В последнее утро, как оказалось, дежурила медсестра, с которой я ни разу не общался. Ее звали Мирна. Высокая, невероятно тощая, черноволосая дама, несмотря на свою скелетообразную внешность излучавшая ауру огромной, почти устрашающей силы. Ей могло быть от тридцати пяти до шестидесяти. Я не могу утверждать точно. Наполовину разобрав мою кровать, Мирна вдруг остановилась. Когда я поднял глаза, она просто смотрела перед собой. Качая головой, она бросила в мою сторону сочувствующий, несказанно понимающий взгляд.
- Ты сюда вернешься, - наконец произнесла она, когда я демонстративно запихивал в сумку, с которой пришел сюда, свои нелепые телесценарии.
- Правда, что ли? - к тому времени я так измотался от страха и усталости, что был не в силах более изображать скептицизм. - Откуда ты знаешь?
- Да ты и сам знаешь, - проговорила она. - И панически боишься. Я наблюдала за тобой с самого начала. Мне кажется, ты сознаешь происходящее, но не можешь его контролировать. - Я видела таких раньше, - продолжала она. - Миллион всевозможных вариаций. Иногда возвращаются, иногда нет.
- Со мной все будет нормально, - сказал я, одновременно чтобы успокоить себя и убедить ее.
- Деточка, ты скоро умрешь, - мягко ответила она. Без намека на угрозу. Без намека, по большому счету ни на что, а лишь с всепобеждающей усталостью, изнеможением, таким ощутимым, что, казалось, мелькало в голубых венках вокруг глаз.
- У меня был мальчик, моложе тебя, и он умер. Умер от рака. Он у него в костях сидел. Он ничего не мог сделать. Но ты…
- Извини, - сказал я довольно резковато. Причем не понимая, за что я прошу прощения.
Мирна лишь улыбнулась и вернулась к своим делам. "Все правильно, - произнесла она. - Все правильно".
Я так и стоял на одном месте, полностью собранный, когда явился врач, как обычно с бодрым видом, в свежей полосатой рубашке при галстуке. "Как понимаю, вы прошлой ночью выспались, - сказал он. - Мне говорили, что вы были, как бревно".
- Ну да, - отвечал я, и мой собственный голос эхом отзывался с планеты, где я никогда не был. - Я готов выписываться.
- Еще одна деталь, - сказал он. - Чтобы знать точно.
- Отлично.
"Он знает, - подумал я. - Он знает, что я вру".
- Джеральд, - сказала новая медсестра, - Джеральд. Не нравится мне эта гонка. Ты слишком нервничаешь. Кажется, что ты собрался освободить помещение и злоупотребить.
- Кто, я? - я по-настоящему оскорбился. - Мои ноги спят. У меня просто… прилив сил.
- Возможно. Но подумай хорошенько, тебе лучше остаться у нас, пока ты окончательно не будешь готов выписаться.
Взамен моего физического удержания в стенах больницы доктор выдвинул альтернативное предложение. ТРЕКСАН. Первый и основной в мире оральный блокатор опиатов.
- Ладно, закатайте рукава, - велел доктор, ища в сумке пока недоступный объект моих мечтаний. Вообрази я хоть на секунду, что все-таки сумел слезть, эффект от одного вида иглы, который она продолжала производить, на мою психику, убедил бы меня в обратном. Я до мозга костей был таким же фетишистом, как тот, кто возбуждается на женские туфли или испытывает нежные чувства к презикам.
Мистер Нарколог дождался, пока я успокоюсь.
- Вы знаете, - произнес он нарочито невозмутимо, - по-моему, из-за наркотиков у вас нарушилась память. Я вам раз десять объяснял. Нам надо провести с вами тест нарканом, прежде чем вас можно будет переводить на трексан. У вас в организме не должно оставаться даже следа от героина.
- А если останется?
Я смотрел, как он уколол меня с легкостью кондуктора, пробивающего билет: "Будем надеяться, что нет".
Даже от того, как он это сказал, меня скрутило от страха. Я притворялся спящим - притворялся ли я слезшим? Чист ли я? Как давно я последний раз сделал хоть шаг без подогрева? - спрашивал я себя в окутавшем меня тумане…
Врач, видимо, заметил ужас на моем лице. Он пожал мне плечо, одновременно поправив, чтоб не мешал, свой модный галстук из пейсли: "Понадобится полчаса. Подождите".
- Доктор, по-моему, я… по-моему, я что-то чувствую.
Наркан, дело в том, представляет собой вещество, выводящее опиаты из организма. Если вы страдаете пристрастием, мгновенно начнется синдром отнятия. Вообразите все кошмарные симптомы, какие только бывают, появляющиеся одновременно, когда яд исторгается из вас одним убийственным потоком… Его дают при передозах и в ситуациях типа моей, когда главный шаман желает убедиться в абсолютной чистоте вашего карбюратора…
Через три минуты я истекал потом, через десять скрючился на толчке с диареей из всех дыр.
- Нервы, - объявил доктор по истечении испытательного срока. - У вас все чисто.
Он пожал мне руку, затем вложил туда две оранжевые таблетки: "Порядок следующий. Вы являетесь ко мне дважды в неделю и здесь получаете вот их. Медсестра вам выдаст".
- И она, типа, проследит, чтобы я их выпил.
- Проследит, чтобы вы их выпили.
- Шутите, доктор?
- Позвольте мне кое-что вам сказать, - произнес он. - Лечился у меня пациент, очень богатый, преуспевающий человек, пришедший сюда, потому что его девушка обещала его бросить, если он не завяжет с наркотиками. Сначала мы позволяли ему принимать лекарство самостоятельно. После того, как у него на анализах раз шесть находили химию, мы поняли, что так дело не пойдет. А он надавал обещаний, что возьмется за ум, и я заставил его приходить к себе в офис и пить лекарство перед Гарриэт.
- Гарриэт?
- Медсестра. Она ничего не пропускает.
- Кроме?
- Кроме того, что у парня было столько денег, что он купил себе аппарат, штамповавший пилюли один в один, как трексан. Видимо, однажды Гарриэт отвернулась, и он сунул на полку пузырек с пустышками. И он ходит ко мне два раза в неделю, пьет их даже у меня на глазах, а его девушка так и этак уверяет, что он продолжает долбиться. Когда я сказал этому парню, он мне в ответ: "Да она совсем без башки… У нее полная паранойя. Сами видите, с кем приходится иметь дело!" Короче говоря, я наконец взял у него анализы, а мужик аж ссыт чистой герой.
- Думаете, я побегу покупать аппарат для пилюль?
- Думаю, вы будете как все прочие приходить и принимать перед кем-то из персонала. Только так.
- Но, доктор, - начал я, потея, как боров, - а как насчет автомобильных аварий? Допустим, я попаду под автобус или что-то в этом роде, и мне ничем нельзя будет снять боль. В смысле, это, типа, кошмар какой-то. Это, типа… опасно!
Он терпеливо вздохнул: "Хорошо, если будете в сознании, звоните мне, договорились?"
- А без сознания? - выпалил я, чувствуя, что побеждаю. И вдруг он позволит мне остаться джанки. - Тогда что?
- Тогда вам повезло, - ответил он. - Без сознания вы не сможете почувствовать боль. Жду вас у себя.
И не сорвался ли я?
Ответ: не сорвался. Пока ехал на такси из больницы домой. Я решил, что лучше не стоит. Мама, я обещаю хорошо себя вести! Больше никаких утечек наличности, которая должна вместо нашего ребенка кормить мои вены. Больше по утрам никуда не сматываемся. Хватит ежедневных обид, страхов и предательств.
Я приехал домой, балдея от небесной голубизны. Один взгляд на Сандру, и все прошло. В больнице во время бесконечных часов потери и возвращения сознания я поймал себя на том, что блуждаю по лабиринтам воспоминаний - полуфантастических, полуреальных - об этой некогда беззаботной, изящной и милой, умненькой женщине, с которой соединил свою жизнь. Я вспоминал ее лицо, когда она смеялась, как она щурила глаза, как она отбрасывала назад свои потрясающие волосы.
Но зайдя домой, я увидел только несчастную жертву брака с наркоманом. Сияющий взгляд отяжеляли мешки под глазами, заставившие бы Санту-Клауса согнуться в три погибели. На губах застыла гримаса непроходящего отчаяния. Ее передернуло от одного моего появления.
Все это бесконечно усугублялось тем фактом, что Сандра уже пять месяцев носила ребенка. Войдя, я застал ее за занятием дородовой йогой.
- Не отвлекайся из-за меня, - проговорил я в мерзкой попытке пошутить, к которой был в те дни склонен. У Сандры, казалось, не нашлось сил даже сказать "привет".
Оставалось только улизнуть в сарай на заднем дворе, где я обычно прятал запас какой-нибудь дури, скрутить самокрутку из пачки и хоть чуть-чуть разогнать дымом свой кошмар, пока я не нашел способ изгнать из памяти все остальное. Уже на следующий день по возвращении в мир кино все стало еще хуже. Почему-то, хотя я преодолел физическое влечение к наркотику, я просто не мог находиться в своей писательской каморке, слушая счастливые визги compadres, дружно сочиняющих хитроумные сюжетные зигзаги и находчивые диалоги для милейших Брюса с Сибиллой, ни грамма не нуждаясь ни в каких изменениях сознания. И я слегка дунул. Наперекор докторским советам. Все-таки мне было сложно считать травку наркотиком. Марихуана после эры джанка была для меня пустячком.
Конечно, очень скоро я решил завязать с трексаном и вернуться к гере. Мне недоставало смелости признаться врачу, и изучив наркостопор по "Врачебному справочнику" - библии для нарков, я откопал кое-какие побочные эффекты, от которых вскоре застрадаю.
- Должен вам сообщить, - сообщил я ему. - Эта штука разъедает мне желудок. Постоянно газы. Кажется, что перевариваю пушечные ядра. Кошмар.
Даже Сандра поверила. От моего метеоризма обои отлипали от стен. Несомненно, из-за лекарства. Из-за чего же еще? Сандра полностью на сей счет соглашалась со мной. Она не видела, как в течение трех дней я лопал по пять мисок овсяных отрубей у себя в офисе и догонялся полфунтом кураги, выдувал банку OJ запить фунт фиг, кои поглощал в машине по пути из дома до студии. Я проследил, чтобы никто ничего не проведал. Доктор Дозняк обманулся моими желудочными расстройствами так же, как если бы я намалевал красные пятна на щеках и приперся с заявлением, что от лекарства у меня корь. Однако же он спустил мне на тормозах.
Когда, наконец, я позвонил объяснить, почему перестал принимать трексан, а рядом сидела Сандра за нашим обеденным столом, кивая в знак поддержки, доктор выслушал меня и сказал поступать, как считаю нужным. Я повесил трубку, чувствуя себя целиком оправданным. Одним из наиболее потрясающих качеств нарка является его умение дурить самого себя. На следующее утро я отзвонил Большому Джи и в офисе вмазал полдюжины дилаудидов. Менее чем за полнедели я снова получал удовольствие от химии. Потом, как и обещают в наркологической палате, переносимость у меня вернулась к тому уровню, когда я спрыгивал. Мне требовалось вмазать почти дюжину, чтобы почувствовать, что я вообще мазался.
Итак, события развивались по нисходящей спирали отречений и ужаса, рождение нашего ребенка маячило тенью бомбы, сброшенной так высоко с неба, что можно притвориться, что ее там нет, что она не падает… пока она не взорвалась, и жизнь, как ты ее знал, никогда больше не оставалась прежней.
* * *
Это все правда…
31 марта 1989 года я оказался в стерильной кабинке туалета в отделении акушерства и гинекологии Седарс-Синай, коля себе лошадиную дозу мексиканского героина в то время, как в двадцати футах оттуда моя дочка пробиралась вниз по маточному проходу моей вопящей жены.
Кое-как с окосевшей мордой и окровавленными руками я сумел выползти в нужную минуту и посмотреть, как чудеснейшее существо на земле вылезает из матки в Лос-Анджелес.
Подробности этого радостного и сногсшибательного события - как низко я пал, и как высоко взлетел на приходе - до сих пор горят в моей памяти зловещим огнем кроваво-красных неоновых мерцаний в тумане. Новоявленная мать перенесла все мужественно и благородно. Эпидурал нужен был мне. К счастью, мы делали Ламаз. Но на десятинедельных занятиях дыхательной гимнастикой не говорят, что настоящие отцы должны не просто появиться и сделать упражнения. Они обязаны снять рубашку…
В соответствии с уставом Высшей Лиги Нарков я воспользовался промежутком между заполнением страховой формы и инъекцией обезболивающего перед родами и ускользнул в сортир для новоявленных папаш сготовить себе укольчик. Но едва сбросил ложку, я услышал, как выкликивают мое имя. Одуревший от курсирующей по направлению к мозгам здоровенной порции герыча в честь вступления в отцовские права я выполз из мужской комнаты и явился в палату роженицы. Однако едва я вошел, как доктор Рандомангст выставил страшное требование: нельзя.
- Нельзя?
- Не знаете, что ли, - прошипела медсестра отделения акушерства и гинекологии, швыряя мне стерильный халат, - снимите рубашку…
- Рубашку? Но вы не… В смысле, я-я-я-я…
- Снимай ее, БЫСТРО! - донесся крик с постели рожающей. Несмотря на задранные колени, выжимая из себя новую жизнь и купаясь в родовых водах, Сандра отреагировала на происходящее, показала себя настоящим помощником режиссера и добилась выполнения поставленной задачи.
Я сумел только пролепетать: "Да, дорогая", - кротко, как Дэгвуд Бамстед, поднятый с кушетки косить росичку.
По сей день даже при описании тех событий я борюсь с искушением лечь и посыпать себе голову пылью. Я имею в виду взгляд, которым посмотрел на меня врач, когда я высвободил руки из своих стандартных длинных черных рукавов и влез в стерильное больничное одеяние цвета зеленоватой блевотины. "Боже мой!" - возмутился он, хотя его губы не пошевелились, его глаза сверлили две свежие дырки в моих прекрасно вентилируемых венах. Когда, неловко симулируя невинность, я посмотрел вниз, выяснить, куда он уставился, я испугался сильнее, чем он. По такому особому случаю у меня не просто виднелись дороги - я реально истекал кровью.
Угрожающие очертания чернобыльского облака в ту секунду замаячили в пяти пролетах от меня. Изгнать бы мне все до последнего воспоминания о предательском рубиновом ручейке, струившемся по направлению к запястью из кровоточащих, черных, как штаны-бананы, внутренних труб, отныне заменяющих мне вены.
Но к счастью или несчастью, времени хватило только изобразить мнимое подобострастие. Уже радость моей жизни стремилась вниз, стремительно покидая Исходную Точку. И я присутствовал там, надеюсь, мне поверят, несмотря на наркотик. Несмотря на стыд, несмотря на жизнь, прожитую последнее время как бродяга, ползающий в отвратительных трущобах, я сумел помочь женщине, проклятой на то, что я стал отцом ее дочери, во время ее затяжных, болезненных, но успешных родов. Сандра клялась, что не согласится на кесарево, и в те секунды, помогая этой миниатюрной упрямой женщине перетерпеть боль и добиться, чтобы ее ребенок был выношен, как предназначено природой, я узнал о мужестве больше, чем за всю предыдущую жизнь. Вся сила воли, которой недоставало мне, в эти ужасные мгновения, казалось, проявилась в ней.
Лишь когда плоть от моей плоти все-таки попала в наш мир, и сестра Риктус протянула мне ножницы перерезать пуповину, адский предродовой героиновый дозняк ударил по мозгам словно врезавшийся автомобиль.
Неожиданно, держа в руках эти самые ножницы, я поймал всегдашний приход. Колени растеклись сладкой лужей. Глаза перекосило, и все поплыло. Я сознавал лишь, что пустил слюни. Хотя на моем приходе выбора у меня не было. Я прицелился выданными мне медсестрой ножницами и дернулся вперед, чуть не прорезав дочке третью ноздрю, чуть не откочерыжив ей носик, еле сумев разрезать пуповину и не свалиться, сотворив над своей многострадальной женой непредусмотренный акт послеродовой мастэктомии.
Боюсь, существуют в мире травести, для которых еще не нашлись поклонники.
Часть шестая
Про "Хаггиз" и про Герыч
На следующей неделе, обалдев от широк и отцовства, я вернулся на работу. В виде главного подарка по такому случаю парочка кабальеро из штатных угостила меня несколькими дорожками кокса. Как обычно, я вежливо отказался. Менее всего мне хотелось пудрить ноздри модным молочным сахаром с шоблой наших ребятишек. Я не стал им рассказывать, что предпочитаю этим говном жалиться. Просто сказал: "Не стоит".
Я испытывал непонятную радость от возвращения к бесперебойному потреблению всякой гадости и писанине, забившись в свою норку и размышляя над тем, что же в следующий раз мне подбросят от имени Богов Вещательного Телевидения из "Телегида". Дверь, по крайней мере, была закрыта.
Менее всего мне нужно было полуторотысячное в неделю повышение. Я и так уже постоянно проебывал свои три с половиной штуки. Пять мне девать некуда. Одновременно после того, как я выполнил свои обязанности по закрытию "Лунного света", крутые продавцы успеха из Агентства Творческих Работников выдвинули меня на новые горизонты. Они устроили мне интервью в "Кэннел Компани" и продали туда мою никудышную задницу.
А конкретно Стефену Джей Кэннелу, режиссеру маленьких экранных шедевров от по подростковому стукаческому "21 Джамп-стрит" до интеллектуальных фестивалей вроде "The А-team".
Дайте мне комедию положений или какую-нибудь несуразную драму, и я, поднапрягшись, сумею родить из нее прикольную вещь. Но мир "Умного Парня" и "Мистера Т" - это такая бодяга, для которой еще не придумали комбинации наркоты с кофеином. Вся эта смесь драк полотенцами, обезьяньих ужимок, бурлящих половых гормонов и споров насчет того, у кого больше ствол, никак мне не подходила. Но сами знаете, чего стоит ждать от агентов. Им надо, чтобы вы только богатели.
Моя встреча с мистером Эриком Блэкни, дружелюбным волосатым модником, стоящим у руля "Буккера", одним из производных от "21 Джамп" Стефена Джея, оказалась тем самым мгновенным зарождением симпатии, которое обычно происходят в самолетах в минуту опасности быть раздавленными смертельной турбулентностью.
Подобно мне, молодой отец, бывший музыкант, презирающий телевидение автор, Эрик Б. тем не менее смог создать для себя собственную нишу в этой двухпозиционной шахте Кэннела. В качестве награды за подъем "21 Джамп-стрит" до вершины триумфа среди средней школы его поставили исполнительным продюсером в проекте этого милейшего Ричарда Гриеко. Еще в команде работал легендарный сценарист-евангелист Джон Траби.
Я упоминаю Дж. Т., поскольку во время бесконечного, предписанного начальством срока, размышляя, чего бы такого отчебучить главному герою Грису, чтобы шоу выжило, и он при этом смотрелся, как будто сошел с обложки "Тайгер Бит", наш Джоник родил какой-то совершенно нечитаемый текст.
И еще какой! Главный аналитик по сценариям выдавал свое авторитетное заключение насчет сюжетных выкрутасов, текстовых аллюзий, религиозной символики шляп второстепенных персонажей, покуда наш автор, сославшись на предательски скрутивший живот, не умчался в прекрасно оборудованный Кэннелом туалет.