Мы вышли из палатки и направились в столовую. Я не думал о предстоящем разговоре с лейтенантом - это меня не тревожило. На этот раз у меня не было жалоб. Теперь я был выше этого. Я больше не выступал против системы, и, как ни странно, был доволен. Может быть, на мое самосознание оказали какое-то влияние мрачные рассказы сержанта. Его навязчивый интерес к отвратительным подробностям смерти подействовал на мое отношение к ней. Я осознал, что меня мало тревожит вопрос о собственной смерти, потому что некому обо мне заботиться, некому меня оплакивать. Если меня отправят домой в запечатанном гробу, никто в приюте не подумает снять крышку, чтобы убедиться, что это в самом деле я.
И даже теперь, когда я пишу эти строки, меня не волнует вопрос о смерти. Суд может лишить меня жизни за то, что я совершил. Пусть будет так. Но он никогда не узнает, что у меня в голове. Об этом судить только вам.
Лейтенант неподвижно сидел на стуле и нервно вертел в руках карандаш. На этот раз я чувствовал себя свободно. Он перешел прямо к делу.
- Сержант рассказал мне, что случилось, Гласс. Но для доклада мне нужны подробности. Мы обязаны сообщить семье все, что известно о смерти Хэммера.
- Я понимаю, сэр.
- Расскажите мне точно, что произошло после того, как вы наметили вьетконговцев.
- Слушаюсь.
Я спокойно, подробнее, чем сержанту, рассказал ему о наших действиях. Во время моего рассказа лейтенант чертил какой-то план и делал заметки в блокноте, а когда я кончил, приступил к допросу:
- Я одного не понимаю, Гласс. Если вы и Хэммер находились в ста метрах друг от друга, когда взяли гуков под перекрестный огонь, почему вы соединились, прежде чем пойти за ними в поле? Почему вы не шли, держа их под перекрестным огнем?
Я пожал плечами:
- Когда Хэммер показался и дал мне знак подойти к нему, я решил, что он точно знает, что пригвоздил гуков. Во всяком случае, он так сказал, когда я подошел к нему.
- А вы тоже думали, что они убиты?
- Я не был уверен. Как я сказал, когда Хэммер открыл огонь, гук, в которого я прицелился, упал, как только я выстрелил. Я не знал, попал ли в него Хэммер, или я, или он просто бросился на землю. Ведь вы знаете, как быстро это происходит.
- Но Хэммер был уверен?
- Так он сказал.
- Он был превосходным стрелком.
- Да.
- Если он был уверен, что гуки убиты, зачем вы пошли в поле?
- Хэммер хотел взять их автоматы.
- А на каком расстоянии вы были друг от друга, когда пошли в поле?
- Три-четыре метра.
- Вы шли параллельно?
- Нет. Хэммер шел первым. Я шел немного позади и правее.
- Так? - Он нарисовал на листке блокнота два кружка и подвинул его мне через стол.
- Примерно так, - сказал я.
- И что произошло потом?
- Я говорил вам, сэр.
- Повторите еще раз.
- Гук открыл огонь и попал в нас.
- В нас?
- Он прошил Хэммеру живот и задел мне ухо, прежде, чем я его убил. - Я потрогал кончик уха.
- Да, я только что получил медицинское заключение. Это просто поверхностная рана. Вам действительно повезло, Гласс. Хэммер подрывается на собственных гранатах, а вы отделываетесь пустяком. Трудно поверить. - Он пристально посмотрел мне в лицо, и его глаза сузились. - Я говорю с вами откровенно, Гласс. Не могу себе представить, чтобы Хэммер стал так рисковать. Он должен был быть абсолютно уверен, что гуки убиты.
- Он меня убедил. Я не хотел идти в поле.
- Да. Вы взяли их автоматы?
- Нет, сэр. Я поскорее смотался.
- Откуда же вы знаете, что убили этого гука?
- Он больше не стрелял. После того как я выпустил по нему очередь, стало страшно тихо. Я знаю, что убил его.
- Я послал за Хэммером вертолет. Медики должны тщательно его обследовать, прежде чем отправят тело.
Было ясно, на что он намекает, и я чувствовал сильное искушение сказать ему, как мне действительно повезло, что медики найдут только осколки гранат, а не винтовочные пули, которые их взорвали.
- Он в ужасном виде, - сказал я. - Гранаты его прямо распороли. Страшно было на него смотреть. Но медики, наверное, привыкли к такому. Они видели все. Я слышал, что они здорово латают, если лицо в порядке.
- Вы действительно невозмутимый тип, Гласс.
- Сэр?
- Я знаю, что вы имели зуб против Хэммера. Почему вы не признаетесь в этом? Вы рады, что он погиб.
- Нет, сэр. Я просто рад, что это случилось не со мной. Это вполне естественно.
Я с раздражением оттолкнул блокнот. Хотя у лейтенанта не было никаких доказательств против меня, разговор меня встревожил. Я был уверен, что он назначил меня в этот ночной патруль в расчете на совершенно иной исход. Меня приводила в бешенство его тактика расстановки ловушек, и моя враждебность вылилась наружу.
- Почему вы назначили меня и Хэммера в один и тот же патруль, хотя обещали этого не делать?
Мой вопрос насторожил его, но он быстро овладел собой:
- Список составлял помощник командира взвода. Это был обыкновенный ночной патруль для охраны базы.
- Но вы видели список, сэр, не правда ли?
- Да. - Он не отрывал от меня глаз. - Я не подумал об этом. Были дела поважнее. Хэммер вышел из того дела незапятнанным. У него не было никакой злобы на вас, не правда ли?
Он испытующе следил за мной, и я начал раскаиваться, что поднял этот вопрос, но все же продолжал настаивать:
- Хэммер знал, что я был у вас по тому, другому делу?
- Чего вы добиваетесь, Гласс? Что вас тревожит? Можете быть со мной откровенны. - Он фальшиво улыбнулся.
- Ничего. Абсолютно ничего, сэр. Просто я был удивлен, увидев Хэммера вчера вечером после того, что вы мне обещали.
- Он говорил вам что-нибудь относительно того, другого эпизода?
- Нет, сэр. Он был, в общем, настроен довольно дружелюбно.
- Но вы относились к нему с подозрением, не так ли?
- Нет, сэр. Я был просто удивлен, как я сказал.
- Скажите, Гласс, чья идея была отправиться за гуками?
- Хэммера. Он прямо-таки сгорал от нетерпения и уговорил начальника патруля.
- Почему с ним не пошел Лоутон? Я спокойно встретил испытующий взгляд лейтенанта.
- Хэммер хотел пойти со мной. Сержант не возражал.
- Наверное, вы боялись остаться наедине с Хэммером, если думали, что он знает, что вы на него накапали?
- Да, я думал об этом и был вдвойне осторожен.
- И решили убить его, прежде чем он убьет вас? Теперь были поставлены точки над "i", и я дал ему отпор:
- Хэммера убил чарли, лейтенант, и зацепил меня. Не мог же я прострелить собственное ухо из винтовки! Это слишком мудрено.
Лицо лейтенанта вспыхнуло.
- Вы наглец, Гласс! Вам здесь не ужиться. И я с вами рассчитаюсь. А теперь убирайтесь отсюда к чертовой матери!
Его ярость меня удивила. Я не ожидал, что он взорвется. Но я был доволен. Теперь я знал, в каком положении нахожусь, хотя мало чем мог помочь себе. Я встал, небрежно отдал честь, глядя на его макушку, и оставил его угрюмо уставившимся на наметки в блокноте. Ему было о чем поразмыслить, да и мне тоже.
Конечно, мне здесь не ужиться, но я торжествовал свою маленькую победу. Однако это длилось недолго. Провал плана лейтенанта тревожил меня. Он мог послать меня с другим Хэммером. В конце концов он найдет способ от меня избавиться. Что я мог сделать?
Вечером, покуривая травку, чтобы снять напряжение, я тешил себя мыслью о том, что неплохо бы закатить взведенную гранату в палатку лейтенанта, пока он спит. А почему бы и нет? Это было бы не так уж необычно. Я уснул с этой мыслью и спал крепко.
На следующее утро на доске объявлений появился приказ, два пункта которого представляли для меня особый интерес.
Рядового Ричарда Хэммера, убитого в бою, добровольно вызвавшегося уничтожить засаду противника и выполнившего это ценой жизни, представить посмертно к ордену "Бронзовая звезда".
Рядовому Дэвиду Глассу явиться к дежурному сержанту взвода за получением распоряжения о переводе в Кэмп-Джордан, в третью кавалерийскую (аэромобильную) дивизию в Лонгхоа.
Решение лейтенанта Колдрона о моем переводе было неожиданным. Я вздохнул с облегчением и подумал, что это счастливое решение для нас обоих. Возможно, он прочитал мои дурацкие мысли.
Вручая мне командировочное предписание, дежурный сержант сказал:
- Отправляешься сегодня после обеда, Гласс. Когда прибудешь и Кэмп-Джордан, получишь назначение бортовым стрелком вертолета. Это хорошая, чистая работа. Не придется больше пробираться через заросли. Ты счастливчик, Гласс.
- Да.
- Скажи, ты не был вчера в том патруле с Хэммером?
- Был.
- Почему же он заработал "Звезду", а ты нет?
Я пожал плечами:
- Он убит в бою, а я получил только легкое ранение.
- Да! - сердито фыркнул сержант. - Понимаю, что ты хочешь сказать. В этой части героями бывают только мертвые.
7
За все время пребывания в Кэмп-Джордане я так и не смог привыкнуть к мучительной жаре. Расположенный на наносной земле в верховьях дельты Меконга, в провинции Лонгхоа, этот лагерь, казалось, всасывал, как губка, влажный жар с окружающих рисовых полей. Если не считать времени, проведенного в полете, при выполнении заданий, то я жил, непрерывно обливаясь потом. Даже по ночам не становилось прохладнее, как на плато в Камбине. Там после дневной работы я всегда мог рассчитывать на хороший ночной сон, чтобы набраться сил для завтрашнего патрулирования. Теперь я спал беспокойно, купаясь в собственном поту, и часто просыпался более усталым, чем когда ложился спать.
Однако почти во всем остальном в Кэмп-Джордане было лучше, чем в Камбине. Я избавился от преследований лейтенанта Колдрона, а служба бортовым стрелком вертолета была чище и гораздо менее мучительной, чем хождение по болотам и джунглям в пеших патрулях, и больше подходила к моему характеру. Полеты приятно возбуждали, а, поскольку противник был далеким и невидимым, огонь с воздуха представлялся безличным. Во время первых вылетов я стрелял из пулемета по деревьям, джунглям, оврагам, а не по мужчинам, женщинам и детям. Конечно, предполагалось, что там, где рвутся наши ракеты и падают пули, скрываются солдаты противника, но, когда их не видишь, чувствуешь себя совсем по-другому. В течение двух недель, пока мы не вылетели на задание, я не видел ни изуродованных трупов, ни агонизирующих раненых ни с одной стороны. Пока это продолжалось, я испытывал облегчение.
В тот день мы получили особое задание. Все утро у деревни Лойку шел сильный бой против крупного отряда противника. К середине дня, когда бой прекратился, наши войска убили с дюжину солдат противника и взяли несколько пленных. Полковник, командовавший нашими войсками, затребовал по радио вооруженный вертолет, чтобы вывезти пленных для допроса. Сержант Брайт, пилот нашего вертолета, проинструктировал нас по пути в зону посадки.
Когда мы сели на покрытом травой холмике посреди рисового поля, метрах в двухстах от того места, где мы заметили наши войска, сержант Брайт приказал мне доложить полковнику, что мы готовы подняться, как только нас загрузят.
- На всякий случай возьми винтовку, - сказал он. - Неизвестно, что там еще делается.
Я прошлепал через мокрое поле и увидел полковника, лейтенанта и нескольких солдат, охранявших пленных. Их было шестеро: двое мужчин, две женщины и два маленьких ребенка. Дети - мальчик и девочка - жались к матерям, и вся группа выглядела очень испуганной. Я доложил полковнику, что мы готовы к погрузке пленных. Он счел нужным поправить меня, сказав, что они считаются "задержанными", пока после допроса разведчиками не будет установлена их вина. Меня изумило такое строгое толкование правил полковником, тем более что он только что вышел из кровопролитного боя. Глядя на группу, сгрудившуюся на земле, я подумал: "Интересно, как разведчики определят, являются ли четырехлетние дети задержанными или военнопленными? Будут ли их допрашивать или просто станут судить по их связям с матерями?".
Полковник приказал лейтенанту и двум капралам помочь мне доставить задержанных к месту посадки и поскорее их отправить. Его беспокоили вьетконговские войска, отступившие в лес в тысяче метров к югу, по другую сторону рисового поля. Он думал, что они окопались там вместе с полученным подкреплением. Не имея точных сведений об их численности и расположении, он ожидал подкрепления, чтобы начать преследование. Полковник предупредил меня, чтобы вертолет после взлета держался подальше от опушки леса. Я учел его предостережение. Если хоть одна винтовочная пуля даже на расстоянии нескольких сот метров попадет в важную часть несущего винта или пробьет коробку передач, вертолет может камнем упасть на землю.
Когда полковник приказал нам идти, два капрала стали тыкать прикладами перепуганных задержанных, чтобы поднять их на ноги. Женщины, прижимая к себе детей, быстро встали, но мужчины замешкались, и приклады винтовок сильнее ударили их по спинам. Тогда они вскочили и тесно прижались к женщинам, прикрывая их своими телами. Один из солдат стал погонять их вперед, тыча винтовкой в спины. Другой выругался и начал бить кулаком ближайшую к нему женщину. Сгорбившись под ударами, женщина с мальчиком на руках споткнулась, потеряла равновесие и упала на землю, подмяв под себя ребенка. Мальчик испуганно закричал, и она быстро встала, крепче прижав ребенка к себе.
Когда группа двинулась, полковник закричал солдатам:
- Спокойнее, не смейте их бить!
Солдаты утихомирились, и мы двинулись к вертолету через топкое рисовое поле. Мы шагали по насыпи, разделяющей участки поля, засаженные молодыми побегами риса. Пройдя метров тридцать, один из солдат на мгновение обернулся и опять стал тыкать пленников стволом винтовки. То же самое делал другой солдат. С каждым ударом пленники спотыкались и скользили в грязи, стараясь избежать ударов по рукам и ногам. Ругаясь и смеясь, солдаты продолжали бить пленников. Я вопросительно поглядел на лейтенанта, но он забавлялся их игрой и ухмыльнулся мне. Наконец, когда одна из женщин упала в грязь с ребенком и солдаты стали ее пинать ногами, пока она с трудом не поднялась, я обратился к лейтенанту:
- Нет никакого смысла бить их, это только нас задерживает.
- Куда это ты так торопишься? - спросил лейтенант, - Мы достаточно натерпелись от этих джинков за сегодняшнее утро, и ребята просто дают выход своим чувствам. Им это полезно. И мне тоже. Если бы не дурацкая добродетельность полковника, я бы их перестрелял там, где их поймали.
- Даже если это простые крестьяне, работающие на рисовых полях? - спросил я.
- Что ты, черт возьми знаешь? Первый выстрел сегодня утром сделали из этой самой деревни на севере. Мы мирно шли, когда на краю рисового поля на нас обрушился огонь. Их было человек сто против нас двадцати. Прошло четыре часа, пока они потеряли достаточно гуков, прекратили огонь и бежали в лес. Мы нашли эту группу, прятавшуюся прямо среди убитых. Их выдал визг детей. Они вьетконговцы, летун. На мой взгляд, вся эта сволочная страна вьетконговцы.
"И дети тоже?" - хотел я спросить, но был уже достаточно научен и промолчал. Лейтенант и оба солдата смотрели на меня с нескрываемой враждебностью. Мы молча продолжали путь. Потом один из солдат злобно ткнул винтовкой в пах одного на мужчин, который отстал от других. Мужчина взвыл и упал на колени, прижав руки к паху. Другие пленники остановились и обернулись на него. Мужчина, стоя на коленях и склонив голову, стонал и раскачивался от боли.
- Поднять его! - приказал лейтенант.
Тяжелый сапог солдата со всей силой ударил мужчину в челюсть. Тот повалился на бок в канаву и лежал там в грязи, испуганно глядя на стоящего над ним солдата.
- Вставай, ты, джинк!
Человек тряс головой, прикрыв ее руками. Сапог ударил его в ребра.
- Встать!
В ожидании следующего удара человек сжался в комок, чтобы стать как можно меньше. Обе женщины пронзительно кричали, прикрывая головки плачущих детей, другой мужчина направился было к лежащему на земле, но второй солдат встал перед ним и ударил прикладом в грудь, отбросив его назад к женщинам.
Я повесил винтовку на плечо и направился к упавшему человеку.
- Какого черта тебе надо? - закричал лейтенант.
- Я его подниму. Битье ничего не даст.
- Не лезь не в свое дело, летун. Он встанет сам. - Лейтенант указал на группу пленников: - Уэйд, веди их к вертолету. Мы с этим пойдем за вами.
Уэйд с руганью толкал пленников, заставляя их идти дальше. Я остался с лейтенантом. Мы прошли около ста пятидесяти метров, и оставалось еще столько же до места, где сел вертолет; его лопасти медленно, с равномерным жужжанием вращались. Я знал, что мой пилот спешит взлететь, и это заставляло меня нервничать. Вертолет был удобной мишенью на ровном, открытом поле. Я хотел поднять упавшего человека и заставить его идти. Видя, как Уэйд угоняет других, я сказал лейтенанту, что надо их догнать.
- Не беспокойся, летун. Вертолет без тебя не улетит. - Он поглядел на дрожащего пленника, свернувшегося в клубок. - Пни его в задницу, Холи. Если через две секунды этот подонок не встанет, пристрели его.
Холи ударил мужчину сапогом в спину у основания позвоночника. Человек закричал от боли, но не поднялся, только руки, закрывавшие голову, дрожали, как будто он потерял над ними контроль. Холи продолжал его пинать. Человек с каждым ударом вздрагивал и еще больше сжимался.
- Ты сломаешь ему спину! - крикнул я.
- Пристрели его! - приказал лейтенант.
- Сэр?
- Пристрели его!
Холи загнал патрон в патронник, приблизил винтовку на несколько дюймов к его голове и выстрелил. Пуля пробила руку человека и разнесла ему голову. Сапоги Холи забрызгала кровавая масса. Он вытер ее о пижаму убитого.
- Ты помалкивай об этом, летун, - сказал лейтенант. - Пошли.
Лейтенант и Холи последовали за другими. Я шел, сзади. Пройдя несколько шагов, я обернулся и поглядел в сторону деревни. Интересно, обратил ли внимание полковник и его люди на выстрел. Ничего не было видно, кроме высокой травы, окружающей деревню. Я понял, что глупо думать, будто единственный винтовочный выстрел привлечет чье-нибудь внимание в этой стране, где непрерывно стреляют.
Когда мы догнали остальных, лейтенант сказал:
- Все в порядке, Уэйд. Джинк сопротивлялся, и мы его пристрелили.
- Хорошо, - сказал Уэйд. - А что делать с этим стадом? Я больше не могу терпеть этих орущих шпанят.
- Веди их к вертолету.