Мы были на пути к фильму. Я носил брюки из кожзаменителя - настоящий король моды - которые лопнули сзади на выходе из машины перед ее домом. Я прошел в ее западноголливудские апартаменты, сжимая засветившиеся ягодицы на манер танцора-любителя, и объяснил, что мне надо в туалет.
Не знаю, что я там собирался предпринять. У меня же не имелось при себе нитки с иголкой на случай непредвиденной штопки. Нет, я там просто замер, глядя в зеркало с обычным первосвиданческим вопросом: "Какого черта я делаю?", - а потом приступил к действию, когда возобладал инстинкт, и пальцы сами собой стали легонько плясать по баночкам с ореомицином, мотрином, бенадрилом и с прочими бесполезными субстанциями, пока не наткнулись на золотую жилу.
Моя техника заключалась в том, что смываешь воду, открывая зеркальный шкафчик, кашляешь, совершая хищение, потом опять смываешь, захлопывая дверцу. Нет ничего шумнее, по моему опыту, аптечки с тугой дверкой. Особенно если хозяйка снаружи поджидает тебя, и ты уже на что-нибудь опоздал. Неизбежно тебя встречают косые взгляды и натужные попытки твоей спутницы на вечере изобразить суету вокруг растений. Мой modus operandi и главный способ заметать следы, если они оставались, состоял в том, чтобы всегда оставлять несколько украденных таблеток в бутылочке от лекарства. Или в противном случае, если я совершенно терял голову, закинуть туда аспирин, анацин или тому подобное бесполезное успокоительное. (Лучше всего коричневые колеса, поскольку желтый перкодан и белый дристан невозможно обнаружить, пока ты не унес добычу и не скрылся от подозрений.)
К моменту, когда мы уходили, я разжевал горсть колес, запив эту кашицу водой из-под крана. Приход не заставил себя ждать. И на голове у меня уже сидел Нортон, ее кот, когда она выплыла из спальни в ажурных чулках, кожаной юбке, с журналовой сумкой. (Игры с домашними животными, берусь утверждать по опыту, отлично помогают замаскировать внезапную потерю равновесия.)
Сандра работала рецензентом у - как она его называла - "бессовестного миллионера" из Долины. Или, возможно, так называл его я. Его звали Джек Марти, Марти Джексон, Джек Мартини. Что-то в этом роде… Он страдал от постоянных автомобильных тревог. Неделями его "Ягуар" шумел в неположенных местах у стоп-сигналов в Долине то там, то там. Никто не мог раздуплить фишку. Джэг-эксперты, жалкие агенты по продажам, вся сеть техподдержки дорогущих престижных тачек коллективно чесала репу. Пока в одно благоуханное утро, совершая прогулку с ветерком от дороги к двери, Сандра не услышала эти… попискивания и возню.
Эти тихие попискивания, эта возня… Мистер Марти, по всей видимости, держал в своем джэге крыс. И все дела! Проявив нечаянно милосердие, продюсер давал приют семейству грызунов. Живя в машине, хвостатые слопали проводов на десять штук баксов, столько стоит "Бритиш Авто". Что по-своему клево. Здесь Голливуд, и так далее, места хватит всем.
Слава богу, шеф моей будущей экс-супруги мог позволить себе содержать крысиное гнездо. С "Фильма недели", несмотря на его невразумительность, он срубил немерено. Он крутился, если не ошибаюсь, вокруг группки весельчаков, потерпевших крушение и оказавшихся на пустынном острове. Что-то в этом роде. Они были вынуждены есть друг друга, чтобы выжить. Много ужаса и сексу. У мужика не было как такового офиса, и Сандра работала в Северном Голливуде на ранчо, знаменитом тем, что некогда там обитал Джон Кэнди.
Должен особо упомянуть прискорбный факт, что на том этапе игры я был по-настоящему впечатлен. "Ничего себе, - помнится, думал я, когда пару раз приходил туда укуренным и убивал время, пока Сандра не собиралась на выход. - Джон Кэнди сидел на этой кушетке..! Джон Кэнди входил в эту дверь..! Джон Кэнди трогал крышку этого унитаза..!"
Величие перло в этом месте из всех дыр, надо было просто надыбать туда приглашение.
* * *
Что мне действительно нравилось в Сандре - как бы ироничным это ни кажется в ретроспективе, памятуя о ее япповом будущем - так это то, что она вышла из хорошего богемного племени. Ее мать с отцом были столь же до мозга костей претенциозно утонченны, сколь и мои - человекообразным подобием формики.
Ее родители, рассказывала она, закатывали дикие вечеринки. Папа в Лондоне иллюстрировал книги. Художник. Мама раньше жила в России. Твигги в духе "Доктора Живаго"… И я был совершенно заинтригован.
Не в силах что-то делать, кроме как торчать, писать, беспокоиться, что не пишется, торчать чуть сильнее и спать с женщинами, которых восхищало, как сильно я торчу и пишу, я не был в полном смысле слова захвачен тем, что вы бы назвали joie de vivre. Сандра знала, как надо жить. Умение для меня непостижимое, как выдувка стекла или разговорный эрду. Я слушал, очарованный ее сказками про то, как она с родителями ездила каждое лето в Португалию, где они жили с другими художниками, писателями и прочими счастливыми творческими натурами.
Я парил там, во вверенных мне небесах, когда она рассказывала чудесные истории про танцы на столах, о лете, полном влюбленных в красоту художниках, единственной маленькой девочке, крутящейся под холстами, пока папа смеялся, а испанцы писали ее портреты, и все пили и пели до упаду в некой невообразимой богемной нирване. (Моя семья каждое лето, уложив чемоданы, предпринимала жалкую суточную поездку на военные базы, где отец проводил две недели в армейских резервах.)
Мы, так или иначе, продолжали состоять в категории общих знакомых, когда затянули узел. Настолько легко прошло это предприятие, вечер важного события, что я действительно позабыл о том, что произошло важное событие. Скрючившись в задней комнате и отсыпаясь после прихода, я услышал стук в дверь и выскочил из собственных носков.
Никакого человека в наркотическом ступоре не обрадует стук в дверь. Он может означать что угодно. В данном случае он означал, что я должен танцующей походкой ступить в люк, начать спуск, и мое падение затянется на долгие годы. Однако я разглядел лишь, что окно черного хода - это моя коварная красоточка с серебряными волосами.
Я совершил отступление в спальню за наркотическим догоном - мой последний холостяцкий кайф - и выполз навстречу суженой.
Потом помню, мы с Сандрой мчимся к Бёрбэнку вместе с Жанин, ее саркастичной задушевной подругой, нашей свидетельницей. Эта Жанин представляла собой сногсшибательную итальянку, вечно дергающуюся по поводу размера своих бедер. В любую другую эпоху она была бы богиней, но в наше время она ощущала себя жирной коровой. И никто и ничто не мог разубедить ее насчет этого состояния. Как и все невротики, она щедро выплескивала на всех на своем пути испытываемое к себе презрение.
- Очень мило, Джерри, женишься ради денег. Как думаешь, может у тебя получиться сделать на этом карьеру?.. И не такую, какая у тебя сейчас…
И понеслось, всю дорогу по холмам в Сандриной охрененной, только что купленной "Toyota Tercel". Мои мысли, ежели так их можно назвать, закипели и выдали "Какого черта?" Я могу жениться, затем развестись, и мне не обязательно чувствовать себя пресмыкающимся по мере того, как бегут годы, а я живу одинокой, загруженной 24 часа в сутки и семь дней в неделю жизнью.
Да, точно! Все встало на свои места. Развестись… Я разведен… Разведенный чувак. Это была клевая идея, после трех штук за оплаченную службу. Не то, чтобы я питал такое уж уважение к себе и миру в целом и придавал своему решению столь большую весомость. Я, кроме всего прочего, уже жил как джанки. Я не ширялся ежедневно, но тем не менее… И что будет еще одна порция сюрреализма - в данном случае шоу "битва за гринкарту" - означать в общем большом мироздании? Не в том смысле, что потом меня обвинят в непорядочности. У меня не было проблем с порядочностью. У меня она просто отсутствовала. Беспокоиться на долю секунды о том, что я делаю, означало бы принимать себя всерьез. "Он разведен, - представил я себе, как будут шептать друг другу будущие возлюбленные. - Вот почему он такой мрачный…" Вроде как сломать самому себе ногу, чтоб до людей дошло, отчего ты хромаешь.
Любовь действительно заставляет землю вращаться. Вопрос, вокруг чего?
Мой последний большой добрачный роман происходил с фройлян Дагмар, замужней немкой, приехавшей сюда продавать свое Искусство Перфоманса. А также, как я узнал, она решила отдохнуть от муженька и der Kinder.
Эта черноволосая черноглазая мать двоих детей, по причинам до сих пор для меня туманным, поселилась в гадюшнике у моего партнера-порнушника в Голливудских квартирах за белым забором.
Мы с Дагмар впервые положили друг на друга глаз на съемках "Ночных грез", эротического кино для вечернего показа, который стал для меня и вышеупомянутого партнера первым полномасштабным набегом в страну Икс. Хорошо еще, что первоначально фильм назывался "Дневные грезы", а это входит в noms-de-porn, которые придумали мы с моим приятелем-режиссером.
Я дал партнерше имя "Краска Мечты" - что звучит как претенциозная краска для волос - а себя обозвал "Герберт У. Дэй". Это имя сопровождалось фальшивой легендой. Г.У.Д., объяснял я любопытным, звали директора моей средней школы. Он часто снимал с меня трусы и шлепал. Теперь, мстя ему, я увижу, как эта садистская пуританская жопа существует в качестве порнолегенды, первого человека в авангарде шлепо-ерзанья. (Видите ли, "Ночные грезы" снискали дурную славу, сломав важнейший Барьер Горячей Каши, став первым в истории праздника неприличностей случаем использования в натуральную величину коробки "Пшеничного Крема" для экранного коитуса.)
Что любопытно в порнографии, и для тех, кто занимается штамповкой в этом мрачном бизнесе, это необычное отсутствие стимулирующей обстановки. Так что опыт сидения в крохотном проекционном зале - или на съемочной площадке - и наблюдения за тем, как разнообразные спаривающиеся люди отрабатывают дневную ставку, изображая оргазм, оценивается по Шкале Мотивации где-то между складыванием белья и "Встречей с прессой".
Нет реального способа описать чувство, когда ошиваешься рядом, жуешь пончики суточной давности и чавкаешь плохой жвачкой, трындишь насчет плюсов восстановленных шин по сравнению с новыми в то время, как в десяти футах от тебя красоточка вытянулась на локтях и коленях и ее обрабатывает мускулистый экземпляр, чьим определяющим атрибутом является пенис, настолько солидный, что переплюнул бы в два раза протезированную конечность Билли Барти, если бы ему таковая понадобилась. "Ладно, нужен майонез!" - гавкает режиссер, и тут же мистер Полуметровый пускает струю, а всей группе так скучно, что она устраивает тараканьи бега за декорациями.
Всем этим я хочу сказать, что не думаю, дескать, именно эротический выпад от просмотра "Ночных грез" сподвиг Дагмар подкатить ко мне перед тем, как участники разошлись, и сформулировать прямо таки удивленное обвинение: "Почему ты ведешь себя так, будто меня не замечаешь?"
На что, разумеется, ответа не нашлось. Скажешь: "Нет, я тебя заметил", - и придется объяснять, почему это тогда не продемонстрировал… Признаешь, что их существование от тебя совершенно ускользнуло, - окажешься в еще более худшем положении… А правда в том, что единственный найденный мною способ произвести впечатление на красивую женщину заключается в полном ее игнорировании. (А учитывая мой послужной список, ей очень хочется закрутить со мной…)
Это не безмазовое предложение. Если наносишь удар, тебе не особо плохо, потому что ты так и не совершил настоящего выпада. Если, с другой стороны, вышеупомянутая красавица, от обиды или от уязвленной гордости, приближается к тебе выяснить, что за мужик имеет наглость ее не признавать, не распевать осанны, которые она заслуживает, ты в итоге начинаешь процесс, обеспечив себе уважение, в другой ситуации невозможное.
Пока режиссер со свитой продолжали обсуждать безразмерную гениальность сотворенного ими, я предложил Дагмар смыться вместе.
И в результате мы с этой долговязой тевтонской артисткой с рубинового цвета губами потащились под ручку по Голливудскому бульвару в ужасные десять часов утра. Даже в это время солнечный свет так резок, что любой вменяемый житель вынужден искать убежище. Только в Лос-Анджелесе свет обладает тем пропитанным ужасом, вызывающим чувство вины свойством. Будто само солнце вопит на тебя: "Какого хера ты делаешь на улице, какие у тебя по жизни проблемы?" Отцы города, из какого-то извращенного почтения, заставляют тротуары по Голливудскому бульвару буквально искриться. Голова может разболеться от мерцающих камней между засаженными в бетон умилительными звездочками. Всегда хочется сделать из великолепного то, что не столь уж великолепное и неспособное таковым стать: мертвую и безвольную тряпку.
Формы жизни на бульваре только начали пробуждаться. Разводилы в бегах, в основном Тимы и Тамми со Среднего Запада, скрывались в кафе "У Томми" на углу Уилкокс, замышляя эти их типичные "надуть-тебя-на-двадцатку-и-еще-по-мелочи" сквозь режущий глаза яркий лабиринт открывающегося перед ними дня. Мы с Дагмар нырнули в "Веселую Комнату", один из бесчисленных приятных по утрам баров, тянущихся вдоль бульвара. Такие места туристы даже не замечают, а местные любят там прятаться.
Бары я люблю только ранним утром. Заведения, открывающиеся в шесть, чтобы позаботиться о проснувшейся бурлящей толпе, действуют на подобных мне успокоительно. Теплое и туманное осознание, что среди рассеяных по этому гиблому ландшафту есть легионы других, кто просто не может прожить день без определенной формы благословенного убивающего душу бодряка.
Единственная разница между наркотой и алкоголем состоит в том, что от выпивки начинаешь хуже выглядеть. От бухла краснеешь, от иглы зеленеешь. Одно превращает тебя в кошмар, другое - в кошмарную шутку. От наркотика, по крайней мере, сохраняешься.
Можно, если я начну повторять популярный миф, мазаться годами и закончить семидесятилетним живчиком вроде Билла Берроуза. Нужно заглянуть ему в глаза, чтобы разглядеть дегенерацию. Его сын, Билл-младший - автор классического наркотического романа "Скорость" - пил, как лошадь из пословицы, и кончился от печени лет в двадцать с чем-то. Я был знаком с Биллом по Санта-Круз, заходил к нему в гости в гараж, где он жил, ничего там хорошего не было. Он доставал упаковку маджуна, подслащенной медом марихуаны, рецепт которой папочка привез ему из Танжера, и проводил свои странные безвременные вечера за чтением Фолкнера громким голосом. Еще одна жертва токсической музы…
Короче, немного бренди за десять пятнадцать особо не повредит. И мы с Дагмар позволили себе расслабиться на стульях того мрачного пристанища около шеренги завсегдатаев, уже осмысляющих свои болячки. Здесь я немного узнал о ее происхождении. Именно подробности делают человеческих созданий из такой неопровержимой причудливости. Со своей черной круглой прической, бронебойными черными глазами и вишневыми губами, костлявая Дагмар смотрелась высокоинтеллектуальной куклой "Кьюпай". На хриплом дитриховском английском она заявила: "Я слишком толко быть чужой собственностью".
Не предполагал, что одна-единственная фраза способна пробудить любовь - пускай даже временную. Но если таковые бывают, то это именно та. "Чьей ты была собственностью?" - спросил я.
Она опрокинула очередной глоток старого "Мистера Бостона", уставилась в закоптелое зеркало и, наконец, выдала ответ: "Моего мушша".
"Твоего мужа". Казалось, что сказать нечего. И я пустил ситуацию на самотек.
"Он… Его семья… Они были большими людьми… как это… в армии? Во время войны. Он получает большие деньги от Круппсов. Знаешь Круппсов?"
Да, я знал Круппсов. В своей нездоровой юности я крепко увлекался холокостовым порно. Я не смог узнать подробнее о зверствах нацистов. Марки производителей печей, козыри газа и военной амуниции, подробности соучастия Генри Форда и практика использования рабского труда на "Мерседес-Бенц" были моим любимейшим коньком. То, что однажды я наткнусь на явление моего фетиша во плоти, подлизываясь к супруге сына настоящего богатого Burghermeister-a c золотыми зубами, я никогда и вообразить себе не мог.
Рискую прозвучать, словно лакей Уэйна Ньютона: жизнь и вправду иногда расщедривается на небольшие награды.
- Так фот… Я не знаю. Все это терьмо. Терьмо, терьмо, терьмо. Понимаешь? - Она вздохнула, долгое медленное красноречивое облегчение. Потом уронила свою руку на мою на заляпанной стойке. - Так фот, мой муж. Он отфратительный.
Ее глаза впились в мои в зеркале. Рисуночки на стене, карикатуры звезд, мертвые и непротиравшиеся от пыли годами, косились на нас, словно гадостные ангелы. Где-то в глубине бара важно кашлянул мужик.
- Отвратительный? - сказал я.
- Что, неправильно выразилась? Он отвратительно богатый. Это невероятно. Все местные суки вокруг него хвостом вертят. Он ебет их всех. Всех до одной.
- Понимаю.
Понимаю. Именно это я говорю, когда не представляю, что сказать. Старая журналистская фишка, чтобы собеседник продолжал. Хотя, глядя в эти темные бездонные глаза, я начал думать, что, возможно, я и вправду знаю ответ. Боль есть боль, в конце концов.
Ее папочка из Бундесвера сношал всех девиц по берегам Рейна. Теперь она оказалась здесь в Америке, вдали от его многочисленных больших пушек. Готовая наставить рога ему в ответ.
Ее длинные пальцы сплелись с моими. Она выдавила: "Правда, понимаете, мистер Штал… Мистер Shtahlverks… Знаете, - прошептала она, неожиданно немного по девчачьи, - Shtahl значит сталь. Вы знаете, что такое сталь, ja?"
Я сказал "да", я знаю, что такое сталь. Я бы в тот момент сказал все, что ей угодно. Я никогда раньше не слышал, как женщина говорит "ja". Именно это я хотел услышать снова больше всего на свете.
Вскоре я оказался в номере-люкс в "Шато-Мармон", где умер легендарный Джон Белуши, на верху Сансет-Бульвара, стоя на голове позади моей куколки из Deutschland.
Стоя на голове из-за турецкого опиума, провезенного в трусах этой матерью двоих детей через все таможни. "Я ведь могу сойти за "Hausfrau", понимаешь?" - объяснила она, когда я спросил, каким образом она умудрилась утаить черный шарик размером с кулак от неусыпно бдящих Борцов с Наркотами.
В комнате мы уже успели изрядно нализаться бренди за завтраком. Пошарив в огромном рюкзаке, она обнаружила, что забыла положить свою обожаемую опиумную трубку. Ей ее оставили, со слезами вскричала она, цыгане, с которыми она жила в Афганистане. Фактически те цыгане и подбросили ей первые идеи насчет масок из воска и перьев, теперь играющих такую большую роль в ее "перфомансах".
Лишившись трубки, Дагмар изобрела новый способ употребления опиума. Встав на голову. "Мы шнимаем одежду, - говорила она тоном нацистской медсестры, мечты всех мальчиков из Бар Мицва, - патом мы телаем умм-па!"
Это ее "умм-па" сопровождалось жестом двумя пальцами в твою сторону, что не оставляло неясностей. И перед тем, как перейти к большему, чем несколько траурных поцелуев в баре, мы раздели друг друга в спальне "Шато-Мармон", разломили черные круглые глыбы дурно пахнущего наркотика и, словно партнеры по двойному самоубийству, сговорившиеся зажечь друг друга одновременно, пихнули их к отмытым гостиничным мылом сфинктерам друг друга.
- Горячо ,ja?
- О, JA! - захлебнулся я где-то между стоном и "спасибо".