Такая же, как и была, свежая, здоровая и румяная, с теми же правильными, несколько резкими чертами красивого лица римской матроны из русских купчих, побывавшей парижской студенткой. То же самодовольно-уверенное выражение в карих глазах под соболиными бровями, глядевших через pince-nez на прямом крупном носе, что придавало лицу еще более серьезный и в то же время несколько вызывающий вид. И одета она была с обычной умышленной скромностью, не лишенной своеобразного кокетства: черная шерстяная юбка, черная хорошо сидевшая жакетка, опушенная черным мехом, черное боа, черные перчатки и черная шапочка на голове.
"Еще более раздобрела, несмотря на усердное занятие наукой!" - подумал Невзгодин, заметив пополневший бюст, и не без любопытства и не без некоторого смущения ждал, что будет, когда аккуратная до педантизма его чистеха жена войдет в комнату, в которой действительно была невозможная грязь.
И действительно, только что Марья Ивановна вошла в комнату, как на ее лице выразился ужас, и она воскликнула:
- Да ведь это нечто невероятное… Тут целые недели не убирали…
- Вроде этого, Марья Ивановна! - виновато промолвил Невзгодин.
- И вы могли жить в таком свинстве?
- Как видите… Даже не замечал… Увлекся работой… Да вы присядьте, Марья Ивановна… Вот сюда…
Невзгодин бросился снимать со стула бумаги.
Марья Ивановна подобрала юбку и осторожно присела, продолжая с брезгливым видом озирать комнату.
Невзгодин хотел снимать пальто, но жена его остановила:
- Не снимайте, Невзгодин… Я сейчас ухожу и вас не хочу держать в этой клоаке.
Он присел в пальто.
- Посмотрите на себя, как вы осунулись и побледнели, Невзгодин, - продолжала Марья Ивановна. - Живя так, вы схватите чахотку… Ведь это безобразие… Видно, что некому за вами присмотреть… И долго вы сочиняли?..
- Три недели.
- И никуда не выходили? Работали по-русски - запоем?
- Запоем.
- Безобразие! Вам жизнь, что ли, надоела?
- Пока нет еще.
- Так не делайте таких опытов над собой и не живите по-азиатски. У вас от одного табачного дыма можно задохнуться. А какой развод микробов! Как вам не стыдно, Невзгодин? Кажется, образованный человек и…
Марья Ивановна вдруг остановилась и засмеялась.
- Да что ж это я? Пришла к вам по делу, а вместо этого читаю вам нотации…
- Читайте, не стесняйтесь, Марья Ивановна. Я стою их! - весело проговорил Невзгодин.
- Все равно, бесполезно… Вас не переделаешь… Но, без шуток, так жить ведь нельзя… Вид у вас совсем скверный…
- Я думаю перебраться отсюда.
- Обязательно. И знаете ли что, Невзгодин?
- Что, Марья Ивановна?
- Вам нужна нянька, которая смотрела бы за вами… Ну, конечно, нянька-женщина. Если я поселюсь в Москве и найму квартиру, милости просим ко мне жильцом. Я охотно буду смотреть за вами… Право, говорю серьезно.
- А я так же серьезно благодарю вас и готов быть вашим жильцом, Марья Ивановна, если только долго усижу в Москве…
- Ну, а мое дело в двух словах. Я пришла просить вас…
- Развода? - подсказал Невзгодин.
- Он мне пока еще не нужен. Быть может, нужен вам?
В словах ее звучала любопытная нотка.
- И мне, слава богу, не требуется…
- Больше глупости не повторите?
- Постараюсь.
- Мне нужен вид на жительство. Я, конечно, могла написать вам об этом, но мне хотелось повидать вас… У нас ведь нет друг к другу… ненависти… Не так ли? И мы, я думаю, можем продолжать знакомство…
- Еще бы… На какой срок вам нужен вид?
- На год, на два, как знаете. Пока меня прописали по заграничному паспорту, но полиция требует вид от вас.
Невзгодин обещал достать его после праздников.
- Куда прикажете доставить?
- В меблированные комнаты Семенова, на Девичьем поле, в Тихом переулке… Я там остановилась. Близко к клиникам. Я приехала сюда держать экзамены. Пока я лишь французская докторесса.
- Давно вы приехали?
- Три дня тому назад.
- И уже начали заниматься?
- С завтрашнего дня начну. Если хотите зайти, помните, что я могу вас принять только утром, по воскресеньям. Остальное время я буду заниматься и ходить в клиники… Ну, а вы… химию бросили?
- Нет.
- Говорят, ваша повесть скоро появится.
- В январе.
- Любопытно будет прочесть. Непременно прочту после экзаменов… А еще говорят…
Марья Ивановна насмешливо усмехнулась.
- Что еще говорят?..
- Будто вы снова увлечены Заречной…
- Вранье, Марья Ивановна…
- И я не поверила… Вы не способны увлекаться серьезно… Ну, однако, идемте…
Марья Ивановна встала, но, прежде, чем выйти из комнаты, отворила форточку.
- Вы все та же, Марья Ивановна? - усмехнулся Невзгодин.
- Какая?
- Любите порядок и живете по строгому расписанию.
- Еще бы. Да и поздно меняться. И вы такой же…
- Какой?
- Неосновательный…
Они вместе вышли на подъезд.
XXIV
Погода была отличная. Только что выпал снег и блестел под солнцем. Мороз был несильный.
Невзгодин с наслаждением вдыхал свежий воздух, словно бы опьяненный им.
- Вы куда, Марья Ивановна? Не прикажете ли подвезти вас?
- После сиденья да ехать? Вы с ума сошли, Невзгодин! Вам необходимо прогуляться. Мне надо к шести часам быть на Арбате, у тети. А вам в какую сторону?
- К Тестову обедать…
- Богаты, что ли?
- Положим, не богат, но после обедов в "Севилье" хочется побаловать себя…
- И транжирить деньги? Все тот же. Нам по дороге… Пойдемте пешком.
И она было направилась. Невзгодин ее остановил:
- Марья Ивановна! Прокатимся лучше в санках. Дорога отличная и…
- И что еще?
- Признаться, я дьявольски хочу есть.
- Отсюда недалеко. Вам полезно пройтись. Идемте! - властно почти приказала Марья Ивановна.
- Идемте! - покорно произнес Невзгодин.
Скоро они вышли на Кузнецкий мост. Там было много народу, и особенно кидалась в глаза предпраздничная суета. У всех почти были покупки в руках.
На тротуаре было тесновато. Невзгодин предложил жене руку.
Они пошли теперь скорее, рука об руку, оба веселые и оживленные, посматривая на пешеходов, на богатые купеческие закладки, на витрины магазинов и меняясь отрывочными фразами.
Невзгодин невольно вспомнил, как вскоре после супружества они так же гуляли по воскресеньям по парижским бульварам или где-нибудь за городом, но тогда их прогулки обыкновенно кончались спорами и взаимными колкостями.
А теперь они так мирно беседуют, что со стороны можно подумать, что гуляют влюбленные. Вот что значит быть мужем и женой только по названию!
Невзгодин улыбнулся.
- Вы чего смеетесь?
- Вспомнил, Марья Ивановна, как мы гуляли с вами в Париже.
- Для вас это очень неприятные воспоминания? Признайтесь?
- Как видите, во мне не осталось злого чувства… А вы как обо мне вспоминали, Марья Ивановна? Лихом? Или никак не вспоминали?
- Напротив, часто и всегда как о порядочном человеке, которому только не следует никогда жениться… Вот и обменялись признаниями! - засмеялась Марья Ивановна.
У пассажа Попова экипажи ехали шагом. В маленьких санках, запряженных тысячным рысаком, сидела Аносова. Она увидела Невзгодина с женой и смотрела на них во все глаза, изумленная и взбешенная, точно ей нанесена была какая-то обида.
Невзгодин взглянул на нее. Она отвела глаза в сторону.
- Глядите, Марья Ивановна, на московскую красавицу Аносову. Вон она на своем рысаке. Трудно сказать, что лучше: великолепная вдова или рысак.
- Она стала еще красивее, чем была в Бретани, когда я ее видела.
- Прелесть… Эта белая шапочка так идет к ней.
- Вы с ней продолжаете знакомство?
- Раз встретился. У нее еще не был. Собираюсь с визитом. Кстати и дело есть.
Они подходили к театру.
- До свидания, Невзгодин, - проговорила Марья Ивановна, высвобождая руку. - Нам дальше не по пути.
Невзгодину вдруг пришла мысль пригласить жену обедать. Все не так скучно, чем одному, и вдобавок он расспросит о парижских знакомых. К тому же он знал, что Марья Ивановна любила хорошо покушать, но была слишком скупа, чтоб позволить себе такую роскошь.
Невзгодин спросил:
- Вы к тетке обедать, Марья Ивановна?
- Да, к шести часам… Надеюсь, не опоздала? Без двадцати шесть! - облегченно проговорила она, взглянув на часы. - Прощайте, Невзгодин.
Но он пошел рядом с ней.
- Нет, позвольте… У меня к вам просьба!
- Какая?
- Сделайте мне честь, примите мое приглашение пообедать вместе у Тестова?
Марья Ивановна изумленно взглянула на Невзгодина.
- С чего вам вдруг пришла в голову такая дикая фантазия? - строго спросила она, пытливо взглядывая на Невзгодина.
Но вид у него был самый добродушный.
- Что ж тут дикого? Мне просто хочется пообедать вместе, порасспросить о парижских знакомых и выпить бокал шампанского не за ваше здоровье, - вы и так цветете! - а в благодарность…
- За то, что мы так скоро разошлись? - перебила молодая женщина.
- И не сделались врагами…
- Вы по-прежнему сумасшедший и мотыга!.. Но ведь вам будет скучно со мной… Пожалуй, мы к концу обеда побранимся…
- Едва ли… Ведь после обеда мы разойдемся в разные стороны.
- Или вы, как писатель, хотите изучить меня? Так ведь довольно, кажется, изучили?..
- Это уж мое дело.
- И наконец я обещала тете…
- Пошлем посыльного.
Марья Ивановна все еще колебалась.
Хорошо изучивший ее Невзгодин сказал:
- Или вы боитесь, что скажут ваши тети и дяди, если узнают, что вы обедали в сочельник с мужем, которого бросили и которого ваши родные считают, конечно, за самого беспутного человека в подлунной?
- Я никого и ничего не боюсь… Идемте обедать! - решительно проговорила Марья Ивановна.
Они повернули и пошли под руку через площадь.
- Вот спасибо, что не отказали, Марья Ивановна.
- Но только я обедаю с вами с условием…
- Заранее принимаю какие угодно.
- Мы будем обедать скромно… Вы не будете бросать даром деньги.
"Все та же скупость. Даже чужие деньги жалеет!" - подумал Невзгодин и ответил:
- Будьте покойны.
- И я вам не позволю много пить…
- Буду послушен, как овечка, Марья Ивановна.
Через несколько минут Невзгодин с женою сидели в общей зале ресторана, за небольшим столом, у окна, друг против друга, на маленьких бархатных диванчиках, как бывало в Париже, обедая по воскресеньям, в короткие медовые месяцы их супружества, в дешевых ресторанах.
Без меховой жакетки, простоволосая, с тяжелой темно-каштановой косой, собранной на темени, без завитушек спереди, гладко зачесанная назад, Марья Ивановна выглядела моложавее и менее полной в своем черном, обшитом у ворота белым кружевом, платье, тонкая ткань которого плотно облегала ее роскошный бюст. И ее румяное лицо, с легким пушком на полноватой, слегка приподнятой губе, под которой сверкали крупные зубы, и с родинкой на резко очерченном подбородке, и вся ее крепкая, плотная, хорошо сложенная фигура дышали могучим здоровьем и физической крепостью женщины, заботящейся о том сохранении силы, красоты и свежести тела, которое французы метко называют: "soigner la bete" . Недаром же Марья Ивановна научилась в Париже ежедневно обливаться холодной водой, делать гимнастику, ездить на велосипеде и вообще культивировать в себе здоровое животное по всем правилам гигиены и физического воспитания.
Она строго и несколько изумленно посматривала сквозь стекла своего pince-nez в золотой оправе то на улыбающегося, веселого Невзгодина, предвкушавшего удовольствие дернуть несколько рюмок водки и вкусно закусить, то на половых, которые то и дело носили и ставили на стол перед ними тарелки, тарелочки, сковородки и банки со всевозможными закусками. И хотя у Марьи Ивановны текли слюнки при виде свежей икры, белорыбицы, семги, осетровой тешки, грибов, запеканок и всяких других русских снедей, которых она, коренная москвичка, воспитанная у богатой тетки, так долго не видела в Париже, тем не менее ее возмущала эта "непроизводительная трата денег", как она называла всякое мотовство.
- Невзгодин! - проговорила она наконец тихо и значительно.
Эта манера называть мужа по фамилии, манера, давно усвоенная Марьей Ивановной и прежде раздражавшая Невзгодина, как напускная претензия на студенческую бесцеремонность, и этот внушительный тон цензора добрых нравов не только не сердили теперь Невзгодина, а напротив, возбуждали в нем еще большую веселость.
И он, будто не догадываясь, в чем дело, с самым невинным видом спросил, как, бывало, спрашивал прежде, называя и тогда жену Марьей Ивановной, но только спросил без прежней иронической нотки в голосе, а добродушно:
- Что прикажете, строжайшая Марья Ивановна?
- А наши условия? Зачем вы велели подать все это! - тихо сказала Марья Ивановна, указывая взглядом на закуски.
- Зачем? А для того, чтобы вы непременно отведали этих прелестей русской жизни! - смеясь отвечал Невзгодин. - Не будьте же строги и успокойтесь за мой карман… Все это не дорого стоит… Да если бы и дорого?.. Разве вы не доставите мне удовольствия угостить вас? С чего вам угодно начать? Позвольте положить вам свежей икры. Вы прежде ее обожали, Марья Ивановна. А перед закуской крошечную рюмочку зубровки…
Невзгодин угощал с такой подкупающей любезностью, что Марья Ивановна перестала протестовать и даже милостиво разрешила Невзгодину налить ей зубровки. Чокнувшись с мужем, она выпила крохотную рюмку водки по-мужски, залпом и не поморщившись, и принялась закусывать.
Внутренне очень довольная этим неожиданным обедом с "беспутным человеком", но все еще несколько натянутая - чопорная и преувеличенно-серьезная, - словно бы боящаяся, что половые и два-три господина, бывшие в зале, примут ее за непорядочную женщину, - Марья Ивановна ела необыкновенно вкусно, не спеша, видимо наслаждаясь едой, но стараясь, впрочем, не обнаружить своей, редкой вообще у женщин, страстишки к чревоугодию, которую она, благодаря скупости и правилам режима, всегда обуздывала, не давая ей воли.
"Но изредка можно себе позволить!"
И в спокойных глазах Марьи Ивановны загорался даже плотоядный огонек, когда она облюбовывала что-нибудь, особенно ей нравящееся, и с умышленной медлительностью, чтобы не выказать неприличной жадности, накладывала на тарелочку.
А Невзгодин не особенно заботился о корректности и, страшно проголодавшийся, набросился на закуски и, несмотря на строго-укоряющие взгляды жены, выпил очень быстро несколько рюмок водки. Он любил иногда выпить и, как он выражался, "посмотреть, что из этого выйдет".
После нескольких рюмок он нисколько не захмелел, а почувствовал себя бодрее и словно бы восприимчивее, испытывая то несколько возбужденное и приятное состояние, когда человека вдруг охватывает прилив откровенности и ему хочется сказать что-то особенное, хорошее и значительное, но для этого необходимо только выпить еще одну-другую рюмку, и тогда будет все отлично.
И Невзгодин потянулся к одной из многих бутылок водки, стоявших на столе.
Быстрым, уверенным движением Марья Ивановна схватила своей розоватой мягкой рукой с коротко остриженными ногтями маленькую, почти женскую руку Невзгодина, державшую горлышко пузатого графинчика, и решительно проговорила:
- Довольно, Невзгодин!
- Я хотел только еще одну рюмочку, Марья Ивановна! - виновато промолвил Невзгодин.
- Что за распущенность! Вы и так много пили.
- Всего четыре рюмки.
- Неправда, шесть.
- Вы считали? - весело и добродушно спросил Невзгодин.
- Считала…
Марья Ивановна не отнимала руки. Невзгодин чувствовал ее силу и теплоту.
- И больше не позволите?
- Не позволю. Ведь вам так вредно пить… И без того вы ведете совсем ненормальную жизнь, и если будете еще пить…
- Я не пью… Изредка только. А если вообще делать только то, что не вредно, то можно умереть с тоски… Не правда ли, Марья Ивановна?
- Неправда. И я вас прошу, не пейте больше! - настойчиво повторила молодая докторша.
- Это ваш каприз?
- Я не капризна.
- Боязнь, что я буду пьян?.. Можете быть уверены, что я при дамах не напиваюсь.
- Не то.
- Так что же?
- Просто… просто искреннее желание остановить ближнего от безумия.
Она проговорила эти слова мягко, почти нежно, и, слегка краснея, торопливо отдернула руку.
- Спасибо за ваше участие. Искренне тронут и больше не буду. Поцеловать бы в знак благодарности вашу руку, но здесь нельзя.
И Невзгодин приказал половому убрать все бутылки с водкой.
- Довольны моим послушанием, Марья Ивановна?
- Если б я была уверена, что вы можете быть всегда таким, как сегодня, то…
Она усмехнулась, не докончив фразы.
- То что же?
- Я, пожалуй, пожалела бы, что мы разошлись.
- А так как вы не уверены, то и не жалеете! - весело воскликнул Невзгодин.
За обедом Марья Ивановна отдавала честь подаваемым блюдам и запивала еду, по парижской привычке, красным вином. Она снова прочла маленькую нотацию Невзгодину, предупреждая его, как врач, что он быстро сгорит, как свечка, если радикально не изменит образа жизни.
- Я вам серьезно это говорю, Невзгодин. Нельзя распускать себя.
И она предписывала ему подробности строгого режима: раннее вставание, холодные души, моцион, шесть часов занятий умственным трудом… И, главное, поменьше эксцессов… вы понимаете? Она затруднилась только предписать одно из условий режима: спокойный брак, вследствие решительной непригодности Невзгодина к тихой семейной жизни, но все-таки дала несколько предостережений относительно вредного влияния на организм сильных любовных увлечений…
- Впрочем, по счастью, на них вы не способны! - заключила Марья Ивановна свою лекцию.
Невзгодин слушал, потягивая тепловатый кло-де-вужо, и был несколько тронут такой заботливостью Марьи Ивановны. Все, что она говорила, - и так авторитетно, - было, несомненно, умно, справедливо, но давно ему известно и… скучно… И Невзгодин невольно припомнил ту пору супружества, когда, спасаясь от научных нравоучений жены, сбегал от нее на целые дни.
Обрадовавшись, что лекция окончена, Невзгодин охотно обещал исправиться и стал расспрашивать о парижских знакомых, о том, как Марья Ивановна думает устроиться…
Марья Ивановна сообщила о парижских знакомых и потом стала рассказывать о своих планах и надеждах.
По окончании экзаменов весною она уедет на месяц-другой в Крым отдохнуть и к осени вернется в Москву и займется практикой. Она изберет специальностью женские болезни и надеется, что практика у нее будет благодаря родству и знакомству среди богатого купечества. Она тогда устроит себе уютную квартиру, сделает хорошую обстановку и будет вполне довольна своей судьбой.
- Я ведь не гоняюсь за чем-то особенным, как вы, Невзгодин. Мой идеал - разумное, покойное, буржуазное счастие. И я завоюю его! - уверенно прибавила Марья Ивановна.
- Но для полноты режима благополучия вы забыли одно…
- Что?