Я выжил. И, правда с большим опозданием, письменно подтверждаю это. Я видел Вас и позднее, когда стал выкарабкиваться. Вы проходили госпитальным садом неподалеку от меня. Но я еще не мог ходить и не успел Вас окликнуть… Потом, как я узнал, Вы уехали на фронт. Я же выписался и благополучно вернулся в свою эскадрилью. Более того - мне еще удалось пару раз отбомбиться… В последние дни войны был снова ранен. После Победы долго провалялся на юге. Сейчас жив, здоров, - правда, нормальным пешеходом считать себя не могу. Работаю в Сибири на большом строительстве. …В то еще далекое время я дал себе клятву, что увижу Вас, разыщу. Я не знаю, захотите ли Вы когда-нибудь со мной встретиться, но очень прошу, напишите хоть несколько строк. Живы-здоровы ли Вы? Как сложилась Ваша судьба? Мне почему-то думается, что Вы так и не расстались с белым халатом. В любом случае очень прошу извинить меня за вторжение в Ваш покой, в Вашу жизнь. И всего Вам хорошего.
Бывший летчик, старший лейтенант запаса Александр Иволгин.
P. S. Разумеется, Вы задумаетесь о том, как я узнал Ваше местонахождение. Пусть это будет моя маленькая тайна. Нет, я не читал о Вас в газете и не записывал на коробке от папирос (там еще в госпитале) Вашего адреса. Прошу Вас, не надо об этом…"
Это письмо пришло год назад. Я ответила. И письма стали приходить ежемесячно…
Да… Зорск я помню. Страшное было время. Санитарке Маше было тогда семнадцать. И плакала она действительно часто. Чуть ли не по любому поводу: и от свиста летящих на госпиталь бомб, и при виде крови, искалеченных, умирающих людей, от чужих бед и слез, от холода и голода. Но потом притерпелась, свыклась. Как все.
Нет, я не могу помнить этого человека. Хотя… порой даже возникают какие-то смутные ассоциации. Нет, просто я уже привыкла к нему, к этим письмам…
Я беру из середины стопки еще один конверт.
"Здравствуйте, Маша!
Не сердитесь, что решился так назвать Вас? Про себя-то я уже давно, тысячу лет, называю Вас именно так. Не много ли я беру на себя… Говорят, в Москве свирепствует грипп. Не коснулся ли Вас он? Спасибо, открытку Вашу получил вовремя. У нас настоящие крещенские морозы…"
О чем же я писала ему? Что я хирург, что все эти годы в Москве. Что-то еще про свою работу, что-то про прошлогодний отпуск. И что-то про свою жизнь… Ну вот, теперь тебе за все отвечать, санитарка Маша!
Я беру самое нижнее письмо и еще одну сигарету.
"Добрый день!
Примите мои сердечные поздравления с первым весенним праздником - с днем 8-го Марта. Желаю Вам самых светлых солнечных дней. И еще спешу сообщить вот что: вероятно, скоро я окажусь в Москве. Летом мне отпуска не видать - начинаем вторую очередь… Отдал сам себе приказ: предоставить отпуск в апреле. По-моему, это не так уж плохо. Как Вы считаете? …Так что, назначаю Вам свидание в середине апреля где-нибудь возле Центрального телеграфа. В Москве я бывал мало, в основном проездом, кроме Телеграфа да Казанского вокзала, ничего и не знаю. А чтобы Вы меня распознали, возьму в руки газету и, скажем, цветы. Банально, конечно, но ничего не могу придумать больше, простите…"
Вот и все. Боже мой, как было все просто до вчерашней телеграммы.
"Жду у Телеграфа семнадцатого ровно полдень".
Ничего не скажешь, коротко и ясно. Хорошо еще - день свободный. Смотрю на часы. Добегает одиннадцать. Господи, надо что-то делать…
Бегу в ванную, натыкаюсь в коридоре на зеркало. И встречаюсь взглядом с немолодой уже женщиной. Стройной, правда. Но морщины, морщины! Сколько же их скопилось возле глаз! И черненое серебро в волосах… Ах, санитарка Маша! О чем ты еще думаешь?
Возвращаюсь в комнату. Открываю дверь на балкон и смотрю вниз. Подо мной люди. Спешат по своим делам. Покупают газеты в киоске, сигареты. Так хочется смешаться с ними, проникнуться их заботами, ни о чем не думать. А в парикмахерскую уже не пробиться… Боже, какая к черту парикмахерская. Открываю шифоньер, долго рассматриваю его содержимое. Наконец надеваю пальто и выхожу к людям. Незаметно в пестром потоке пешеходов добираюсь до метро.
И вот уже перейден Рубикон - пятикопеечный турникет. Увозя меня вниз, эскалатор движется подозрительно быстро.
…На улице Горького солнечно, торжественно. У гостиницы "Националь" развеваются полотнища иностранных держав. Надо же, сколько сегодня гостей к нам! Медленно, стараясь подольше растянуть последние десять минут, бреду вверх. Охватываю взглядом противоположную сторону улицы - магазин "Подарки", кафе "Космос". И, как в детстве, читаю слова наоборот. "Сом-сок, сом-сок, сом и сок". Чертовщина какая-то… И тут меня окликают. Замираю и медленно поворачиваюсь. Почему-то передо мной стоит во весь свой огромный рост наш анестезиолог Петр Степанович. Он что-то говорит, я вслушиваюсь и не могу понять. Ах, Петя, Петя! Всем взял, всем хорош, одна лишь отрицательная черта, как отметина какая, - всюду и всегда появляться не вовремя. Кроме операционной, конечно. Я натыкаюсь на него, когда мне надо позвонить из кабинета главного (по единственному неспаренному телефону), когда я спешу домой, когда пытаюсь перекусить после операции или переодеться, когда ко мне кто-то приходит… Что же это он такое говорит? Ах, да, билеты в Ермоловский театр у него в руках. "У Гали внеочередное дежурство в родилке". Но при чем тут я? Так-с, приглашает… Милый Петя, знаю, что Вампилов - очень интересно, знаю, но… Я развожу руками. Ах, он еще спрашивает, сколько времени. Да вот же часы - перед нами! Без двух минут… Через Петино плечо я вижу часы, вертящийся глобус, вход в Телеграф. У входа, прислонясь к стене, стоит мужчина в синей болонье. В руках что-то светлое. Сверток или газета… Сверток или газета? Петя расшаркивается. Я рассеянно киваю ему. Да, в руках мужчины страницы "Известий", из кармана плаща выглядывает свернутая в трубку другая газета, под мышками крепко зажаты костыли. Прищурившись от яркого солнца, он улыбается мне. Я подхожу. Здороваюсь, называя его по имени. Не гася улыбки, мужчина покачивает головой. Сильно "окая", вежливо, пожалуй, даже ласково, говорит, что я ошиблась, что он не Александр Петрович… Боже мой, да что же это за день такой сегодня! Ровно через минуту по московскому времени наступит полдень. Я отхожу в сторонку и жду.
КАПЛИ ВАЛЕРИАНЫ
На станции "Скорой помощи" в этот предвечерний час затишье. Трудно объяснить почему. Может быть, позднее, с сумерками, с наступлением ночи, страждущие, больные люди становятся еще слабее и вот тогда… Впрочем, раз на раз не приходится. Но сегодня в самом деле спокойно. На широкой скамье у подъезда расположился с конспектами на коленях Сергей, фельдшер "неотложки". Полистав толстую коричневую тетрадь в коленкоровой обложке, он положил ее на скамейку. Прямо перед ним, в проеме между двумя домами-башнями, виднелась часть излучины Волги. В нее-то и опускался, медленно растворяясь в воде, оранжевый шар солнца. Вода на глазах меняла окраску, и Сергей не мог оторвать от этого зрелища глаз. Все это продолжалось считанные минуты. Золотистый диск растаял, оставив после себя лишь розовую полоску над водой. Сергей снова взял тетрадь.
- Держи свою "Вечерку"… - сзади облокотился на спинку скамьи шофер "неотложки" Степан. Сергей взял газету. Степан, обойдя скамейку, присел рядом, развернув страницы "Красной звезды".
- Что, все про моряков ищешь?.. - улыбнулся Сергей.
- А что… на прошлой неделе опять про нашу флотилию писали, и зимой тоже…
- Да знаю я, ты ж всем уши прожужжал об этом.
- И никому я не жужжал…
- Слушай, Степка… вот ты говоришь, "вернусь в эскадру, наша эскадра" и так далее. Не хотелось говорить, но я ведь все знаю про тебя. Помнишь, с месяц назад дружок к тебе приезжал… Ну, в тельнике, как и ты, в клешах. Он же рассказал все… Начальника ты возил какого-то морского, вот что. А ты - "эскадра"!
Степан, побагровев, вскочил со скамьи.
- Начальника! Ты знаешь, кого я возил? Самого адмирала! И ты думаешь, я не плавал?! А "Отличник ВМФ" - у кого? А грамоты?
Серега поднялся, положив свои тяжелые ладони на плечи Степана, опустил его на скамью.
- Будя, Степа… Не кипятись. Я ж - любя. Друг ты мне или кто? А если бы я знал что-то про тебя да скрывал, разве это по-дружески?
- Дак адмирал-то ни в какую не отпускал меня, и часы с его руки ношу, ты же видел сам… - грустно сказал Степан.
- Верю… на то у тебя и первый класс, и характер у тебя хороший, Степка. Ну, а если не секрет, почему ушел со флота-то?..
- Рост проклятый подвел… не видишь, что ли?
- Н-да… Слушай, а что там Пал Саныч делает?
- Бутерброды да кофе на ночь. Колбасы я принес…
- А я калач притащил, мягкий, горячий еще. Помочь бы надо Пал Санычу пойти…
- Не стоит… Он любит все сам делать, знаешь ведь.
- Да… А давно ты с ним ездишь?
- Два года. Как демобилизовался - сразу… Сначала, правда, с месяц с Гольдиным поездил, потом к нему поставили.
- Ну-у, у тебя, Степан, стаж. Да и я вот третий месяц уже с вами… завтра пойдет третий.
- А Пал Саныч-то три года, как на "скорой". До этого в больнице заведовал чем-то, по туберкулезу вроде…
- Да, я слышал, что он фтизиатр, кандидат наук. И как это у него получилось…
- Что получилось-то?
- Ну, что он на "скорой" оказался.
- Я-то это понял… за два года.
- Что понял, Степ?
- Не наше это с тобой дело, Серега. Главное, человек он - что надо…
- Вот поэтому-то и хотелось знать.
- Понимаешь… жена у него померла три года назад… от сердца. А "скорая" не поспела ко времени, чуть-чуть, говорят, опоздала, на минуты какие-то… Сам он в отъезде был в то время, в Ленинграде, на совете, что ли, на совещании. Вернулся оттуда, черный аж был весь с месяц, болел так… А месяц прошел - бац на стол начальству рапо́рт, заявление я имею в виду - и на "скорую"…
- Да, Степк, лучше бы ты мне не рассказывал…
- Он мне никогда ничего не рассказывал. Один раз только… когда на кладбище заезжали цветы отвезти, тюльпаны. Бодрый был, когда ехали, шутил даже. Попросил остановиться метров за триста, не надо дальше, говорит, Степа, а то засмеют, "скорая помощь", мол, на кладбище…
- А ты?..
- Развернулся и встал за кустами. Минут через пятнадцать вернулся он, белый весь… и таблетку незаметно в рот, а я-то в зеркальце вижу. Ну, а дорогой рассказал… тюльпаны, говорит, очень любила, самые первые…
- И все три года один?
- А разве такой может жениться…
- Вряд ли… - ответил раздумчиво Сергей.
- То-то…
- Слышь, Степа, дай закурить, если есть…
- У меня ж - табак.
- Ах ты… опять забыл, что ты "флотский" потягиваешь…
Над их головами заурчал динамик, и резкий высокий дискант объявил:
- Приготовиться машине…
- Нам, видно… - Степан убрал в карман трубку.
- …04-11… повторяю, приготовиться машине 04-11!
- Гольдинская… их бригаде новую дали, - сообщил Сергей. - За ними - мы…
- Это уж - как пить дать… - согласился Степан. - Вон, смотри, Пал Саныч в окно показывает - гору целую завернул еды, и куда столько - сам-то ест с гулькин нос…
- Да-а… Степка, за два года накрутили вы по городу витков-то…
- Не говори… И знаешь, стал я замечать, что для него каждый уголок в городе, каждый закоулок особый свой знак имеет. Высунется на ходу и смотрит, смотрит… А иной раз притормозить попросит. Езжай, говорит, здесь, Степан, потише. Само собой, не когда на вызов едем, а после или, вообще, когда смену сдаем…
- Ты хоть понимаешь… почему?
- Догадываюсь… Раза два или три остановить просил на пару минут. У Консерватории, помню… дождь идет проливной, а он вышел у троллейбусной остановки, шагами отмерил сколько-то и стоит мокнет… Ну, а потом вернулся, веселый сразу стал, что-то про смешное рассказывал…
- Н-да… как со свидания…
- И возле садика по-над Волгой, возле "Липок" этих, останавливались раз. Дак он мимо ограды, мимо решеток тех узорчатых медленно идет, как во сне… Я потом завсегда там стал замедлять ход, а то и остановлюсь… подыму капот да в мотор загляну, вроде бы там что неладно…
- Человек ты, Степка. На "скорой" тебе только и работать.
- А сам-то ты временно с нами или как?..
- Как тебе сказать, Степ… До окончания института мне еще два с половиной. Трудно зарок давать, много чего может произойти… По совести сказать, раньше я как раз думал о "скорой"… Ну, не совсем о ней, а наподобие. В деревню хотел к себе вернуться, в глубинку, в Петровский район. Врача-то у нас нет до сих пор, после меня фельдшерицу прислали, девчонку… В Поповке Григорий Иванович на пенсию собирается… Вот такой расклад. А на селе-то врач - и есть "Скорая помощь", он же и хирург, и окулист, и гинеколог, насколько возможно, конечно…
- И что же, передумал?
- Понимаешь… заинтересовала меня одна вещь. Можно сказать, за душу взяла. И вещь эта, Степка, - нервная система человеческая. От нее в общем-то все радости у человека и все горести, да и большинство болезней от нее берут начало. А вот управлять мы ею не можем пока…
- А лекарства?
- Не то это… Конечно, можно временно приглушить какие-то импульсы или, наоборот, возбудить при необходимости, но… как бы тебе это сказать. Вот смотри, выпил человек вина, ему хорошо?
- Ясное дело…
- А потом, на другой день, плохо?
- Само собой.
- Вот видишь! А ведь должно быть так, чтобы человеку всегда было хорошо… без алкоголя, без таблеток… Я не за вечное блаженство, у людей есть и будут проблемы… Но проблема нервной системы - важнейшая…
- Ишь на что замахнулся.
- Понял я, Степа, что института маловато мне будет…
Снова скрежетнуло в динамике, кашлянуло, и тот же голос объявил:
- 99-17 - на линию! Повторяю… Приготовиться машине 99-17…
- Выходи строиться, - поднимаясь, сказал Степан.
- Есть строиться, товарищ старший матрос, - покорно ответил Сергей, поднимаясь со скамьи.
Машина неслась по заснувшему городу. На пешеходных перекрестках были уже отключены светофоры. Гулко подрагивая на неровностях асфальта, скользили по мокрой мостовой колеса.
Рядом со Степаном сидел высокий сухощавый человек с редкими, гладко зачесанными на затылок волосами. Было прохладно, и он, втянув голову в плечи, кутался в легонький плащ болонью, наброшенный прямо на белый халат.
- Подожми, Степан, что-то там неладно… - попросил он.
- Даю, Пал Саныч…
- Как думаете, что может быть? - спросил сидящий сзади Сергей.
- Сам не пойму… Катя принимала, говорит, плач какой-то, рыдания. В общем, что-то неладно…
- Досталось сегодня… - пробурчал Степан. - Пятый вызов за четыре часа.
- Ты давай гони, - одернул его Пал Саныч. - Тоже мне - досталось ему…
- Да я ж не за себя… - обиделся Степан. - Мне хоть…
- Ладно, мужики, чу… приехали, это где-то здесь, за гастрономом. Рули, Степ, прямо под арку, двором проедем. Ты, Серег, приготовь пока камфору, кордиамин, думаю, это все-таки приступ… там посмотрим. Строфантин на всякий случай тоже…
Через минуту вошли в подъезд.
- Лифт не работает, Пал Саныч, - сообщил Степан.
- А какой этаж у нас?
- Примерно шестой… - ответил Сергей. - Двадцать пятая квартира.
- Пошли…
…Дверь отворила полная женщина с многочисленными бигуди на голове, покрытой тонкой нейлоновой косынкой.
- Где больной? - Пал Саныч, поставив у ног чемоданчик, сбросил плащ.
Женщина, прищурившись, окинула их недовольным взглядом и показала в глубь коридора.
Пал Саныч подошел к черной, обитой дерматином двери, дернул за ручку. Дверь была заперта. Он обескураженно обернулся, ища глазами женщину, впустившую их, но та уже скрылась в другом конце коридора, за стеклянной дверью кухни. Пал Саныч осторожно постучал в перекладину в верху двери. Подождав с полминуты, он постучал резко, настойчиво, затем с силой дернул дверь на себя. Вскоре за дверью щелкнул замок, и она слегка приоткрылась. Распахнув дверь, Пал Саныч переступил порог. Прямо перед ним стояла невысокая женщина в стеганом цветастом халатике. Бледное лицо ее было мокрым от слез. Верхняя пуговица халата была оторвана, женщина придерживала распахивающийся у шеи ворот левой рукой, и со стороны казалось, что она держится рукою за сердце.
- Ну так… что тут у вас стряслось? - Пал Саныч сделал шаг-другой, под ногами его хрустнуло битое стекло. Пол был усыпан осколками цветного фарфора, впереди, у окна, свисала сорванная со стены полка, под подоконником рассыпались вывалившиеся из нее книги.
Женщина пыталась что-то сказать, но получались только непонятные, нечленораздельные звуки.
- Сергей Семенович, быстро шприц! - обернувшись, приказал Пал Саныч.
Женщина отрицательно закачала головой, словно бы защищаясь от чего-то, протянула перед лицом руку. Пал Саныч усадил ее на тахту, достал фонендоскоп.
- Дайте мне руку, пожалуйста… так, вторую тоже давайте… пульс у вас… - Пал Саныч повернулся и только теперь увидел, что в противоположном углу, у ширмы, поперек высокой постели с тонким ажурным покрывалом лежал мужчина. Лежал прямо в одежде и обуви. Мужчина перевернулся на другой бок, и комната наполнилась его сиплым и прерывистым нетрезвым храпом.
- Пал Саныч, все готово! - в дверях стоял со шприцем и кусочком ваты в руках Сергей.
- Отставить все… подождите меня там…
- Доктор, ради бога, ради всего святого, простите… - Женщина захлебнулась в рыдании.
- Помолчите, не надо ничего говорить, помолчите… - Пал Саныч поднялся. - А знаете, я вам сейчас вот что… - Он огляделся, увидел на столе чайник на пластмассовой подставке, чашку, затем достал из нагрудного кармана целлофановый пакетик и извлек из него небольшой флакон.
- Я вам сейчас - капли. Знаете ли, прекрасное средство, и древнее к тому же… пятнадцать капель, вот, пожалуйста…
В комнате запахло валерьянкой.
- Я вам все это оставлю, потом, попозже, накапаете еще…
…А когда они выходили длинным, узким коридором, приоткрылась кухонная дверь, и из нее высунулась голова женщины, впускавшей их в квартиру.
- Вот так вот, дорогие товарищи, - довольно бросила она им, будто подводя итог чему-то. - Только "неотложка" и спасает, только она, родимая, весь дом ходуном ходит… - Женщина недобро ухмыльнулась. - А звонить-то надо ноль - два, а не ноль - три - милицию вызывать надо, ее, родимую…
- Вот бы и позвонили… - тихо сказал Сергей, возясь с английским замком.
- Ишь, ушлый какой! Я позвоню, а он меня тюкнет в подъезде, и вызывай потом ваших, если успеешь…
- Все-все, мужики, потопали… - Пал Саныч, подтолкнув Степана, вышел на лестничную клетку. В подъезде он, спохватившись, остановился.
- Позвонить забыли… и возвращаться не хочется, однако. И когда только ты, Степка, новую машину получишь… с телефоном, с передатчиком…
- Разве ж я против, Пал Саныч, хлопочите… - откликнулся Степан.
- Ладно, обойдемся… - Пал Саныч перебежал наискосок двор и возле детской площадки нырнул в телефонную будку. Вскоре оттуда донесся его голос: - Катенька! Как там, все спокойно? Хорошо… значит, возвращаемся. Мы сейчас на Магистральной, скоро будем…