Вечером Гитлер на несколько минут заехал домой и переоделся. Сменил пиджак на сюртук - поношенный, но украшенный железным крестом. Припарадившись, поехал к Дрекслеру… Он еще не знал, как будет действовать через три часа, но план на ближайшие два созрел в его голове. Представлялся удобный случай разделаться с правительством: на вечер Кар назначил собрание в "Бюргерброе", где по просьбе промышленников собирался обнародовать программу работы в качестве генерального комиссара. Здесь же, в "Бюргерброе", должны были находиться фон Лоссов, фон Книллинг, начальник полиции Зейсер.
Дрекслеру Гитлер сказал, что им обоим надо поехать на совещание в Фрейзинг - там ждут, чтобы обсудить ситуацию, Геринг и другие вожди НСДАП. Уже в машине, проделав полпути до пивной, он резко повернулся к председателю партии. Сказал: "Тони, умеешь ли ты молчать? Так знай, мы не едем в Фрейзинг. В половине девятого я начинаю". - "Желаю успеха", - после паузы мрачно сказал Дрекслер.
В 8.15 штурмовики сосредоточились около "Бюргерброя". Гитлер вошел в переполненный людьми вестибюль, где наткнулся на наряд полиции во главе с офицером. "Уберите всех! - выкрикнул кандидат в диктаторы. - Я - Гитлер!" Голос его звучал властно, полицейский помедлил… и повиновался. Однако минуту или две спустя, когда штурмовики уже набились в вестибюль и втащили два ручных пулемета, офицер опомнился и связался по телефону с непосредственным начальством и запросил инструкции. "Подчинитесь приказам господина Гитлера", - был ответ, данный доктором Фриком, чиновником полиции и национал-социалистом, которого Гитлер час спустя назначил "полицай-президентом Мюнхена", а в тридцать третьем - министром внутренних дел Германии, на сей раз не с призрачной властью, а с настоящей…
Примерно в 20.45 Гитлер во главе ударной группы ворвался в зал, где Кар, стоя на трибуне, излагал свою программу. В руке у Гитлера был пистолет, он производил впечатление одержимого, рука тряслась. Навстречу ему, преграждая путь к трибуне, поднялся полицейский майор. Гитлер вскинул пистолет.
- Руки вверх!
Другой полицейский, вынырнувший откуда-то сбоку, перехватил руку фюрера и вывернул ее. Гитлер вскрикнул; полицейский потянулся к его воротнику, собираясь за шиворот вытащить из зала; Кар, взирая на это с трибуны, растерянно крикнул: "Отпустите его, болван!"
Взъерошенный, с нелепо торчащим воротником сюртука, едва не оторванным дюжим шупо, Гитлер вскочил на возвышение, оттолкнул Кара. Резким фальцетом перекрыл шум:
- Национальная революция началась! В зале находятся шестьсот человек, вооруженных с ног до головы. Никому не позволяется покидать зал. Если сию минуту не наступит тишина, я велю поставить на хорах пулемет. Казармы рейхсвера и полиции заняты нами, рейхсвер и полиция уже идут сюда под знаменем свастики.
В панике, охватившей зал, никто не заметил оговорки, разоблачавшей грубую ложь: если казармы захвачены, то, значит, рейхсвер - против; тогда каким же образом он мог идти сюда "под знаменем свастики"?
Выпалив все это, Гитлер повернулся к Кару, фон Лоссову и Зейсеру: "Вы арестованы".
Конвой из штурмовиков окружил трех властителей Баварии и вывел вон.
Придвинувшись к краю помоста, Гитлер прокричал в зал, что национал-социалистское восстание победоносно началось; баварское и имперское правительства низложены, а новые правительства формируются сейчас здесь, за стеной - в комнате кельнеров. Свое сообщение он завершил словами, вполне соответствовавшими "величию" момента: "А в общем вы можете быть довольны, ведь у вас есть здесь пиво!"
- Он так и сказал? - брови. Веселы поползли вверх.
- Цитирую с точностью до буквы.
- Ну, а эпилог?
- Наци сколотили кабинет министров - в комнате кельнеров. Раздали портфели. Потом поехали к Рупрехту; арестовали начальника его канцелярии и министра-президента. Затем дежурный по рейхсверу доложил коменданту Мюнхена генерал-лейтенанту фон Даннеру, что в "Бюргерброе" беспорядки; тот быстро выяснил, что произошло, в сердцах назвал фон Лоссова бабой и вывел рейхсвер на улицы. В полном боевом порядке. И "национал-социалистская революция" кончилась.
Слушая Фрешнера, Эльзе с интересом наблюдала за Веселы: у него было подвижное лицо, быстро менявшее выражение. Что-то в этом лице казалось Эльзе знакомым, хотя она готова была поручиться чем угодно, что видит Веселы впервые. Лишь когда он плавно, в саркастическом изломе поднял брови, Эльзе поняла наконец, кого он ей напоминал. Бруно Зингера, секретаря комитета КПГ, старого друга покойного отца и ее первого наставника. В последний раз они виделись сразу же после выборов тридцать второго; Бруно позвонил ей и пригласил, но не к себе, а в квартиру, хозяйкой которой была пожилая женщина, судя по черному платью, вдова. Она всего два или три раза показалась Эльзе на глаза - тихонько принесла кофе, потом собрала пустую посуду…
В квартире вдовы Эльзе пробыла немногим более часа, но этого времени хватило для серьезного разговора, оно оказалось уплотненным до предела, как бы спрессованным. "Так сложилось, - сказал Зингер, - что последние три года ты почти не участвовала в делах партии и своей молодежной ячейки. Повторяю: так сложилось, - и в этом нет твоей вины. Мы считали, что тебе следует набраться редакционного опыта, чтобы в будущем применить его для наших изданий". Это было предисловие, и Зингер потратил на него меньше минуты. Еще полчаса ушло у него на то, чтобы объяснить Эльзе, почему комитет считает, что ей необходимо немедленно и полностью устраниться от всего, что имеет отношение к КПГ, и - главное! - добиться полного доверия нацистов. "Твое дело, - сказал Зингер, - быть неотличимой среди них… и ждать. Не думай, что это легко. Особенно - ждать". Он дал ей пароль. Объяснил: в нужное время к ней придут, скажут, что надо делать, и Эльзе поняла - партия готовится к подполью. Поняла и другое: это не на месяцы…
К концу разговора молчаливая вдова вновь возникла на миг, провела в комнату Курта Вольфганга, функционера, прикрепленного к молодежной организации. Зингер пожал Курту руку, сказал: "Теперь я ухожу. Товарищ Вольфганг расскажет тебе все о технической стороне".
Зингер и Вольфганг… Одного из них, Зингера, Эльзе больше не довелось увидеть; Вольфганг же иногда звонил, назначал встречи - каждый раз в новом месте. От него она узнала, что Зингер арестован и погиб, забит насмерть в подвалах "Коричневого дома". Эльзе молча заплакала; Вольфганг дал ей успокоиться, сказал: "Это жестоко - то, что я скажу, но и не сказать нельзя: плакать нам с тобой разрешается только про себя, без слез… Самообладание и тысячу раз самообладание". Он был большой, сильный, и Эльзе чувствовала эту силу и черпала в ней свою.
О господи, насколько было бы ей легче сейчас, окажись Вольфганг здесь, в Праге. Но его не было - только Фрешнер, адрес которого Курт дал ей во время последней, очень короткой, встречи… Когда это было?.. Эльзе не потребовалось напрягать память, чтобы вспомнить. Дата врезалась в нее навсегда, ибо по странному совпадению они с Куртом увиделись в день, когда был убит Дольфус, 25 июля 1934 года. Явка была в Тиргартене, в той части парка, что примыкает к фонтану. Курт явно торопился; он был озабочен и хмур. Взяв Эльзе под руку, он увлек ее с аллеи на боковую тропинку, где никого не было. Сказал, привычно понизив голос: "Венское радио в вечерней передаче сообщило, что на дворец канцлера произведено вооруженное нападение. Ты уже слышала?" Эльзе остановилась, спросила: "Переворот?"
Курт пожал плечами. "Сообщение короткое, без деталей. Кончается глухим намеком, что за спиной путчистов - какие-то круги вне Австрии". Он помолчал. Подумав, добавил: "Похоже намекают на НСДАП… Что же, путч - типичный прием нацистов…" В тот день ни Курт, ни Эльзе, естественно, еще не могли знать ш> дробностей. Они перестали быть тайной позднее - много позднее! - обнажив пружины акции, спланированной имперским МИДом и службой безопасности по директиве Гитлера. И опять-таки далеко не сразу стала известной хронология событий - длинная цепь, первым звеном которой оказался телефонный разговор между неким инспектором полиции Доблером из XVI района Вены и одним из секретарей Дольфуса, а последним - капитуляция путчистов.
Звонок Доблера раздался незадолго до полудня. Отрекомендовавшись и выяснив, в свою очередь, кто с ним беседует, инспектор заявил, что у него есть сообщение чрезвычайной важности, и потребовал организовать ему конспиративную встречу с кем-нибудь из людей, близких канцлеру. В любое время, но лучше немедленно.
Встреча состоялась возле кафе "Вегхубер". С Доблером беседовал Карл Марер, доверенное лицо канцлера Энгельберта Дольфуса. "Сегодня вечером канцлера убьют, - заявил Доблер, удостоверившись, что перед ним действительно Марер. - Я - участник национал-социалистского заговора. Но я не хочу… Вот доказательство". В руке Марера оказалась бумажка без подписи: "Четверть первого, Зибенштернгассе, 11, Бундестурнхалле". Марер спросил: "Что это?" - "Место и время сбора". - "Кто возглавляет заговор? Это путч, не так ли?" - "Да! Доктор Ринтелен, друг германского рейхсканцлера господина Гитлера".
Марер задумался. Ринтелен был важной фигурой, лидером движения австрийских национал-социалистов, широко известным под прозвищем "Штейермаркский Цезарь", полученным по имени своей штаб-квартиры. Статс-секретарь по вопросам безопасности Карвински уже докладывал Дольфусу, что австрийские наци что-то затевают… Однако путч?
Исполненный сомнений, Марер позвонил прямо из кафе статс-секретарю правительства майору Фею. Тот воспринял сообщение серьезно. Накануне вечером он и Дольфус совещались, обсуждая обстановку, сложившуюся в Австрии и вне ее. Корень зла был в решении австрийского парламента от 12 ноября 1918 года, когда под влиянием поражения депутаты проголосовали за тезис: "Австрия является частью Германской республики". Решение было мертворожденным: Версальский и Сен-Жерменский мирные договоры фактически денонсировали его. Приход же национал-социалистов к власти в Германии вырыл между империей и Австрией пропасть: ни один австриец, если не считать сторонников Ринтелена, не соблазнился бы перспективой обрести новое отечество в лице третьей империи с ее концлагерями, штурмовиками, гестапо.
Выгодное положение транзитной страны - в центре Европы, на скрещении торговых путей, - и экономная политика правительства позволили Австрии пережить послевоенные трудные годы и даже в известном смысле разбогатеть. Гарантом же международных интересов Австрии выступала Италия, считавшая Остеррейх, Венгрию, Югославию и Албанию сферой своих интересов. "Первый фашист мира" - дуче Бенито Муссолини заверил в этом христианского социалиста Дольфуса, подчеркнув, что Германии не дадут возможности влиять на судьбу Европы.
Поэтому Энгельберт Дольфус, получив в разгаре заседания совета министров информацию Фея о путче, в первую минуту боролся с соблазном позвонить в Риччоне, в резиденцию дуче, и попросить совета. Здесь, в Риччоне, уже несколько дней отдыхали жена и дети Дольфуса, а сам канцлер готовился выехать туда для переговоров с Муссолини.
Все же Дольфус не рискнул тревожить Риччоне; он не слишком верил в возможность путча. Возник маленький спор с Феем, настаивавшем на достоверности предупреждения Доблера; на стороне Фея оказался статс-секретарь по вопросам безопасности Карвински.
- Хорошо, - сдался Дольфус. - Но Ринтелена трогать нельзя. У нас нет фактов, господа… Карвински! Распорядитесь, чтобы за Бундестурнхалле установили наблюдение. Только наблюдение, не больше. Доктор Ринтелен тесно связан с посольством, а зал часто посещают немцы. Не хватало еще, чтобы из-за доноса возник дипломатический конфликт.
В результате на Зибенштернгассе был послан детектив Марек, единственный полицейский без формы, оказавшийся под рукой у дежурного ближайшего участка.
Марек, превратившийся в "глаза" правительства, установил, что с людьми, входящими в спортивный зал и выходящими из него, происходит странная метаморфоза. Войдя штатскими, они покидают помещение в новенькой форме гвардии, и все, как один, вооружены пистолетами-пулеметами.
Пока Марек бегал к телефону, чтобы доложить дежурному, "гвардейцы" погрузились в грузовики и укатили…. Куда?
В 13.53 вопрос "куда" отпал сам собой. За три минуты до этого машина беспрепятственно въехала в ворота дворца канцлера на Баллхаузплатц и, принятая охраной за транспорт дополнительного караула, приткнулась к подъезду. В считанные секунды "гвардейцы", выскочившие из нее, смяли охрану и ринулись в здание.
Путчисты действовали спокойно и с расчетом. У каждого имелся план дворца и расписание обязанностей. Сто пятьдесят человек персонала - секретари, референты, машинистки - были загнаны на задний двор.
Главарь путчистов Отто Планетта, имевший приказ Ринтелена не щадить никого, наткнулся в коридоре на Дольфуса. Канцлера успели предупредить снизу, что дворец подвергся нападению, Карвински попытался было через потайную дверь увести Дольфуса в архив, но дверь оказалась запертой.
Не колеблясь, Планетта выстрелил в Дольфуса с расстояния в полметра. И еще раз - в шею.
Дело было сделано. Умирающего Дольфуса Карвински, подталкиваемый в спину автоматами, перенес на кушетку у стены. Кто-то набросил на хрипящего в агонии канцлера мебельный чехол. Планетта подозвал связного: "Звоните на радиостанцию, она должна быть уже захвачена. Пусть передают". Говоря так, он ни секунды не сомневался, что правительственная радиостанция в руках путчистов, Дольфус мертв, и пришла пора передать ожидаемую в Берлине декларацию Ринтелена: "Правительство Дольфуса ушло в отставку. Доктор Ринтелен принял дела…" За успех говорило все: и то, что охрана дворца не оказала сопротивления, и то, что во главе заговорщиков стоял друг фюрера доктор Ринтелен, и, наконец, то, что план разрабатывался совместно - в посольстве Германии при участии посла Рита и в Берлине под эгидой высшего руководителя службы безопасности Рейнгарда Гейдриха. Доктор Ринтелен, посол Рит и группенфюрер Гейдрих лично вникали в каждую деталь плана, а фюрер и рейхсканцлер Германской империи Адольф Гитлер повседневно направлял и контролировал их… Как же мог Планетта сомневаться?
"Не сомневаться!" - так гласила одна из заповедей НСДАП. Другая заповедь требовала: "Повиновение вождям - железный закон!" И, наконец, еще одна утверждала: "Действие всегда приводит к успеху!"
Всегда?
В номере "Гранд-отеля" доктор Ринтелен - без пяти минут канцлер Австрийской республики - ждал звонка с радиостанции.
Но не дождался.
Захватив станцию, путчисты сделали все, как предписывал план, не отступив ни на йоту. Программы были переключены на один канал; диктору передали текст, который тот и прочитал в микрофон звучным, привычным для ушей венцев баритоном.
Но никто не услышал декларацию. На биомбергской радиомачте правительственные инженеры связи одним движением рубильника выключили эфир. Мачта находилась довольно далеко от студии; в планах ее упустили из виду.
Напрасно ждал "Штейермаркский Цезарь". Напрасно ждал Гейдрих. Напрасно ждал рейхсканцлер и фюрер Гитлер, уже отдавший приказ войсковым соединениям двинуться к границам Австрии на поддержку "законного правительства Ринтелена". Путч, порученный особо надежному агентурно-диверсионному подразделению службы безопасности Гейдриха - 89-му отряду СС, провалился.
…А канцлер Дольфус еще жил. Он умирал трудно, в мучениях. К счастью для себя, он не слышал торга между путчистами, взявшими в качестве заложников Фея и Карвински, с парламентерами, посланными войсками и министрами, верными правительству. Вполне возможно, не окажись среди последних министра по социальным вопросам Нейштадтер-Штюрмера, проявившего твердость, участникам путча удалось бы без препятствий покинуть Австрию. По крайней мере, растерявшийся Фей, опасаясь за жизнь, поддержал мятежников в их требовании. В этом случае, вероятно, мир не скоро узнал бы правду о заговоре, приписав его одним австрийским наци. Ушли бы во мрак имена непосредственных руководителей путча - Ринтелена, "эксперта из Берлина" Густава Вехтера, командира 89-го отряда СС Фридолина Гласса и десятка других эмиссаров имперского руководства НСДАП помельче…
На все требования путчистов, кроме одного - предотвратить их расстрел на месте, министр ответил непреклонным "Нет!". Незадолго до семи тридцати утра - времени, установленного для сдачи, - на площадь перед дворцом въехал автомобиль германского посла. Выполняя только что полученную из Берлина директиву, Рит предложил Нейштадтер-Штюрмеру посредничество между ним и путчистами. Услышав категорическое "Нет!", посол, не смущаясь, произнес: "В таком случае мне здесь больше нечего делать!" - и отбыл с площади.
Эти слова, знаменовавшие бесславный конец мятежа, не нашли своего отражения в австрийском правительственном коммюнике для прессы, посвященном событиям 25 июля. Преемник Дольфуса на посту канцлера доктор Курт Шушниг сделал все от него зависящее, чтобы, как выразился венский официоз, "упрочить добрососедские отношения с традиционным другом республики - Германией".
…Слушая рассказ Фрешнера о "пивном путче", Эльзе невольно воскресила в памяти высказывание официоза - слишком уж, по ее мнению, высокопарное, чтобы быть искренним! - и подумала: Вольфганг был абсолютно прав, говоря, что путч - типичный прием нацистов, их, так сказать, "профессиональный почерк" в политике. И еще она подумала, что Вольфганг многому научил ее… "Спасибо тебе, Курт. И не только за это. Что бы я делала в Праге, окажись одна? Совсем одна?"
Эльзе посмотрела сначала на Фрешнера, потом на Веселы, словно бы вскользь, так, чтобы тот не заметил. Веселы ей нравился. В нем были уверенность и спокойствие - два качества, особенно ценимые Эльзе, - и этим он походил на Зингера… Да, да, именно на Зингера… Теперь Эльзе была в этом уверена… "Интересно, кто он по профессии? Немногословен, скромно, но со вкусом одет, хорошие манеры. Журналист? Вряд ли. Скорее, дипломат".
В начале вечера, представляя гостей друг другу Фрешнер бросил фразу, на которую Эльзе как-то не обратила внимания и которая сейчас, при взгляде на Веселы, вдруг всплыла из глубин памяти. "Старина Любомир, - сказал Фрешнер, - в некотором роде патронирует нашего брата, эмигранта. По партийной совести… ну и по должности".
Эльзе разлила по чашкам кофе, сказала, стараясь улыбкой смягчить прямолинейность вопроса:
- Пан Веселы дипломат? Помнится, ты упомянул, что он патронирует эмигрантов по должности?
Фрешнер и Веселы обменялись взглядами. Эльзе почудилось, что Веселы едва заметно кивнул.
- Видишь ли, - мягко сказал Фрешнер, - какое дело, Эльзехен… Ты хотела посоветоваться? - Он сделал паузу. - Так вот, можешь рассчитывать на Любомира. - Новая пауза была длиннее первой. - Он работает - только ты не пугайся! - в контрразведке и ведает делами эмигрантов.
Веселы поднял на Штилле спокойные глаза:
- Да, так! - Лицо Веселы ничего не выражало. - Я надпоручник, что соответствует обер-лейтенанту. Вы что-то хотите сказать?
- Нет, - сказала Эльзе. - То есть да. Конечно да. Чуть позже.