Долл рассвирепел, он орал на солдат, приказывая оставаться на месте, пока не начнется артиллерийская поддержка, но вскоре понял, что это безнадежно. Методически, с треском рвались мины, никто его не слушал. С ним остались только Томас, Блонди и я. Долл, не веря своим глазам, смотрел вслед убегающим солдатам.
- Трусливые свиньи! - бушевал он. - Я отдам вас всех под суд!
Мина разорвалась в пяти метрах, обсыпав нас землей. Блонди вскочил на ноги.
- Лучше уходить, чем ждать, - пока в тебя попадет, - сказал он Доллу.
- Оставаться на месте! - закричал Долл, но Блонди уже бросился за остальными.
Долл мгновенно поднял винтовку и прицелился в кусты, где скрылся Блонди. Лежавший рядом Томас протянул руку и крепко ухватил ствол винтовки. Долл попытался ее вырвать.
- Успокойся, капрал, - сказал Томас. - Ты не сделаешь этого.
Красное лицо Долла побледнело под холодным пристальным взглядом Томаса.
- У тебя два свидетеля, Долл. Ведь мы не хотим причинять тебе неприятности.
Глаза Долла сузились.
- Отпусти винтовку.
- Пожалуйста, приятель, - Томас разжал руку. - А теперь давай уносить отсюда ноги и догоним солдат. - Он согнувшись встал позади Долла. Я поднялся и встал рядом с ним. - Ты командир, - сказал он, - я пойду за тобой.
Не говоря ни слова, Долл прыгнул в заросли, мы последовали за ним.
Неся раненых, мы пробивались через колючие заросли, не обращая внимания на рвущиеся со всех сторон мины, и каким-то образом нам удалось достигнуть рисового поля без новых потерь. Санитарный вертолет кружился высоко над головой, вне досягаемости для вражеских минометов, которые теперь перенесли огонь на поле. Мы распластались в высокой траве, ожидая, пока прекратится огонь. Ничего больше не оставалось, как молиться и ругаться, и солдаты делали то и другое, подавленные и обозленные нашим беспомощным положением.
Гнев солдат, всех до одного, был открыто направлен против Долла за то, что он повел их до конца лощины и на обратном пути завел в западню. Его скверный неуравновешенный характер привел к неправильной постановке задачи и напрасным потерям. Злость стала сильнее воинской дисциплины, которую им вдалбливали. Раздавались угрозы "расправиться" с Доллом, если не прекратится обстрел. Нервы у всех были напряжены до крайности. Я чувствовал, что солдаты готовы взбунтоваться. Это меня испугало. Должно быть, Долл тоже это почувствовал. Он отчаянно старался вновь обрести власть и спасти свою шкуру. Он связался по радио с командиром взвода и закричал на лейтенанта, требуя артиллерийского огня.
- Распоряжение отдано! - рявкнул лейтенант Колдрон.
- Где же огонь, черт его возьми? Гуки не дают нам житья. У нас есть раненые, которых надо вывезти, а вертолет не может сесть.
- Без паники, капрал. Огонь сейчас будет.
- Скорее бы, а то через пять минут нас всех перебьют.
- Не теряйте головы, капрал. Вы отвечаете за безопасность своих солдат.
- Да, да.
- Когда улетит вертолет, выводите людей через поле. Холмами мы займемся. Ваше подразделение должно вернуться к исходу дня. Понятно?
- Так точно, сэр.
- Хорошо. Сейчас будет открыт артиллерийский огонь.
Долл сделал глубокий выдох.
- Выключи это чёртово радио, - сказал он Томасу. Потом поднялся в траве и стал всматриваться в небо.
Вдали раздались глухие удары нашей артиллерии, потом с визгом пронеслись снаряды и разорвались на холмах. Минометный обстрел сразу прекратился.
- Вертолет подходит! - закричал Долл. - Как только он загрузится, пойдем к опушке леса и там приведем себя в порядок. Мы возвращаемся в лагерь.
Послышались вздохи облегчения. Угроза для жизни Долла пока что миновала.
После того как вертолет забрал раненых, мы быстро пересекли поле. Идти по открытому месту было легче, и подбадривало сознание, что мы возвращаемся в лагерь. Правее разорвалось еще несколько мин, не причинив вреда. Это были последние мины противника, на которого теперь обрушилась вся мощь нашего артиллерийского огня.
На опушке леса мы уселись перекусить и полюбоваться зрелищем, развернувшимся на холмах. Изменение обстановки подняло дух солдат. Как болельщики во время игры, они бурно радовались при виде разрывов, рвавших вьетконговскую землю.
- Теперь эти гады получат свое! - гоготал один. - Бей их! Дави!
Я вглядывался в их настороженные, улыбающиеся теперь лица - страх и страдание, которые я видел в лощине, исчезли. Их реакция была естественной после того, что мы пережили. Я завидовал их простодушию, но не разделял его. Глядя на холмы, я не испытывал ненависти к засевшим там людям. Это были их холмы, их долина, их страна. Почему мы стараемся отобрать у них все это?
Во время начальной боевой подготовки нам не говорили о мотивах войны. В восемнадцать лет, привыкший к благопристойности приютского мира, я мало знал о порочности внешнего мира - мира, в котором люди с готовностью убивают людей, чтобы не быть убитыми. О, со времени моего первого патруля я узнал кое-что о действиях государств и людей и о политике, определяющей их действия. Но тогда, в том лесу, глядя через поле на насилие, свершающееся на холмах, я воспринимал жизнь и смерть с простодушной ясностью, которой мне было достаточно. Я отвергал жестокость и безрассудное честолюбие капрала Долла и понимал ненависть солдат к врагу, который лишал их жизни, и к командиру, который использовал их в своих интересах. Но я сознавал свою невиновность и не поддавался окружающей меня жестокости. Именно в этот момент, должно быть, я понял, почему не хотел стрелять из своей винтовки: я не хотел лишать человека жизни, не зная, за что. И именно тогда я решил не убивать ни одного вьетнамца, кроме как для спасения своей жизни.
Лежа под деревьями, потягивая сигарету с марихуаной, которую дал мне Блонди, и наблюдая за обстрелом холмов, я сводил в таблицу дебет и кредит нашей боевой операции.
Наши потери: сержант Стоун - убит; один вертолет с экипажем - уничтожен; четверо убитых и пятеро раненых в засаде; один убитый и один раненный от минометного огня. Это составляло в итоге шесть убитых и десять раненых плюс экипаж вертолета.
Потери противника: один мальчик - убит; один снайпер - убит; один вьетконговец, убитый в лощине, - без рук, без ушей, без носа, без пальцев. Итого: три трупа. Удары "кобр" и нашей артиллерии, возможно, добавили неизвестное нам число убитых и раненых врагов, но это меня не утешало.
Я был сыт по горло смертями и, весь дрожа, жадно вдыхал дым сигареты, переносясь в тихий мир, наполненный пением птиц и болтовней обезьян на деревьях. Мне было легко и радостно от травки - моего единственного утешения.
Не помню, сколько времени нам потребовалось, чтобы пройти через лес, - час или больше; знаю только, что мы, должно быть, шли обратно тем же путем, потому что нам попался убитый буйвол, и я подумал: за чью сторону он погиб? Помню также, что Долл предупредил солдат, чтобы не трогали животное, опасаясь, что его заминировали. Но в этом не было необходимости: никому не были нужны сувениры от буйвола.
К тому времени, когда мы вышли к реке в том же месте, где ее переходили, - голова моя прояснилась. Убитого снайпера без пальца на дереве не оказалось, но Старика мы нашли в кустах, куда его затащили, только раздетого догола и без головы. Голова за палец!
Не было смысла вызывать за ним вертолет. Он больше никому не был нужен. Мы оставили его на месте - пусть черви узнают, заминирован ли труп, - и поспешили перейти реку, держась в стороне от мелей.
Мы шли через высокую траву колонной по одному - Долл во главе, в трех ярдах за ним Томас, потом остальные, соблюдая такую же дистанцию. Было неимоверно жарко, как в парной бане. Пот обжигал глаза и струился по лицам. Трава хлестала по рукам и лицам, больно царапая. Мы, спотыкаясь, шли вперед, забыв обо всем на свете, кроме страшной усталости и пульсирующей боли в ногах. Время от времени какой-нибудь солдат оступался и тяжело падал, и идущий сзади такой же усталый солдат помогал ему подняться. Кто-то предложил остановиться отдохнуть, но Долл настаивал, что надо скорее возвращаться на плато, на свою базу. Он твердо решил выполнить приказ лейтенанта и к исходу дня прибыть в лагерь. Это было неразумное решение. Мы не могли преодолеть подъем по тропинке меньше чем за четыре часа, а к тому времени уже стемнеет. Солдаты это понимали, и их враждебное отношение к Доллу ожило. Цепочка людей, шедших позади него, источала ненависть. Но если Долл и слышал, он не обращал внимания и продолжал упорный, мучительный марш, словно ему доставляло удовольствие испытывать терпение и выносливость солдат. Упорства ему было не занимать. Только Томас стоически шагал, сохраняя молчание. Несмотря на дополнительный груз - рацию и две трофейные винтовки, - он продолжал упорно идти по пятам за Доллом. Через некоторое время они еще больше оторвались от других, но мы не старались их догнать. Если они попадут в беду, мы достаточно скоро об этом узнаем, а если нет, им просто придется подождать. Черт с ними! Вряд ли капрал Долл намерен явиться к вечеру без остальной части своей потрепанной команды. Ему хотелось вступить в лагерь во главе колонны.
Спереди донесся скрипучий голос Долла:
- Шире шаг! Мы не можем тащиться весь день. Скоро стемнеет.
- Пошел ты к… - прокричал один солдат. Другие поддержали его в столь же красочных выражениях.
- В чем дело?! - воскликнул Долл.
Блонди и я догнали его первыми. Он ждал нас; его красное веснушчатое лицо блестело от пота. Томас стоял рядом с каской в руке и вытирал рукавом пот. Не знаю, было ли у Долла такое красное лицо от жары или от еле сдерживаемого гнева.
- Хочешь что-то сказать, Гласс?
- Ничего.
- Выкладывай мне в лицо, слышишь!
- Он ничего не сказал, - вступился Блонди.
- Тебя не спрашивают, бездельник!
- Легче, капрал, - спокойно сказал Томас.
- Заткни свою пасть! И не зови меня капралом. Ты не какой-нибудь лейтенантишка.
Томас удивленно посмотрел на него:
- Спокойно, парень. Не нарывайся на лишние неприятности. Мало, что ли, у тебя их было?
- Я пока еще командую и не хочу больше слышать никаких возражений от этого сброда. - Долл поглядел мимо нас на столпившихся в траве солдат. - Нам осталось еще четыре-пять часов ходу. Так обстоит дело, и чтобы больше никто не смел брюзжать. Вам еще предстоят большие неприятности, когда вернемся. Понятно? И мы еще не избавились от чарли. Пикник еще не кончился. Гуки бродят по всей этой сволочной долине. - А теперь построиться в линию - и шагом марш!
Он повернулся к нам спиной и зашагал через траву. Томас, надев каску, пошел следом.
- Всадить бы пулю в его поганую толстую рожу, - сказал какой-то солдат.
Кто-то еще проворчал. Я отвернулся от их ненавидящих лиц и пошел за Блонди.
Покрытое травой поле казалось бесконечным, и я подумал, что наше задание тоже бесконечно. Трудно было поверить, что прошло меньше двух дней, с тех пор как мы вышли из лагеря. Моей натерпевшейся страха голове и ноющему телу казалось, что прошел целый месяц.
Неожиданности случаются во Вьетнаме так быстро, что не успеешь моргнуть глазом, - быстрее, чем успеешь выстрелить из винтовки. Прошло пять минут, и продвинулись мы на каких-нибудь пятьдесят метров после накачки Долла, как справа затрещали автоматные очереди и в траве засвистели пули. Мы уже лежали на пузе, когда один солдат закричал: "Чарли строго справа!" Это был запоздалый сигнал, к тому же сквозь густую траву ничего нельзя было увидеть. Долл заорал, чтобы мы не стреляли.
Мы лежали не шевелясь и слушали. Огонь прекратился, потом возобновился и снова стих.
- Два вьетконговца, может быть, три! - закричал Долл.
Они не могли видеть нас, так же как мы их, однако, будучи в меньшинстве, все же решили напасть. Я не мог понять почему. Тактика противника была мне непонятна. Долл передал, что сейчас откроет огонь, и приказал всем стрелкам встать и прочесать огнем поле по дуге в сорок пять градусов. Когда затрещала первая очередь, мы вскочили и открыли сосредоточенный огонь из восемнадцати автоматических винтовок. Весь огонь был в одну сторону. Ответного огня не последовало. Солдаты перезаряжали винтовки и продолжали стрелять. Я выпустил магазин в воздух, как раз поверх травы. Это принесло мне удовлетворение.
Через три-четыре минуты Долл приказал прекратить огонь. Поле снова стало тихим, мирным и чужим. Мы слушали, ожидая ответного огня противника. Но его не последовало. Долл был уверен, что мы убили вьетконговцев, и поспешил один через траву к тому месту, откуда стреляли. Это показалось мне глупым, но к тому времени никакие поступки Долла меня уже не удивляли. Однако меня удивило, когда через минуту за ним последовал Томас. Все остальные оставались на месте и ждали. Вдруг мы услышали одиночный винтовочный выстрел, а потом короткую автоматную очередь, и снова наступила тишина. Блонди с тревогой взглянул на меня. По всей цепочке солдаты беспокойно забормотали, недоумевая, что случилось. Мы ожидали новой вспышки огня, но ее не было. Наконец мы услышали шорох в траве и голос Томаса:
- Это я. Не стрелять!
В траве показался Томас; тяжело дыша, он хлопнулся на землю рядом с Блонди и со мной.
- Что случилось? - спросил Блонди.
- Один из гуков убил Долла. Гук лежал, притворившись мертвым, и, когда Долл отвернулся, выстрелил в него из винтовки. Я прикончил его. Там еще двое убитых.
- Бог ты мой! - воскликнул Блонди. - Спятил он, что ли, лезть туда? Сам напросился.
- Да.
- Тебе повезло.
- Да.
- Что же теперь делать?
Томас глубоко вздохнул.
- Вы с Глассом возьмите Долла. Отнесем его в лагерь. Нечего ждать вертолета. Капрал всего метрах в тридцати. Я вызову лейтенанта и расскажу ему.
Блонди кивнул мне:
- Пошли.
Взволнованный, я пошел за ним через траву. Мы увидели Долла, лежащего на животе. У него был снесен весь затылок. Рядом с ним лежал на спине вьетнамец. Его мертвые глаза уставились на меня. На лбу, чуть выше переносицы, зияло круглое пулевое отверстие. Оно было похоже на третий, сердито глядящий глаз. Он мог быть старшим братом мальчика, убитого на берегу реки, - так велико было сходство. Два других убитых вьетнамца в черных пижамах, съежившись, лежали в траве голова к голове, как будто спали.
Не говоря ни слова, мы перевернули Долла на спину. Я взялся за ноги, Блонди - за руки, и мы понесли его через траву. Он оказался гораздо тяжелее, чем я ожидал. С каждым шагом его голова покачивалась, как у живого. Я так и ждал, что он обругает нас за неловкое обращение.
Когда мы вернулись на место, Томас рассказал, что лейтенант взбешен и ругает Долла за то, что тот связался с противником. Нам было приказано по возможности избегать перестрелки. Лейтенант не хотел больше потерь.
- Но мы убили троих, а потеряли только одного, - заметил Блонди. - Ты сказал ему это?
- Да, сказал. Это его немного успокоило.
Я недоверчиво покачал головой.
- Ты что, Гласс? - резко спросил Томас.
- Ничего.
- Говори, парень.
- Ведь Доллу теперь наплевать, что лейтенант ругался.
- Долл старался для себя, а не для пользы подразделения. Испортил все дело. Запомни это, Гласс.
Мы несли Долла, сменяясь по двое. Солдат злил добавочный груз, и они небрежно обращались с телом. К тому времени, когда мы дошли до базы, все лицо покойника было покрыто синяками и порезами от хлеставшей острой травы. Но всем было наплевать.
Прежде чем начать крутой подъем к лагерю, мы отдохнули в конце тропинки. Становилось темно, но теперь впереди не таилась опасность, и мы почувствовали облегчение. Я наблюдал, как Томас закурил марихуану и уставился в темнеющее небо. Я восхищался им. Раньше я недооценивал его, считал простоватым, послушным "вторым номером". Теперь меня поразило, что он оказался гораздо проницательнее и сложнее. Старик был мертв, и Долл был мертв, а Томас, который рисковал так же, как они, остался жив. Я уважал его за это. Он рассчитал все шансы и заставил их работать на себя. Меня тревожили мысли о том, что все-таки случилось с Доллом там, в поле, но я выбросил эти сомнения из головы. Не время об этом думать.
Мы медленно поднимались по склону: тяжело было нести мертвое тело. Потребовалось четыре часа, чтобы добраться до вершины плато, и еще полчаса, чтобы дойти до лагеря. Когда мы около половины девятого вступили на его территорию, там было заметно значительное оживление. Одни солдаты готовились к выходу в ночную засаду. Другие, стоя у своих палаток, курили и подавали советы уходящим. Никто не обратил на нас особого внимания, пока кто-то не заметил убитого и не закричал:
- Кто это?
- Капрал Долл, - ответил Блонди.
Его ответ пробудил интерес.
- Не тот ли это парень, который взял на себя командование в лощине?
- Он самый.
- Должно быть, вам пришлось туго. Сколько людей вы потеряли?
- Десять - двенадцать.
Окруженные солдатами, мы направились к палатке лейтенанта Колдрона.
- Сколько гуков вы ухлопали? - спросил один из солдат, заметивший висящие на плече Томаса вьетнамские автоматы.
- Достаточно, - буркнул Томас.
Солдат настаивал:
- А все же?
- Не сосчитать.
- Брехня! Где же их винтовки? У вас только две.
- Отвяжись, - сказал Томас.
- Мы очистили лощину от вьетконговцев, - похвалился одна из солдат.
- Да, мы слышали. Лейтенант утром плясал джигу. Вас представляют к благодарности в приказе.
- Плевать. Столовая еще открыта?
- Только для тех, кто уходит в засаду.
- А для тех, кто выбрался из засады?
- Палатка священника всегда открыта.
- Болван!
Подойдя к палатке командира, Томас приказал двум солдатам отнести тело Долла в медпункт. Потом распустил нас и вошел в палатку для доклада. Несколько солдат поспешили в столовую в надежде выпросить горячей пищи. Остальные устало поплелись в свои палатки, чтобы выспаться перед завтрашней войной.
Я остался один и глядел, как Блонди удаляется в сторону палаточного лагеря. Я физически выдохся, но сохранял ясность мыслей, в мозгу проносились события этих двух дней. Мне надо было с кем-то поговорить. Я поспешил за Блонди и догнал его у палатки.
- У тебя нет еще одной сигаретки? - попросил я. - Мне надо успокоиться.
Он усмехнулся:
- Я и сам не прочь покурить. Еще одну дам, а потом добывай сам. Это нетрудно. Все достают это добро.
Блонди увел меня за палатку, и мы сели на землю.
- Я открыто не курю, только в патруле. - Тут всегда крутится пара усердных сержантов, которые, стараются еще больше отравить жизнь. Я не хочу давать им пищу.
Мы закурили. Марихуана действовала хорошо. Мой мозг отделялся от ноющих костей. Мы молча сидели, наслаждаясь прохладным ночным воздухом. Приятно было освежиться после удушающей жары долины. С каждой затяжкой образы смерти медленно отступали. Я погружался в какое-то туманное небытие. По-иному действовала травка на Блонди. Словно издалека до меня доносилось жужжание ею голоса. Он был в своем раю, мечтая о плотских наслаждениях. Меня с ним не было. Потом он вернулся во Вьетнам.
- Тридцать дней, Гласс. Один несчастный месяц - это все, что мне осталось пройти.
- Надеюсь, что пройдешь, - сказал я.
- Надейся, черт возьми!
- Доллу не пришлось…
- Плевать на Долла. Сам виноват. А я не убийца. Ты что, хочешь меня напугать?