Доктор Уайли посетил меня еще раз перед судом. Я ничего не сказал ему о лентах. Во время второй беседы мы касались в общем тех же вопросов, но при большей враждебности с моей стороны. Результаты были такими же, и я больше его не видел до тех пор, когда он давал показания перед судом. Тем временем со мной беседовал психиатр, выбранный моими адвокатами, чтобы помочь защите. Они надеялись, что он узнает больше того, что я им рассказал. И он узнал. Но это не оказало никакого влияния на ход событий.
Доктор Гудмен был совсем другой человек, чем доктор Уайли. Он был гораздо моложе - лет тридцати пяти, не больше, и не такой отчужденный, не такой официальный. Уже через пять минут он казался искренне озабоченным моей судьбой. Сначала он спросил, как мое здоровье. Хорошо ли я себя чувствую? Хорошо ли спал? Какова тюремная пища? Угнетает ли меня заключение? Прилично ли обращается со мной охрана? Вначале его сочувственный подход насторожил меня, но вскоре я откликнулся на его сердечное отношение, и мне очень захотелось с ним поговорить. Когда он стал расспрашивать меня о моем детстве, - до сих пор никто этим не интересовался, - я охотно отвечал.
- Сколько вам было лет, когда ваши родители погибли в авиационной катастрофе?
- Одиннадцать.
- Вы были уже взрослым мальчиком. Должно быть, это было страшное потрясение?
- Да.
- Сколько лет было вашему отцу?
- Тридцать пять. Я узнал это гораздо позже, в приюте. Я думал, что он гораздо старше.
- Наверное, потому что вы сами были так молоды. Родители всегда кажутся детям гораздо старше.
Я покачал головой.
- Нет, я думаю, дело не в этом. - Я посмотрел на него. - А сколько вам лет?
- Тридцать пять.
- Отец выглядел старше вас. Я помню его лицо. У него было гораздо больше морщин, и глаза были другие. Более усталые. Понимаете меня?
Доктор Гудмен кивнул.
- Вы сказали, что он, будучи подростком, сидел в концентрационном лагере?
- Да.
- Конечно, его состарили эти кошмарные переживания.
- Да, я так думаю. Тридцать пять лет - довольно молодой возраст для психиатра, не правда ли?
Он улыбнулся.
- Довольно старый.
- Да, мне только двадцать - почти, но я чувствую себя гораздо старше.
- Вы тоже немало пережили.
- Откуда вы знаете? - спросил я с подозрением.
- Ну как же, - пожал он плечами, - вы потеряли родителей, провели семь лет в приюте, потом год во Вьетнаме. Наверное, было трудно. А теперь вы здесь.
- Да, теперь я здесь.
- Не хотите ли рассказать мне об этом?
Не начинает ли он со стандартного набора вопросов?
- Что вы хотите знать?
- Все, что вы захотите мне рассказать.
- И стандартный набор ответов?
- Расскажите, как вам жилось в приюте.
- В приюте было нормально. Я больше о нем не вспоминаю. Слишком много случилось со мной с тех пор. Кажется, прошла целая жизнь.
- О чем вы вспоминаете?
- О Вьетнаме.
- Как там было?
- Плохо.
- Что было плохо?
- Убийства.
- Убийства, которые вы совершили?
- Что вы об этом знаете?
Он спокойно встретил мой пристальный взгляд.
- Я знаю, что вы получили за это орден Почета.
- Что еще?
- Разве есть что-нибудь еще?
Сочувствовал он мне или был еще коварнее, чем доктор Уайли?
- Больше ничего.
- Что вы чувствовали, когда убили этих четырех вьетнамцев?
Я с любопытством разглядывал его, и это его озадачило.
- Почему вы называете их вьетнамцами? - спросил я.
- Разве они не были вьетнамцами?
- Это были вьетконговцы, гуки, косоглазые.
Он понял.
- Это вы так рассматривали их?
Я покачал головой, но ничего не ответил.
- Это были люди.
- Да.
- И вы не хотели их убивать?
Он еще не напал на след, но держал верный курс. Можно ли ему доверять? Я встретил его теплый взгляд, и мне захотелось исповедаться.
- Вы поймете?
Впервые за время беседы его взгляд упал на лежащую на полу рукопись, потом снова обратился ко мне.
- Испытайте меня, - сказал он.
- Я не убивал никаких вьетнамцев - ни гражданских, ни вьетконговцев, ни солдат северовьетнамской армии - за весь год, что пробыл там.
Он сохранял спокойствие.
- Но вы получили орден Почета за уничтожение пулемета и четырех солдат противника. Я читал реляцию.
- Это ошибка. Дурацкая ошибка. Если такое дело было, то его совершил кто-то другой, а я получил его орден.
Он был потрясен.
- Вы хотите сказать, что не совершили того, что вам приписывают?
- Совершенно верно.
- Но этого не было в газетах, - сказал он. На его лице было написано недоверие.
- Никто не потрудился проверить, - сказал я. - Ведь для этого не было оснований. Они поверили, что я пытался убить президента, и теперь их интересует только это убийство.
Бедный, трогательный доктор Гудмен! Он все еще пытался быть рассудительным и настойчиво продолжал задавать вопросы.
- Вы отправились в Белый дом получать орден, который не заслужили.
- Да.
- Почему?
- Судьба. - Я пожал плечами. - Я хотел рассказать президенту, что сделала со мной и с ребятами вроде меня его грязная война. Как я мог упустить такую возможность?
- И что именно вы сказали президенту?
- То, что я сделал во Вьетнаме, - это была сущая ложь.
Доктор Гудмен серьезно смотрел на меня, и в его встревоженном лице я видел смятенное, изборожденное морщинами лицо отца, когда он рассказывал мне о годах, проведенных в концентрационном лагере, об испытаниях, которых я не понимал, и я признался во всем. Я рассказал ему о своем первом патруле. Как сержант Стоун перерезал горло мальчику, а потом был убит и обезглавлен. Я рассказал о капрале Долле, который отрезал палец у снайпера и как одержимый вел нас через лощину, а потом получил пулю в голову от хладнокровного капрала Томаса. Я рассказал о лейтенанте Колдроне, который преследовал меня, и о Хэммере, который застрелил мальчика и пытался убить меня. И о том, как я убил Хэммера, а потом лейтенанта, Уэйда и Холи. Я рассказал ему о бойне в той деревне, о Верзиле, о генерале Ганне и полковнике Клее. Все это хлынуло из меня, и когда я кончил, то почувствовал облегчение, которое наступает, лишь когда просыпаешься от страшного кошмара.
Бедный доктор Гудмен! Моя лихорадочная исповедь потрясла его до глубины души. Он не мог понять ее, как я не мог понять страшную исповедь отца. Все, что ему оставалось, это продолжать логические рассуждения до абсурдного конца.
- Но почему вы пытались убить президента? - спросил он.
- Я не пытался. Я стрелял в адъютанта, чтобы защитить себя.
Доктор Гудмен еще больше расстроился.
- Ваши адвокаты знают о том, что вы мне рассказали? - настаивал он.
- Нет, знаете только вы.
- Вы хотите сказать, что вас отдают под суд за то, чего вы не совершали, а не за то, что совершили?
На это я ничего не ответил. Мы серьезно смотрели друг на друга. Он дрожал, когда встал со стула, и качал головой в печальном недоумении. Я больше не видел в его лице трагического лица моего отца. Мне не надо было спрашивать о его решении относительно мое-то душевного здоровья. Бедный доктор Гудмен!
12
Мой процесс продолжался три дня.
Адвокаты, несмотря на протест, сделали официальное заявление о моей невиновности на том основании, что в момент совершения преступления я был якобы в помраченном состоянии и не мог отличить добро от зла.
Два охранника и адъютант с рукой на перевязи показали, что я целился в президента, а адъютант прыгнул, чтобы его загородить, и был ранен.
В доказательство был представлен телевизионный фильм, показывающий момент, когда я выстрелил из пистолета.
Обвинение приготовилось вызвать еще многих свидетелей для подтверждения показаний охранников и адъютанта, но защита сочла ненужным заслушивать показания других очевидцев, чтобы сберечь время суда.
Доктор Уайли засвидетельствовал, что, по его мнению, я был психически здоров и способен отличить добро от зла в момент выстрела. Под перекрестным допросом он признал, что не знает, почему я пытался убить президента.
Доктор Гудмен, единственный свидетель защиты, показал, что во время преступного действия я был невменяем и не мог отличить добро от зла. Под перекрестным допросом он заявил, что понимает, почему я хотел убить президента, но не может подкрепить свое суждение фактами. Я видел, как во время дачи показаний он нервно сжимал и разжимал руки. Бедный доктор Гудмен!
Мои адвокаты возражали против дачи мною свидетельских показаний. Я не протестовал.
Никто не вызвал для дачи показаний президента.
В своем напутствии присяжным судья сказал, что противоречивые показания психиатров основаны на мнениях, а не на фактах, и рекомендовал не принимать их во внимание при вынесении вердикта.
После часового обсуждения присяжные признали подсудимого "виновным в попытке убийства президента Соединенных Штатов".
Мои адвокаты сразу попросили о снисхождении, учитывая год боевой службы во Вьетнаме и награждение орденом Почета за доблесть "при защите народа и принципов страны".
Теперь я ожидаю приговора суда.
Сначала я беспокоился о том, каким будет приговор. А теперь меня ничто не волнует.
Какое это, в сущности, имеет значение?
Нью-Йорк. Сентябрь 1971 - октябрь 1972
Примечания
1
red-neck - красношеий, деревенщина (англ.)
2
glass - стекло (англ.)
3
hammer - молоток (англ.)
4
вознаграждение солдатам, воевавшим во Вьетнаме
5
wily - хитрый, коварный (англ.)