В пьянящей тишине - Пиньоль Альберт Санчес 12 стр.


- Да, убьём их! Убьём всех до одного! Уничтожим! - подтвердил Кафф, и мы вернулись в шлюпку, словно второе самоубийственное путешествие было запланировано с самого начала и теперь вместо нас за динамитом отправлялись другие люди.

Мы добрались до скал. Я снова надел водолазный костюм и погрузился в воду, действуя на этот раз быстрее и увереннее, - сказывался предыдущий опыт. Это было непростительной глупостью. Я передвигался на корме португальского корабля, совершенно беззащитный в мире, где обитали чудища. Когда я нашёл ящики, мне представились самые радужные картины. Мы подняли наверх три ящика, четыре, пять. Десять, двадцать. После этого, сколько бы я ни рылся в песке в поисках новых ящиков, мне не удавалось найти ни одного, - казалось, запасы кончились. Я дёрнул за сигнальный трос один раз: всё в порядке.

Дыра в корпусе корабля была так велика, словно страшный великан выгрыз её своими зубами. Попасть внутрь мне не стоило большого труда. Я беспокоился только о том, чтобы шланг за моей спиной не выпал из жёлоба в железном борту корабля: на его гладких стенках не было ни одного острия, которое бы могло повредить шланг. В трюме оказалось множество ящиков. Я привязывал к одному из них подъёмный трос и выкидывал наружу. Потом дёргал дважды за сигнальный конец, чтобы Батис поднял груз наверх, и брался за следующий.

Должно быть, я уже вытащил пятнадцать ящиков, а может, двадцать или даже больше. Монотонные движения утомили меня, и я остановился. Свет ранних сумерек освещал трюм. Избыток железа вокруг усиливал ощущение клаустрофобии. Я находился внутри корабля, внутри скафандра, в оболочке своих страхов, которые привели меня сюда, спровоцировав приступ крысиного героизма. Если прибавить к этому плотность окружавшей меня воды, то картина представлялась самой мрачной из всех виденных мною. Корпус и механизмы были наполовину изъедены ржавчиной. Я вдруг подумал, что ни один из этих предметов не был создан с мыслью о счастье человека. Свинцовые подошвы касались железа, и мои шаги отдавались гулкими звуками и искажённым эхом. В глубине помещения я заметил люк овальной формы. И тут я увидел их.

Они невозмутимо наблюдали за мной. Как давно они меня обнаружили? Я завопил внутри шлема. Мне негде было от них скрыться. Эти существа были в своей родной среде и двигались молниеносно. Они набросились на меня со всех сторон. Я стал размахивать в воде ножом в бессмысленной попытке отпугнуть их.

Но, когда я уже причислил себя к мертвецам, произошло чудо воскрешения. Стёкла моих иллюминаторов увеличивали окружающие предметы. На самом деле чудища были не более полуметра ростом. Их тела отличались худобой и хрупкостью, на спине виднелась блестящая серебристо-серая линия позвоночника, которая потемнеет лишь годы спустя, как у их родителей. Они выглядели настоящими головастиками, во всех смыслах этого слова, выражение их лиц было сродни улыбке дельфинов. Они перемещались, словно стайка птичек, с головокружительной быстротой, с лёгкостью увиливая от меня, когда я пытался неуклюже защищаться. Они прихватывали пальчиками ткань моего костюма, дотрагивались до шлема, который их особенно привлекал, и быстро отплывали в сторону. Возможно, из-за моей одежды и особенно из-за скафандра они принимали меня за какого-то дальнего родственника. О Господи! Я понял. Они же просто играли. Для них эта куча металлолома была садом, а я - неизвестным пришельцем. Если бы меня попросили обозначить каким-нибудь словом их восторженные возгласы, я бы сказал, что они чирикали. Моё появление было для них, вероятно, из ряда вон выходящим событием. Я ожидал встречи с кровавыми хищниками, а обнаружил маленький подводный кордебалет.

Я затрудняюсь сказать, сколько времени провёл в их обществе. Против всех ожиданий, их присутствие привносило на это кладбище благотворный свет. Впервые с момента приезда на остров страх оставил меня. Словно огромный груз упал с моих плеч. Я почувствовал себя свободным от ужаса. До этой минуты я не осознавал, какую тяжкую ношу постоянного и неотступного кошмара мне приходилось нести. Месяц за месяцем, днём и ночью мной владел страх. Он шёл за мной по пятам. Почему именно сейчас, в самой утробе ада, я не чувствовал ужаса? Я не мог найти ответ на этот вопрос, пока не схватил одного из малышей за руку: он тоже меня не боялся. Это было чудовище, потенциальное чудовище, а потому мне бы следовало свернуть ему шею. Но малыш меня не боялся. Он боялся щекотки и потому засмеялся. Это был, само собой разумеется, подводный смех. Он смеялся ртом, бровями, глазками, а его ручонка ощупывала мои пальцы, обхватившие его локоток. Под водой его смех звучал, как гостиничный колокольчик. Я отпустил его, но он не скрылся, а остался передо мной, порхая, как бабочка, и смеясь. Он постучал в стекло иллюминатора своими крохотными пальчиками. Потом прижал к стеклу ладошку. Воспоминание об этих малюсеньких серых пальчиках не оставляло меня много дней спустя.

Я выбрался из трюма. На всём протяжении моего подъёма существа сопровождали меня. Они кружились и с бесцеремонной нежностью покусывали складки моего костюма. Это было похоже на игру шаловливого котёнка. По мере того как я приближался к поверхности, их становилось всё меньше. Когда моя голова показалась над водой, Батис подпрыгнул от неожиданности:

- А я-то думал, что вы решили поселиться там навеки! Майн гот, что с вами стряслось?

Ноги не держали меня. Батис помог снять шлем и заметил странное выражение моего лица. Наверное, я напоминал гонца, силы которого были так истощены, что он забыл, какое послание ему следует передать.

- Лягушаны? - спросил он меня в сильном волнении.

- Нет, маленькие дельфинята!

Батис отступил на шаг. Он смотрел на меня так, словно хотел определить, не помешался ли я рассудком.

- Вы заработали глубинную болезнь, - заключил он. - Ничего, скоро поправитесь.

И тут мне вдруг показалось, что он заразился тем самым безумием, которым, по его мнению, страдал я. Кафф, сдержав крик, сдёрнул с плеча ружьё. Рядом с нами над водой показалась голова. У меня не было сил подняться со скалы, но я махнул рукой:

- Не стреляйте! Ради Бога, Кафф, не стреляйте!

За одну короткую минуту Батис перевёл взгляд на неподвижное чудовище, а потом опять уставился на меня.

- Не стреляйте! - повторил я, лёжа на камнях. - Это просто детёныш.

Батис оказался недостаточно проворным. Когда он вскинул ружьё и прицелился, поверхность океана была снова идеально гладкой.

10

Возвратившись на остров, мы удивились, насколько изменился пейзаж. Снег покрывал деревья, и ветки гнулись под белым грузом. Дорожка в лесу исчезла, от неё не осталось и следа. Мы первыми ступали по этому нетронутому ковру. Мрачная картина суровой и неуютной земли приобретала под этим покровом цвета слоновой кости невероятно нежный оттенок. Снег припорошил следы битв, покрыл гранит и коническую крышу маяка. Сахарной корочкой скрыл от наших глаз кучи мусора, скопившиеся снаружи, в пятидесяти метрах от нашего жилища. Даже на ближайших к берегу камнях лежали белые шапки, и волны старались их слизнуть. Это действовало на меня как наркотик. Я представлял резвящихся детёнышей чудищ, не утруждая себя осмыслением увиденных сцен. А теперь эта белизна вызывала во мне чувство нежности, от которого ныло в груди. Мы принялись разгружать взрывчатку. Моё тело выполняло эту работу без участия моей души.

Батис не знал отдыха. Его воинственный настрой определял наши действия. Сначала мы перебрали и пересчитали динамитные шашки. Таким количеством можно взорвать половину Лондона. У нас на складе были сотни метров детонирующего шнура и три детонатора - квадратных ящика с рычагом в форме буквы "Т". Они сохранились среди запасов оборудования, которое когда-то было доставлено на маяк. Согласно уставу, в случае военных действий их следовало использовать для уничтожения сооружений. По небрежности или незнанию военные оставили шнур и детонаторы где-то в углу.

Наконец мы разложили боеприпасы. Батис завершил свою часть работы. Наступила моя очередь применить опыт саботажника. Мы могли использовать шашки по одной, как ручные гранаты. Но мне хотелось большего. Детонирующий шнур и детонаторы создавали дополнительные преимущества. Я решил организовать три разрушительных фронта.

Первые заряды я размещу прямо перед гранитной скалой, на которой высился маяк. Эта линия будет находиться к нам ближе всего, и по причинам безопасности заряды здесь не должны быть слишком мощными. Ни один из нас не обладал опытом настоящего сапёра и не знал взрывную силу динамита; стоит только переборщить, и от маяка не останется и следа.

Вторая линия пройдёт в двадцати метрах от первой, по опушке леса. Мы зароем шашки в снег и соединим их между собой при помощи шнура. На этом уровне я решил сосредоточить самые мощные заряды. Мне это казалось разумным: именно здесь - между лесом и скалой - обычно собирается основная масса чудищ. Перед маяком на всём протяжении от берега до берега мы поместим заряды в маленьких ямках.

Третья линия пройдёт ещё дальше: мы спрячем шашки в лесу между деревьями. Эту линию можно будет использовать по обстоятельствам и взрывать шашки, когда это покажется необходимым. Если мы захотим, чтобы чудища устремились толпой в сторону второй линии, взрыв надо будет произвести перед её использованием. Если же понадобится добить отступающего противника, мы взорвём эти шашки после основного удара. Каждая линия будет иметь свой детонатор, и мы сможем приводить их в действие, когда того потребуют обстоятельства.

Мы работали весь день. Брали по десять шашек, связывали их и соединяли с одним запалом, потом закапывали заряд, отходили на несколько метров и повторяли операцию ещё раз. Завершив всю линию, закопали также шнур, метр за метром, и вывели его конец у маяка. Потом закрепили его на стене и подняли до самого балкона, где стояли детонаторы. Животина работала вместе с нами, не осознавая, что делает. Она наполняла на берегу мешки песком до самого верха; мы привязали их к решётке на балконе, чтобы получилась баррикада. Там мы сможем укрываться от картечи, которая, скорее всего, будет лететь во все стороны. Мы трудились весь день как рабы, и к вечеру великолепное сапёрное сооружение было завершено.

- После сегодняшней ночи останется много сирот, - подумал я вслух.

- Затем мы и работали, - сказал Батис.

На остров опустилась ночь. Но они не приходили. После стольких дней мощных атак они не появлялись. Это казалось невероятным. По мере того как время шло, наше нетерпение возрастало. Где они, куда запропастились? Батис был куда более флегматичным караульным. Он провожал луч маяка круговым движением ствола своего Ремингтона. Прожектор дырявил тьму, но в его свете виднелись лишь безобидные хлопья снега. Ни одного следа, ни одного отпечатка ноги, кроме тех, что оставили наши сапоги, не нарушали белизны снежного пейзажа. У меня вспотели руки. Я то и дело снимал и надевал перчатки и убирал льдинки с усов. Может, снег нарушил привычный распорядок их жизни?

Следующая ночь принесла лишь несколько незначительных сюрпризов. Некоторых из них мы увидели, вернее сказать, услышали. Они квакали своими лягушачьими голосами за пределами светового круга, по разные стороны от маяка, но их намерения остались для нас тайной. Когда первые солнечные лучи упали на землю, мы различили их фигуры: две, три, четыре, может быть, пять, не больше. Они двигались по опушке леса, то и дело меняя направление, и даже не приблизились к маяку. На них не стоило тратить патроны, и уж тем более - динамит. В следующие ночи история повторилась. Они были, но их не было.

В моей голове роились самые невероятные предположения. Днём меня постоянно тянуло к нашим линиям обороны, туда, где связки динамитных шашек, соединённые между собой, были спрятаны в снегу. Я разглядывал отпечатки их лап, стоя на коленях, как настоящий следопыт, пытаясь понять, какая логика руководила действиями чудищ. Может быть, они учуяли динамит? Предчувствовала ли эта толпа, движимая стадным чувством, новую опасность, более грозную, чем ружья и винтовки, с которыми им уже довелось познакомиться? Иногда я удивлялся самому себе, пытаясь найти хоть какой-то смысл в лабиринте их следов. А что, если они хитрее лисы? Однако взрывчатка оставалась нетронутой. Мы пропустили шнур через обрезки шлангов и водопроводных труб, которые нашли на маяке, и только потом закопали в снег. Ни одно из наших устройств не пострадало.

Пока между баталиями длилась пауза, я ещё пару раз трахался с животиной. Я уводил её с маяка под предлогом того, что хотел отнести в лес разные железяки и мне нужна была помощь. В течение дня, чтобы занять своё время, я обкладывал шашки кусками жести, гвоздями и галькой, а также небольшими острыми предметами, которые находил вокруг. Дом метеоролога как нельзя подходил для моих планов. Мы разбирали его по кусочкам, в прямом смысле этого слова, в поисках материалов для нашего наступления. После того как мешки были наполнены, а иногда и до этого я укладывал её на кровать и овладевал ею.

Философия и любовь порой противостоят друг другу в скрытых от глаз сферах. Но война и половой акт - это настоящий рукопашный бой. Насилие над животиной совершалось как бы с её согласия. Мне не хватало рук и ног, чтобы охватить всё её тело, всю поверхность кожи. Я обращался с ней так, словно хотел добить никчёмную скотину. После каждого совокупления я испытывал острую ненависть к этой посланнице преисподней.

Бескрайнее наслаждение уже не было для меня новостью. Однако и не умаляло его. Мне довелось пережить это чувство два или три раза; может быть, четыре. Каждый раз после этого я испытывал особую тоску, чувство детской беззащитности. Так томится влюблённый, не зная своей возлюбленной, или заплутавший в пустыне, совершая бесконечные круги по песку. Запустение, царившее в нашем убежище, усиливало ощущение тупика. Дом напоминал крошечный Рим, разрушенный за тысячелетие варварских набегов. Я лежал рядом с животиной под холодными и грязными одеялами, жёсткими, словно картонные листы, и дом, изъеденный временем, направлял на меня свою лупу, точно на муравья. Вода, текущая с потолка, превращалась в ледяные пластины. Влажность согнула деревянную обшивку стен, и доски выворачивались, словно подсолнечники. Там, внутри дома, течение времени замедлялось; жизнь виделась глазами червяка. В те дни в этих четырёх стенах я чувствовал себя на середине пути между жизнью и смертью. Моё существование подчинялось лишь двум желаниям: убивать и любить. Однако оба были невыполнимы.

- Сегодня точно придут, - говорил иногда Батис с видом крестьянина, который предсказывает погоду. Но каждый раз ошибался. Чудища просто испарились. Это не было осторожностью, они презирали нас. Если нам и удавалось их увидеть, то совершенно случайно. Мы слышали топот маленьких стад за пределами светового круга прожектора. Иногда их скрипучие голоса раздавались за пеленой ночного снегопада, иногда они молча следили за нами, но маяк не привлекал их. Можно было предположить, что они пересекали твердь острова в темноте, следуя по какому-то своему маршруту к некой определённой точке, и самый короткий путь туда проходил через лес. Только и всего. Как-то раз мы выстрелили в направлении голосов разноцветными ракетами в надежде привлечь их к маяку. Безрезультатно.

* * *

Никогда в жизни не подумал бы, что когда-нибудь буду страстно желать, чтобы на нас напали толпы чудовищ. Но в действительности их отсутствие в эти дни ставило меня на грань помешательства. Однажды я увидел, что Батис сидит на стуле у наружной стены маяка. Я вынес второй стул для себя. Одна из его ножек оказалась короче других, мне не удалось удержаться, и я упал, смешно вскинув ноги. Стульев нам не хватало; и его нетрудно было починить. Несмотря на это, я разбил его о стену маяка. Я сломал ножки, спинку, а потом ещё попрыгал на обломках, чтобы от сего предмета мебели не осталось и следа. Батис смотрел на меня, потягивая ром. Он не раскрыл рта.

В другой раз я чуть не убил животину. Не припомню, как это вышло; впрочем, большого значения это не имеет. Кажется, она перетаскивала поленья. Одно из трёх, что были в её руках, упало на землю. Когда это неловкое существо хотело поднять его, ещё одно полено покатилось на землю. Она нагнулась, чтобы поднять второе полено, и потеряла третье. Идиотская операция повторялась до бесконечности. Я подошёл к ней.

- Подними поленья, - сказал я. Она пыталась выполнить приказ и терпела неудачу за неудачей. Я дал ей подзатыльник. - Подними поленья. - Мои окрики внушали ей ужас. - Подними поленья! - Она дрожала от страха. Я схватил её за шиворот. - Подними поленья! - Она пискнула, прося о помощи, и это вызвало во мне прилив ярости. Я, без сомнения, убил бы её, не появись вовремя Батис.

- Камерад, это всего лишь лягушан.

Эти слова не были выражением милосердия, а просто заявлением собственника, тут не должно быть заблуждений. То, что я избивал это существо, задевало его только потому, что нарушало его право собственности на животину, не более того.

- Да, лягушан. И только один. В этом-то вся проблема, - сказал я. И ушёл.

Моё отчаяние объяснялось тем, что в мозгу то и дело вспыхивали мысли, в которых мне не слишком хотелось себе признаться. Во-первых, было совершенно очевидно одно: я вложил капитал собственной жизни в подводное приключение - там, на португальском корабле, я рисковал своей шкурой. И по какому-то необъяснимому стечению обстоятельств, после того как мне пришлось подвергнуться риску, нашими врагами овладела апатия. Это выводило меня из себя. После той операции я чувствовал себя как добропорядочный буржуа, который ожидает отдачи от своих трудов. Более того: я думал, или хотел думать, что массовое уничтожение чудищ избавит меня от опасности, которая мне угрожала, раз и навсегда, что ад исчезнет и больше не появится. С другой стороны, во мне жило волнение, которое я не мог выразить словами. Крошечная ручонка у стекла скафандра. И ещё сексуальность животины. В течение дня разброд мыслей вызывал у меня галлюцинации курильщика опия. Батис сидел передо мной и ворчал что-то, а я отвечал чаще всего невпопад. Моё внимание рассеивалось. Расстояние между нами заполнялось фигурами, сотканными из дыма.

Я видел подводную ручонку. Её пальчики скреблись в стекло без страха, по-детски невинно. Потом возникла фигура животины. Она извивалось прямо передо мной, и зрелище было таким ярким, словно воздух превратился в экран. Затем - наше совокупление со всех точек зрения. Такое грубое и такое простое.

Самое главное противоречие заключалось в том, что чем большее наслаждение я получал, тем сильнее ненавидел животину. Для меня она была одним из чудищ, и то, что они приносили с собой столько ужаса, а она дарила мне такое блаженство, возможно, объясняло те приступы нервного возбуждения, которыми я страдал. "Думай, думай, - говорил я себе, стуча себе по лбу кулаком, - думай, думай". Но "думать" для меня не означало "размышлять", я умел только строить планы. Действие вытесняло идеи; когда я пытался взвесить и оценить обстоятельства, мой мозг сопротивлялся и скрипел подобно несмазанным дверным петлям. Мы приготовились к наступлению, и мне не хотелось оставлять занятую позицию.

Назад Дальше