Документальная повесть о начале войны.
Содержание:
1. Человек с того берега 1
2. Друзья познаются в беде 2
3. К чужому берегу 4
4. Да, будем драться! 6
5. Первые трофеи 7
6. Гневная ночь 9
7. Первые залпы 12
8. До последнего патрона 13
9. По следам легенды 16
Примечания 17
Сергей Мартьянов
Первые залпы
1. Человек с того берега
На заставе он пробыл ровно столько, сколько потребовалось для того, чтобы переодеться в сухое красноармейское обмундирование, принесенное старшиной из каптерки. Сведения, сообщенные им, были так важны, что ему не позволили ни отдохнуть, ни поесть, а только дали кружку остывшего чая - унять нервную дрожь. Капитан Кондратьев из комендатуры и капитан Солдатов из отряда опрашивали его, пока он переодевался. Они же должны были немедленно отвезти его в Волчин, а оттуда и дальше. Да, дело было чрезвычайной важности и срочности.
Собственно, того, о чем сообщил этот человек, и нужно было ожидать. Вчера вечером об этом же крикнул кто-то с середины Буга. Об этом же самом. И все же в это было очень трудно, почти невозможно поверить.
Младший лейтенант Василий Горбунов, начальник заставы, в упор, со строгим любопытством разглядывал незнакомца. Тот торопливо стягивал с себя мокрую одежду и бросал ее прямо на пол, у своих ног. На вид ему было лет сорок пять, не меньше. Морщинистое усатое лицо, щеточка жиденьких усов, на жилистой шее - православный крестик.
Говорил он торопясь, сбиваясь, перемешивая русские, белорусские и польские слова, - так что капитану Кондратьеву и капитану Солдатову приходилось то и дело останавливать его и переспрашивать, чтобы понять, что к чему.
В общем типичный крестьянин из западных белорусов, местный житель. И все же что-то знакомое было в этом человеке - в его высокой сутулой фигуре, в щеточке рыжих усов, - словно где-то младший лейтенант уже встречался с ним, и, пожалуй, не раз. Но где и когда?
Впрочем, может, и не встречался, а путает его с кем-то другим: ведь человек этот только что приплыл с того берега Буга. Скорее всего он житель Польши, одной из прибугских польских деревень, и в таком случае его можно было видеть в бинокль через реку.
Так неужели уже завтра, в четыре часа утра?! "То правда, правда, в четыре часа Гитлер ударит… Так, так!" - твердил человек, и оба капитана многозначительно переглядывались, будто знали что-то такое, что позволяло им верить этому человеку, его страшной вести.
Самое важное было в этой точности - четыре часа утра. Младший лейтенант уже прикидывал в уме, как он поднимет по тревоге заставу, как будет поднята вся комендатура, весь отряд; как будут приведены в полную боевую готовность все приграничные части и соединения Красной Армии.
Но тут же он вспомнил и о другом: дней пять назад приезжал политрук из отряда, велел собрать бойцов в Ленинской комнате и, когда они собрались, прочитал им вслух сообщение ТАСС от 14 июня, особенно напирая на строки: "…по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы". Когда же один из бойцов спросил: "А для чего Гитлер подтягивает войска к границе?" - политрук отрезал:
- Нужно верить документу, товарищ. В документе черным по белому написано: слухи о войне лишены всякой почвы!
Но вот - человек с того берега Буга, и он предупреждает: завтра утром, в четыре часа… Остается три с половиной часа. До нападения. Если верить этому человеку.
А тот уже надел сухие красноармейские брюки, сухую гимнастерку и вопросительно глянул на капитанов.
- Поехали, - сказал Солдатов, высокий и сухощавый, с бледным нервным лицом.
Горбунов проводил их во двор, к грузовой машине.
Шофер уже сидел в кабине.
Капитан Солдатов и человек, переплывший Буг, залезли в кузов, а капитан Кондратьев занял место рядом с водителем.
Горбунов все ждал, что они скажут перед отъездом, какие дадут распоряжения. Ждал и помалкивал. Напрашиваться самому на указания было не в его правилах.
Но что могли сказать эти два капитана?
Перед тем как захлопнуть дверцу, Кондратьев обронил:
- Главное - не поддаваться панике. Ждите указаний!
И все. И машина быстро исчезла в темноте.
Они поехали в село Волчин, где стоит комендатура, а оттуда скорее всего в Брест, где расположен штаб пограничного отряда. До Бреста отсюда сорок с лишним километров. По здешним дорогам приедут в штаб часа через полтора, не раньше.
Кругом было тихо. Пахло сохнущим сеном и пылью. Чернели яблони и тополя. В хатах не светилось ни одно окно. Новоселки, большая деревня, в центре которой стояла застава, спала.
- Часовой, что заметно в деревне? - требовательно, окающим по-волжски голосом спросил Горбунов.
- Недавно Павел Шумер откуда-то вернулся, товарищ младший лейтенант, - ответил часовой, выступая из темноты.
- О Шумере я знаю. Еще что?
- А так все нормально. Режим соблюдается.
- Следите за сигналами с границы.
- Есть!
Горбунов вернулся в канцелярию. На полу еще валялась мокрая одежда человека, которого только что увезли. От нее по гладким половицам растекалась лужа.
Горбунов позвал дежурного, приказал послать на квартиру за замполитом Горбачевым и проверять через каждые полчаса телефонную связь.
Нет, он не сомневался, что нужно быть готовым ко всему. Вот уже несколько дней наряды наблюдают, как фашисты подтягивают к границе артиллерию, танки и пехоту… Как на правом фланге участка, около деревни Барсуки, они проложили дорогу до самого Буга. Как их офицеры в бинокли и стереотрубы следят за тем, что происходит на нашей территории, и делают какие-то пометки в блокнотах и на картах. И как в ночь на пятницу на их стороне была скошена вся рожь на полях, сползающих по пологому берегу от деревень к реке. Все это слишком серьезно.
А вчера под вечер замполит Горбачев и ефрейтор Капинос шли по самому берегу Буга - проверяли пограничные столбы. Обычно наряды ходят вдали от берега, маскируясь в кустах, а Горбачев и Капинос шли не скрываясь, потому что надо было осматривать каждый столб - от основания до металлического герба и номера. Когда Горбачев и Капинос проходили по центру участка, напротив польской деревни Старый Бубель, с того берега вошли в воду двое мужчин. Один из них остался купаться у своего берега, другой быстро поплыл к нашему. Не доплыв до него метров тридцать или сорок, он крикнул, что двадцать второго июня в четыре часа утра Гитлер ударит по Советскому Союзу. Крикнув это, человек поплыл обратно. Горбачев тут же, по телефону, доложил об этом на заставу, а он, Горбунов, - в штаб комендатуры дежурному Милославскому.
Из штаба сообщили, что примут меры. А какие меры? Начальство не очень-то посвящает в свои действия.
Правда, он, Горбунов, кое о чем догадывается, не маленький. Сегодня днем, например, капитан Кондратьев уже приезжал на заставу, интересовался, дома ли новоселковский житель Павел Шумер. А сейчас вот и часовой доложил о Шумере. И тот же Кондратьев вместе с Солдатовым привезли с берега Буга этого человека и приказали переодеть в сухое красноармейское обмундирование. И он подтвердил то же самое, что крикнул вчера тот, другой, с середины реки…
Зазвонил телефон. Горбунов торопливо взял трубку. Говорил начальник отряда.
- Ведите усиленное наблюдение за противоположным берегом Буга. Обо всем замеченном докладывайте немедленно.
Как же все-таки быть? Почему не подняты по тревоге все заставы, все приграничные части?
Впрочем, понятно, начальник отряда сам не волен решать такие вопросы. Он докладывает по команде, а в Москве доложат товарищу Сталину. И как только доложат, товарищ Сталин примет нужное решение. И тогда придет указание, как действовать.
Но ведь он, младший лейтенант Горбунов, уже знает, что завтра в четыре часа утра фашисты нападут на Советский Союз. Знает. И верит в это.
Значит, надо действовать!
В карту можно и не заглядывать. Горбунов знал участок границы, как свои собственные ладони. Наиболее вероятно, что фашисты наладят переправу через Буг на правом фланге, у ветряной мельницы. Здесь их берег низкий и зарос кустарником, а наш высокий, обрывистый, и под его прикрытием можно незаметно, а главное, безопасно высадиться и начать наступление. Там, на высоком берегу, и надо встретить врага. Туда послать усиленный пограничный наряд с ручным пулеметом и служебной собакой для связи. Итак, действовать!
2. Друзья познаются в беде
Все началось с того, что господин обер-лейтенант, живший в доме Антона Ивановича Ярощука, выпил против обыкновения три стопки шнапса подряд. Он выпил их, закусил тремя ломтиками сала и неожиданно расчувствовался.
- О бедная, несчастная Марта! - повторял он жалобно, обращаясь к фотографии в рамке, которая стояла у него на столе.
С фотографии смотрело доброе лицо женщины со светлыми локонами.
- О моя бедная Марта! Что теперь с нами будет?
Господин обер-лейтенант говорил по-немецки, но Антон Иванович понимал его: за двадцать месяцев германской оккупации Польши можно было привыкнуть к этому языку. Ярощук сидел в кухне и в открытую дверь хорошо видел и слышал, что происходило в комнате у постояльца.
Жил он у них уже месяц - приехал с воинской строительно-дорожной частью, служил не то техником, не то инженером, и было ему пятьдесят лет. Пятьдесят лет господину обер-лейтенанту, и виски у него уже седые, и на брюшке еле стягивается военный френч мышиного цвета.
В отличие от других немцев, стоявших в деревне, был он вежлив, обходителен, никогда никого не трогал, никому не грозил пистолетом. Требовал только, чтобы в хате всегда было чисто и чтобы хозяйка, Нина Андреевна, ежедневно подавала ему сало, молоко и яйца. Не смея излить на господина офицера свою злость, она еще с большим рвением вымещала ее на своем муже - человеке смирном и медлительном. А он только посмеивался в усы и делал свое дело.
"Чего он нюни распустил?" - думал Ярощук, наблюдая за немцем.
Марта была женой этого немца, и фотография ее появилась на столе сразу же, как только офицер поселился в их доме.
"Может, что-нибудь стряслось с его жинкой?"
Между тем постоялец заметил Ярощука и поманил к себе пальцем.
- Завтра мы уезжаем, - сказал он печально, наливая в стакан шнапса.
- Да-а? - протянул Ярощук, радуясь тому, что немец съедет от них. - Скоро супругу увидите?
- Не знаю, ничего не знаю, - опять печально ответил немец, и глаза его затуманились. - Давайте выпьем, Антон.
- Спасибо!
Они чокнулись, выпили, помолчали.
Господин офицер и раньше позволял себе беседовать с Антоном Ивановичем и однажды даже проболтался, что он - сапер и что германская армия строит шоссейную дорогу от Янув-Подляска через их деревню к берегу Буга. О, эта дорога пройдет через Советский Союз на юг, в Иран, и по ней будут возить в Германию иранскую нефть. Русские камрады разрешили им проложить этот путь. Ярощук был простым, малограмотным крестьянином и не знал, где находится этот Иран и почему из него нужно возить нефть через деревню Барсуки, но он прекрасно видел, как однажды утром новая дорога со стороны Буга оказалась обсаженной высокими соснами. За одну ночь - и вся обсажена! И в простоте душевной спросил: зачем? О, это для того, чтобы создать тень, чтобы не пекло солнце! - улыбаясь, объяснил тогда господин офицер.
Сейчас он совсем охмелел от четвертой стопки, но был как-то странно молчалив и печален.
Ярощуку даже стало жалко его:
- Захворали, господин обер-лейтенант?
- Нет, - ответил немец. - Послушайте, что я вам скажу. Завтра, в пятницу, мы уедем из Барсуков, а сюда приедут другие.
- Понятно…
- Будет война!
- Что?! - опешил Ярощук.
- Война будет…
- С кем? - не понял Ярощук.
- С русскими.
- Вот тебе раз! - удивился Ярощук. - То были "камрады", а теперь война.
- Наш фюрер окончательно потерял голову.
- А скоро начнется-то?
- В воскресенье, в четыре часа утра.
- Через два дня?! - охнул Ярощук.
- Так. Надеюсь, что этот разговор останется между нами? Впрочем, мне безразлично! Мавр сделал свое дело, мавр может уйти, - офицер допил весь шнапс и завалился спать: был уже вечер, а завтра на рассвете саперный батальон уступал место одной из боевых частей вермахта.
Всю ночь Антон не мог уснуть. Так вот для чего немцы ладили эту несчастную дорогу! Вот зачем с ранней весны все прибавлялось и прибавлялось их над Бугом! Через Грудянский лес, между Янув-Подляска и Бела-Подляска, закрыта шоссейная дорога, потому что весь лес, говорят, завален военным снаряжением и боеприпасами. И приходится делать большой крюк в сторону. А в самые последние дни немцы рыли окопы и блиндажи, маскировали их деревьями и кустами. Рыли где попало, не считаясь с тем, что уничтожали поля ржи, пшеницы, картошки - лишь бы из-за Буга не было видно.
И все это - ночью, а днем - тихо. Люди в деревне понимали: быть беде! Но в это как-то не хотелось верить: опять война?..
И начнется она, оказывается, в воскресенье, в четыре часа утра!
Ах, боже ж мой, боже ж мой!.. И сам Антон Иванович, и его родной брат Иосиф Иванович из Гнойного, и их двоюродный брат Павел Калистратович Дудко из Старого Бубеля, и другие родичи и земляки, проживавшие в бывшем Константиновском уезде бывшей Холмской губернии, в пятнадцатом году были эвакуированы в Россию и нашли там приют. Вся многочисленная семья Ярощуков до двадцать второго года жила в Тобольской губернии среди русских.
Что же теперь делать? Ведь сонного да доброго одолеть просто! Как предупредить? Как дать знать на тот берег?
Всю ночь за окном шумели моторы и лязгали гусеницы. Хата дрожала, звенели стаканы на полке, а собака во дворе забилась под крыльцо и молчала. На улицу не суйся - пристрелят на месте. Во всех приграничных селах вот уже несколько дней - комендантский час. И все же как попасть за Буг? Как дать знак? Село Барсуки тянулось длинной-предлинной улицей, в два порядка, от леса прямо к Бугу. Ярощук жил на дальнем от реки конце деревни. А на самом берегу немцы построили вышку, на ней торчит часовой. Нет, не подобраться даже к этому берегу, не то что доплыть к тому, до деревни, где стоит советская застава.
Так ничего и не придумав, Антон Иванович задремал, а рано утром во двор въехала машина с красным крестом на кузове. Минут через пять за господином обер-лейтенантом, молчаливым и хмурым с похмелья, заехали саперы; санитары заняли его комнату. Они бесцеремонно расхаживали по хате, по двору, по саду, а когда двухлетняя дочка Ярощука Валя порезала себе палец, один из них охотно завязал его бинтом и, смеясь, сказал другому:
- Вот и первый раненый…
Немец даже посоветовал Андреевне спрятать такую маленькую девочку куда-нибудь подальше, потому что здесь скоро будет "паф-паф". Правда, это будет продолжаться недолго, всего полчаса, но зачем подвергать ребенка риску?
- Это почему же "паф-паф"? С какой такой стати?! - всполошилась Андреевна, мешая немецкие, польские и украинские слова.
- Но-но, почему вы так взволнованы? - удивленно сказал один из санитаров.
- Почему, спрашиваю, стрельба будет? Или оглох?! - воинственно повторила Андреевна, подхватывая дочку на руки.
Струхнувший Антон Иванович с замиранием сердца следил за этой сценой.
Но немец был благодушен и даже учтив:
- Охотно поясню, почему стрельба: так надо. Так приказал наш фюрер…
Стоявшие рядом немцы вздернули руки и рявкнули во все горло:
- Хайль Гитлер!
- Хайль Гитлер! - ответил им долговязый и, круто повернувшись, пошел в хату спать после ночного марша.
Часов в одиннадцать прибежал из Гнойного брат Иосиф. Он был старше Антона, но, несмотря на это, отличался непоседливостью и живостью характера. Отмахать шесть верст от своей деревни ему ничего не стоило!
Ведь такая новость: сегодня утром немецкий унтер-офицер ходил в Гнойном по дворам и объявлял: кто имеет малых детей, пусть уезжают с ними подальше от Буга или прячутся в схороны, и пусть все запасаются водой и пищей. Не слышал ли что нового брат Антон?
Тот пересказал ему все, что узнал вчера от своего постояльца.
- Послезавтра, в четыре часа утра!.. Бог ты мой! Значит, правду люди по селам говорят…
Иосиф Иванович сразу стих, помрачнел и заторопился домой.
Антон не стал его задерживать. Они только уговорились, что надо забрать жен, детей и уехать от греха подальше. Да еще бы как-нибудь дать знать на тот берег Буга…
Иосиф Ярощук торопился домой. Дорога почти все время шла через сухой сосновый лес и была забита немецкими танками, машинами, понтонами, конными повозками, походными кухнями. Все это стояло в два, а то и в три ряда, впритирку одно к одному, неподвижное, покрытое пылью дальних дорог. Возле колонн прохаживались вооруженные часовые в касках и равнодушно посматривали на Ярощука. В глубине леса виднелись палатки, составленные в козлы ружья, фигуры солдат. Слышался сдержанный говор.
"Господи ж, боже мой, боже мой!" - шептал Иосиф Иванович, боязливо пробираясь обочиной дороги и ежеминутно ожидая, что его схватят. Но немцы были озабочены своими приготовлениями и не обращали на него никакого внимания.
И оттого, что они не обращали на него внимания, что пришли сюда, на его родную землю, со своими пушками и походными кухнями и вот сейчас только ждали команды, чтобы броситься через Буг, у него закипало сердце, и постепенно он перестал бояться, а, сжимая кулаки, посылал беззвучные проклятия этим мордастым солдатам в рогатых касках.