль пришел!
- Пройду! Сласть!
И он кувыркнулся вниз.
Раскольников тронулся дальше.
- Послушайте, барин! - крикнула вслед девица.
- Что?
Она законфузилась.
- Я, милый барин, всегда с вами рада буду часы разделить, а теперь вот как-то совести при вас не соберу. Подарите мне, приятный кавалер, шесть копеек на выпивку!
Раскольников вынул сколько вынулось: три пятака.
- Ах, какой добреющий барин!
- Как тебя зовут?
- А Дуклиду спросите.
- Нет уж, это что же, - вдруг заметила одна из группы, качая головой на Дуклиду. - Это уж я и не знаю, как это так просить! Я бы, кажется, от одной только совести провалилась…
Раскольников любопытно поглядел на говорившую. Это была рябая девка, лет тридцати, вся в синяках, с припухшею верхнею губой. Говорила и осуждала она спокойно и серьезно.
"Где это, - подумал Раскольников, идя далее, - где это я читал, как один приговоренный к смерти, за час до смерти, говорит или думает, что если бы пришлось ему жить где-нибудь на высоте, на скале, и на такой узенькой площадке,75 чтобы только две ноги можно было поставить, - а кругом будут пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, - и оставаться так, стоя на аршине пространства, всю жизнь, тысячу лет, вечность, - то лучше так жить, чем сейчас умирать! Только бы жить, жить и жить! Как бы ни жить - только жить!.. Экая правда! Господи, какая правда! Подлец человек! И подлец тот, кто его за это подлецом называет", - прибавил он через минуту.
Он вышел в другую улицу: "Ба! "Хрустальный дворец"! Давеча Разумихин говорил про "Хрустальный дворец". Только, чего бишь я хотел-то? Да, прочесть!.. Зосимов говорил, что в газетах читал…"
- Газеты есть? - спросил он, входя в весьма просторное и даже опрятное трактирное заведение о нескольких комнатах, впрочем довольно пустых. Два-три посетителя пили чай, да в одной дальней комнате сидела группа, человека в четыре, и пили шампанское. Раскольникову показалось, что между ними Заметов. Впрочем, издали нельзя было хорошо рассмотреть.
"А пусть!" - подумал он.
- Водки прикажете-с? - спросил половой.
- Чаю подай. Да принеси ты мне газет, старых, этак дней за пять сряду, а я тебе на водку дам.
- Слушаю-с. Вот сегодняшние-с. И водки прикажете-с?
Старые газеты и чай явились. Раскольников уселся и стал отыскивать: "Излер76 - Излер - Ацтеки - Ацтеки - Излер - Бартола - Массимо - Ацтеки77 - Излер… фу, черт! А, вот отметки78: провалилась с лестницы - мещанин сгорел с вина - пожар на Песках - пожар на Петербургской - еще пожар на Петербургской - еще пожар на Петербургской - Излер - Излер - Излер - Излер - Массимо… А, вот…"
Он отыскал наконец то, чего добивался, и стал читать; строки прыгали в его глазах, он, однако ж, дочел всё "известие" и жадно принялся отыскивать в следующих нумерах позднейшие прибавления. Руки его дрожали, перебирая листы, от судорожного нетерпения. Вдруг кто-то сел подле него, за его столом. Он заглянул - Заметов, тот же самый Заметов и в том же виде, с перстнями, с цепочками, с пробором в черных вьющихся и напомаженных волосах, в щегольском жилете и в несколько потертом сюртуке и несвежем белье. Он был весел, по крайней мере очень весело и добродушно улыбался. Смуглое лицо его немного разгорелось от выпитого шампанского.
- Как! Вы здесь? - начал он с недоумением и таким тоном, как бы век был знаком, - а мне вчера еще говорил Разумихин, что вы всё не в памяти. Вот странно! А ведь я был у вас…
Раскольников знал, что он подойдет. Он отложил газеты и поворотился к Заметову. На его губах была усмешка, и какое-то новое раздражительное нетерпение проглядывало в этой усмешке.
- Это я знаю, что вы были, - отвечал он, - слышал-с. Носок отыскивали… А знаете, Разумихин от вас без ума, говорит, что вы с ним к Лавизе Ивановне ходили, вот про которую вы старались тогда, поручику-то Пороху мигали, а он всё не понимал, помните? Уж как бы, кажется, не понять - дело ясное… а?
- А уж какой он буян!
- Порох-то?
- Нет, приятель ваш, Разумихин…
- А хорошо вам жить, господин Заметов; в приятнейшие места вход беспошлинный! Кто это вас сейчас шампанским-то наливал?
- А это мы… выпили… Уж и наливал?!
- Гонорарий! Всем пользуетесь! - Раскольников засмеялся. - Ничего, добреющий мальчик, ничего! - прибавил он, стукнув Заметова по плечу, - я ведь не назло, "а по всей то есь любови, играючи" говорю, вот как работник-то ваш говорил, когда он Митьку тузил, вот, по старухиному-то делу.
- А вы почем знаете?
- Да я, может, больше вашего знаю.
- Чтой-то какой вы странный… Верно, еще очень больны. Напрасно вышли…
- А я вам странным кажусь?
- Да. Что это вы газеты читаете?
- Газеты.
- Много про пожары пишут…79
- Нет, я не про пожары. - Тут он загадочно посмотрел на Заметова; насмешливая улыбка опять искривила его губы. - Нет, я не про пожары, - продолжал он, подмигивая Заметову. - А сознайтесь, милый юноша, что вам ужасно хочется знать, про что я читал?
- Вовсе не хочется; я так спросил. Разве нельзя спросить? Что вы всё…
- Послушайте, вы человек образованный, литературный, а?
- Я из шестого класса гимназии, - отвечал Заметов с некоторым достоинством.
- Из шестого! Ах ты мой воробушек! С пробором, в перстнях - богатый человек! Фу, какой миленький мальчик! - Тут Раскольников залился нервным смехом, прямо в лицо Заметову. Тот отшатнулся, и не то чтоб обиделся, а уж очень удивился.
- Фу, какой странный! - повторил Заметов очень серьезно. - Мне сдается, что вы всё еще бредите.
- Брежу? Врешь, воробушек!.. Так я странен? Ну, а любопытен я вам, а? Любопытен?
- Любопытен.
- Так сказать, про что я читал, что разыскивал? Ишь ведь сколько нумеров велел натащить! Подозрительно, а?
- Ну, скажите.
- Ушки на макушке?
- Какая еще там макушка?
- После скажу, какая макушка, а теперь, мой милейший, объявляю вам… нет, лучше: "сознаюсь"… Нет, и это не то: "показание даю, а вы снимаете" - вот как! Так даю показание, что читал, интересовался… отыскивал… разыскивал… - Раскольников прищурил глаза и выждал, - разыскивал - и для того и зашел сюда - об убийстве старухи чиновницы, - произнес он наконец, почти шепотом, чрезвычайно приблизив свое лицо к лицу Заметова. Заметов смотрел на него прямо в упор, не шевелясь и не отодвигая своего лица от его лица. Страннее всего показалось потом Заметову, что ровно целую минутy длилось у них молчание и ровно целую минуту они так друг на друга глядели.
- Ну что ж, что читали? - вскричал он вдруг в недоумении и в нетерпении. - Мне-то какое дело! Что ж в том?
- Это вот та самая старуха, - продолжал Раскольников, тем же шепотом и не шевельнувшись от восклицания Заметова, - та самая, про которую, помните, когда стали в конторе рассказывать, а я в обморок-то упал. Что, теперь понимаете?
- Да что такое? Что… "понимаете"? - произнес Заметов почти в тревоге.
Неподвижное и серьезное лицо Раскольникова преобразилось в одно мгновение, и вдруг он залился опять тем же нервным хохотом, как давеча, как будто сам совершенно не в силах был сдержать себя. И в один миг припомнилось ему до чрезвычайной ясности ощущения одно недавнее мгновение, когда он стоял за дверью, с топором, запор прыгал, они за дверью ругались и ломились, а ему вдруг захотелось закричать им, ругаться с ними, высунуть им язык, дразнить их, смеяться, хохотать, хохотать, хохотать!
- Вы или сумасшедший, или… - проговорил Заметов - и остановился, как будто вдруг пораженный мыслью, внезапно промелькнувшею в уме его.
- Или? Что "или"? Ну, что? Ну, скажите-ка!
- Ничего! - в сердцах отвечал Заметов, - всё вздор!
Оба замолчали. После внезапного, припадочного взрыва смеха Раскольников стал вдруг задумчив и грустен. Он облокотился на стол и подпер рукой голову. Казалось, он совершенно забыл про Заметова. Молчание длилось довольно долго.
- Что вы чай-то не пьете? Остынет, - сказал Заметов.
- А? Что? Чай?.. Пожалуй… - Раскольников глотнул из стакана, положил в рот кусочек хлеба и вдруг, посмотрев на Заметова, казалось, всё припомнил и как будто встряхнулся: лицо его приняло в ту же минуту первоначальное насмешливое выражение. Он продолжал пить чай.
- Нынче много этих мошенничеств развелось, - сказал Заметов. - Вот недавно еще я читал в "Московских ведомостях", что в Москве целую шайку фальшивых Монетчиков изловили. Целое общество было. Подделывали билеты.80
- О, это уже давно! Я еще месяц назад читал, - отвечал спокойно Раскольников. - Так это-то, по-вашему, мошенники? - прибавил он, усмехаясь.
- Как же не мошенники?
- Это? Это дети, бланбеки81, а не мошенники! Целая полсотня людей для этакой цели собирается! Разве это возможно? Тут и трех много будет, да и то чтобы друг в друге каждый пуще себя самого был уверен! А то стоит одному спьяну проболтаться, и всё прахом пошло! Бланбеки! Нанимают ненадежных людей разменивать билеты в конторах: этакое-то дело да поверить первому встречному? Ну, положим, удалось и с бланбеками, положим, каждый себе по миллиону наменял, ну, а потом? Всю-то жизнь? Каждый один от другого зависит на всю свою жизнь! Да лучше удавиться! А они и разменять-то не умели: стал в конторе менять, получил пять тысяч, и руки дрогнули. Четыре пересчитал, а пятую принял не считая, на веру, чтобы только в карман да убежать поскорее. Ну, и возбудил подозрение.82 И лопнуло всё из-за одного дурака! Да разве этак возможно?
- Что руки-то дрогнули? - подхватил Заметов, - нет, это возможно-с. Нет, это я совершенно уверен, что это возможно. Иной раз не выдержишь.
- Этого-то?
- А вы, небось, выдержите? Нет, я бы не выдержал! За сто рублей награждения идти на этакий ужас! Идти с фальшивым билетом - куда же? - в банкирскую контору, где на этом собаку съели, - нет, я бы сконфузился. А вы не сконфузитесь?
Раскольникову ужасно вдруг захотелось опять "язык высунуть". Озноб, минутами, проходил по спине его.
- Я бы не так сделал, - начал он издалека. - Я бы вот как стал менять: пересчитал бы первую тысячу, этак раза четыре со всех концов, в каждую бумажку всматриваясь, и принялся бы за другую тысячу; начал бы ее считать, досчитал бы до средины, да и вынул бы какую-нибудь пятидесятирублевую, да на свет, да переворотил бы ее и опять на свет - не фальшивая ли? "Я, дескать, боюсь: у меня родственница одна двадцать пять рублей таким образом намедни потеряла"; и историю бы тут рассказал. А как стал бы третью тысячу считать - нет, позвольте: я, кажется, там, во второй тысяче, седьмую сотню неверно сосчитал, сомнение берет, да бросил бы третью, да опять за вторую, - да этак бы все-то пять. А как кончил бы, из пятой да из второй вынул бы по кредитке, да опять на свет, да опять сомнительно, "перемените, пожалуйста", - да до седьмого поту конторщика бы довел, так что он меня как и с рук-то сбыть уж не знал бы! Кончил бы всё наконец, пошел, двери бы отворил - да нет, извините, опять воротился, спросить о чем-нибудь, объяснение какое-нибудь получить, - вот я бы как сделал!
- Фу, какие вы страшные вещи говорите! - сказал, смеясь, Заметов. - Только всё это один разговор, а на деле, наверно, споткнулись бы. Тут, я вам скажу, по-моему, не только нам с вами, даже натертому, отчаянному человеку за себя поручиться нельзя. Да чего ходить - вот пример: в нашей-то части, старуху-то убили. Ведь уж, кажется, отчаянная башка, среди бела дня на все риски рискнул, одним чудом спасся, - а руки-то все-таки дрогнули: обокрасть не сумел, не выдержал; по делу видно…
Раскольников как будто обиделся.
- Видно! А вот поймайте-ка его, подите, теперь! - вскрикнул он, злорадно подзадоривая Заметова.
- Что ж, и поймают.
- Кто? Вы? Вам поймать? Упрыгаетесь! Вот ведь что у вас главное: тратит ли человек деньги или нет? То денег не было, а тут вдруг тратить начнет, - ну как же не он? Так вас вот этакий ребенок надует на этом, коли захочет!
- То-то и есть что они все так делают, - отвечал Заметов, - убьет-то хитро, жизнь отваживает, а потом тотчас в кабаке и попался. На трате-то их и ловят. Не всё же такие, как вы, хитрецы. Вы бы в кабак не пошли, разумеется?
Раскольников нахмурил брови и пристально посмотрел на Заметова.
- Вы, кажется, разлакомились и хотите узнать, как бы я и тут поступил? - спросил он с неудовольствием.
- Хотелось бы, - твердо и серьезно ответил тот. Слишком что-то серьезно стал он говорить и смотреть.
- Очень?
- Очень.
- Хорошо. Я вот бы как поступил, - начал Раскольников, опять вдруг приближая свое лицо к лицу Заметова, опять в упор смотря на него и говоря опять шепотом, так что тот даже вздрогнул на этот раз. - Я бы вот как сделал: я бы взял деньги и вещи и, как ушел бы оттуда, тотчас, не заходя никуда, пошел бы куда-нибудь, где место глухое и только заборы одни, и почти нет никого, - огород какой-нибудь или в этом роде. Наглядел бы я там еще прежде, на этом дворе, какой-нибудь такой камень, этак в пуд или полтора весу, где-нибудь в углу, у забора, что с построения дома, может, лежит; приподнял бы этот камень - под ним ямка должна быть, - да в ямку-то эту все бы вещи и деньги и сложил. Сложил бы да и навалил бы камнем, в том виде как он прежде лежал, придавил бы ногой, да и пошел бы прочь. Да год бы, два бы не брал, три бы не брал, - ну, и ищите! Был, да весь вышел!
- Вы сумасшедший, - выговорил почему-то Заметов тоже чуть не шепотом и почему-то отодвинулся вдруг от Раскольникова. У того засверкали глаза; он ужасно побледнел; верхняя губа его дрогнула и запрыгала. Он склонился к Заметову как можно ближе и стал шевелить губами, ничего не произнося; так длилось с полминуты; он знал, что делал, но не мог сдержать себя. Страшное слово, как тогдашний запор в дверях, так и прыгало на его губах: вот-вот сорвется; вот-вот только спустить его, вот-вот только выговорить!
- А что, если это я старуху и Лизавету убил? - проговорил он вдруг и - опомнился.
Заметов дико поглядел на него и побледнел как скатерть. Лицо его искривилось улыбкой.
- Да разве это возможно? - проговорил он едва слышно.
Раскольников злобно взглянул на него.
- Признайтесь, что вы поверили? Да? Ведь да?
- Совсем нет! Теперь больше, чем когда-нибудь, не верю! - торопливо сказал Заметов.
- Попался наконец! Поймали воробушка. Стало быть, верили же прежде, когда теперь "больше, чем когда-нибудь, не верите"?
- Да совсем же нет! - восклицал Заметов, видимо сконфуженный. - Это вы для того-то и пугали меня, чтоб к этому подвести?
- Так не верите? А об чем вы без меня заговорили, когда я тогда из конторы вышел? А зачем меня поручик Порох допрашивал после обморока? Эй ты, - крикнул он половому, вставая и взяв фуражку, - сколько с меня?
- Тридцать копеек всего-с, - отвечал тот, подбегая.
- Да вот тебе еще двадцать копеек на водку. Ишь сколько денег! - протянул он Заметову свою дрожащую руку с кредитками, - красненькие, синенькие, двадцать пять рублей. Откудова? А откудова платье новое явилось? Ведь знаете же, что копейки не было! Хозяйку-то, небось, уж опрашивали… Ну, довольно! Assez cause!83 До свидания… приятнейшего!..
Он вышел, весь дрожа от какого-то дикого истерического ощущения, в котором между тем была часть нестерпимого наслаждения, - впрочем мрачный, ужасно усталый. Лицо его было искривлено, как бы после какого-то припадка. Утомление его быстро увеличивалось. Силы его возбуждались и приходили теперь вдруг, с первым толчком, с первым раздражающим ощущением, и так же быстро ослабевали, по мере того как ослабевало ощущение.
А Заметов, оставшись один, сидел еще долго на том же месте, в раздумье. Раскольников невзначай перевернул все его мысли насчет известного пункта и окончательно установил его мнение.
"Илья Петрович - болван!" - решил он окончательно.
Только что Раскольников отворил дверь на улицу, как вдруг, на самом крыльце, столкнулся с входившим Разумихиным. Оба, даже за шаг еще, не видали друг друга, так что почти головами столкнулись. Несколько времени обмеривали они один другого взглядом. Разумихин был в величайшем изумлении, но вдруг гнев, настоящий гнев, грозно засверкал в его глазах.
- Так вот ты где! - крикнул он во всё горло. - С постели сбежал! А я его там под диваном даже искал! На чердак ведь ходили! Настасью чуть не прибил за тебя… А он вон где! Родька! Что это значит? Говори всю правду! Признавайся! Слышишь?
- А то значит, что вы все надоели мне смертельно, и я хочу быть один, - спокойно отвечал Раскольников.
- Один? Когда еще ходить не можешь, когда еще рожа как полотно бледна, и задыхаешься! Дурак!.. Что ты в "Хрустальном дворце" делал? Признавайся немедленно!