О моём распорядке дня. С первыми лучами рассвета я ухожу со своего поста на балконе, снимаю с плеча винтовку и растягиваюсь на матрасе. Иногда мне даже не удаётся раздеться. Моё сознание моментально потухает, как задутая кем-то керосиновая лампа, и я сплю, сколько душа пожелает. Со дня моего появления на маяке мне не приснилось ни одного сна.
Обычно я просыпаюсь к полудню или даже позже. Завтрак в алюминиевой посуде, как в тюрьме. Если день особенно хорош, я выношу тарелку на улицу. Потом возвращаюсь внутрь - утренний туалет. Это самый приятный момент суток. В результате каждодневного наблюдения я прихожу к выводу, что мои волосы изменили свой цвет окончательно и бесповоротно, как минимум - на затылке. Ужас первых дней посеребрил их, и они остались такими. Потом я сразу же одеваюсь. Опишу мой обычный наряд. Брюки, которые я чаще всего надеваю, сшиты из грубой материи, но это делает их идеальными для самой тяжёлой работы. Поверх нескольких маек - моряцкий свитер с высоким горлом. В первые дни я надевал сверху короткую куртку цвета хаки, доходившую мне до пояса. На ней было два очень глубоких нагрудных кармана, куда я клал патроны. Ирония судьбы, граничащая с пародией: каким бы невероятным это ни показалось, я не заметил, что носил старый френч английской армии, пока Батис не обратил моего внимания на сей факт. Кто-то забыл его здесь в одном из сундуков. А может быть, его привезли сюда вместе с другими вещами для гарнизона, которому никогда не суждено было появиться на острове. Я выбросил его в море, хотя он был очень удобным. Батис обозвал меня идиотом.
Я делаю зарядку два раза в неделю, даже когда, по здешнему обыкновению, идёт дождь. Поскольку на острове нет парикмахерской, я сам стригу себе волосы на манер средневековых пажей. Что же касается бритья, я не сдаюсь. Почему мне так нравятся гладко выбритые щёки? Из соображений гигиены? Потому что таким образом я вынуждаю себя быть дисциплинированным? Мне кажется, дело не в этом. Просто иногда разница между варварством и цивилизацией определяется такими незначительными чертами, как соблюдение привычки бриться по утрам. Густая борода Каффа внушает мне отвращение. Он редко приводит её в порядок. И к тому же можно сказать, что это топорная работа. Самое противное зрелище - наблюдать, как он принимает солнечные ванны, сидя на земле и прислонившись спиной к стене маяка. Он замирает, как крокодил, а животина в это время перебирает его бороду ловкими и быстрыми движениями. Я понял, что она ищет там вшей и поедает их.
Потом я выполняю разную работу вместе с Батисом. Например, собираю хворост. Он должен хорошо просохнуть, поэтому, прежде чем отправить его в печку, мы складываем ветки и корни внутри маяка; возможно, это бесполезное занятие, но оно позволяет нам верить в будущее. А ещё я проверяю удочки и отношу некоторые на маяк. Потом чиню и укрепляю сеть с консервными банками, ищу ржавые гвозди и разбиваю бутылки, аккуратно распределяя острые осколки стекла, чтобы сделать щели между камнями ещё более опасными. Человеку, никогда не жившему здесь, на маяке, не дано понять того страха, который внушает нам сантиметровый промежуток между двумя гвоздями или двумя осколками. Кроме того, я обтачиваю новые колья, считаю оставшиеся боеприпасы и распределяю продукты на будущее. Обычно мои предложения не встречают сопротивления со стороны Батиса, как например, когда я предложил выбить звёздочку на капсулах пуль, чтобы сделать их разрывными, или сделать отверстия в гранитной скале у подножия маяка. В эти отверстия мы вставим дополнительные колья, короткие и очень острые, и тогда чудовища будут ранить о них свои ступни. Это тактика организации римского лагеря. Совершенно очевидно, что это не помешает им приблизиться, но хотя бы осложнит их действия. С другой стороны, когда моё нововведение было осуществлено, окружающий нас пейзаж стал ещё более зловещим.
После этого и до наступления темноты я располагаю свободным временем, если только здесь, на маяке, это выражение имеет смысл.
1 февраля.
Красивый закат. День исчезает, словно за горизонтом открывается театральный люк: светлый свод скользит туда, скрывается в нём, и задник сцены становится тёмным. Словно гигантская кисть красит чёрной краской небо, а потом разбрасывает по нему мелкие крапинки звёзд.
Я нёс караул и на рассвете вдруг увидел необычно мелкое чудовище, которое наблюдало за нами. Оно пряталось очень искусно, и мне бы ни за что не удалось его заметить, если бы не одно обстоятельство: оно выбрало для наблюдения то самое дерево, на котором сидел я, когда хотел убить Батиса, - это его выдало. Я сидел на табурете и курил. Потом положил сигарету на перила балкона и не спеша прицелился. Чудовищу невдомёк, что моя поза означает для него неминуемую смерть, оно продолжало сидеть на дереве, внимательно меня разглядывая. Я целился ему в сердце. Выстрелил. Тело начинает падать, срывая по пути листья, на какой-то момент я потерял его из вида. Запутавшись в ветвях, оно повисло над землёй. Руки чудовища раскачиваются, оно мертво. Пуля пробила его грудь.
Батис ругает меня за истраченный напрасно патрон. Я напоминаю ему историю с капканами. Разве стоило стрелять в чудищ, которые попали в ловушку и не представляли собой опасности?
- Нам надо экономить, - говорит он, - боеприпасы - это жизнь.
- Патроны появились здесь вместе со мной, - отвечаю я, - мне их и тратить.
Мы спорим всю ночь, как два мальчишки.
2 февраля.
Сегодня чудища целую ночь визжали, но не приближались к нам - явление необычное. Я пробовал завести с Батисом разговор о нашей предшествующей жизни в Европе, но безуспешно.
Установить сколько-нибудь откровенные отношения с этим человеком невозможно. Дело не в том, что Кафф уходит от разговора или что-то от меня скрывает. Просто спокойный и лёгкий разговор ему недоступен. Когда я рассказываю ему о себе, он слушает, кивая. Если спрашиваю что-нибудь о его жизни, он односложно отвечает, вглядываясь в темноту, окружающую маяк. Это продолжается, пока я не отказываюсь от своей затеи. Представьте себе двух людей, которые спят в одной комнате и разговаривают во сне, - такова природа наших диалогов.
5 февраля - 20 февраля.
Ни-че-го. Это ни-че-го также включает молчание животины - она не поёт, чему можно только радоваться. Моё общение с ней минимально. Она либо трахается с Батисом, либо занимается какой-нибудь несложной работой, стараясь держаться от меня подальше, потому что помнит о нашей первой встрече памятью побитого пса. Если ей нужно выйти с маяка, она неизбежно должна пройти мимо меня. Животина ускоряет шаг и отпрыгивает в сторону, как воробышек.
Порой, разглядывая это существо, я содрогаюсь от омерзения. Краткое наблюдение позволяет заключить, что животина антропоморфна и теплокровна, страдает дальтонизмом, холемией и абулией. Но она так сильно напоминает человеческое существо, её поведение так похоже на наше, что трудно удержаться от попыток установить с ней диалог. Однако затем наталкиваешься на её куриные мозги: животина не смотрит на нас, не слушает наши разговоры - не видит и не слышит нас. Она живёт в атмосфере полного одиночества - и именно в этом пространстве встречается с Батисом.
22 февраля.
Батис напился, что случается с ним очень редко. В одной руке - бутылка джина, в другой - ружьё. Он танцевал, как зулус, на гранитной скале у подножия маяка. Потом скрылся в лесу и не появился до самого вечера. Я тем временем поймал животину и отвёл в угол, невзирая на её сопротивление. Она была полужива от страха, ей было невдомёк, что я хотел только пощупать её череп. Голова этого существа совершенна. Я имею в виду абсолютную гладкость черепа, на котором нет ни единого бугра. Свод великолепно кругл, в то время как у людей голова обычно несколько удлинена или сжата по бокам. Эта форма создана, чтобы выдерживать давление воды на глубине морей? У неё нет ни впадин врождённых преступников, ни шишек молодых гениев. Сюрприз для френолога: затылочная и теменная кости развиты совершенно нормально. Объём черепа несколько меньше, чем у славянок, и на одну шестую превышает размеры головы бретонской козы. Я взял её за щёки и силой открыл ей рот. У неё нет миндалин, на их месте расположено второе нёбо, которое нужно этим существам, вероятно, для того, чтобы вода не попадала в горло. Она страдает аносмией и не чувствует запахов. Зато её крошечные уши способны слышать звуки, которые для меня не различимы, способности этого существа подобны способностям животных семейства псовых. Она часто замирает в неком подобии транса и в эти минуты не отдаёт себе отчёта в происходящем, хотя, возможно, воспринимает какие-то голоса, мелодии или призывы. Что именно слушает животина? Ответить на этот вопрос невозможно. Перепонки между пальцами её рук и ног короче и уже, чем у самцов её племени. Она может раздвигать пальцы под большим углом друг относительно друга, кисть человеческой руки гораздо менее пластична. Думаю, что чудища используют эту особенность для движения в воде: таким образом они могут грести сильнее. Мне пришлось прибегнуть к паре оплеух, чтобы снять с неё свитер, ибо она сопротивлялась. Строение её тела безупречно. Европейские девушки позавидовали бы такой фигуре - правда, чтобы появляться в свете, ей понадобились бы шёлковые перчатки.
Как метеорологу, мне известно, что наш остров расположен в особой зоне океана, которую окружают тёплые морские течения. Этот факт объясняет многое. Например, обилие наземной растительности, задержку первых снегопадов, время для которых уже давно настало, а также появление этих существ. Если бы они обитали во всех морях и океанах, человечество сохранило бы исторические сведения о них в своих летописях: дело бы не обошлось одними легендами. Однажды я прочёл, что в крови рыб, обитающих в полярных широтах, содержатся вещества, противодействующие замораживанию. Возможно, у неё тоже есть что-то подобное в крови - это бы объяснило её синий цвет. Если это предположение неверно, то как объяснить тот факт, что существа, живущие в холодных глубинах океана, не имеют толстого слоя подкожного жира? У неё мускулы классической статуи, гладкая кожа с зелёным отливом, как у саламандры. Представьте себе лесную нимфу в змеином наряде. Соски грудей - как чёрные крошечные пуговки. Я попытался положить карандаш под её грудь, но он упал на землю: кажется, невидимые нити поднимают её бюст кверху. С такими яблоками Ньютону не удалось бы создать свою знаменитую теорию. Поневоле вспомнишь французов, которые утверждают, что совершенная грудь должна умещаться в бокале для шампанского. Мышцы её тела говорят о здоровье и энергии - корсеты здесь ни к чему. Таз балерины и плоский, невероятно плоский, живот. Ягодицы твёрже островного гранита. Кожа на лице ничем не отличается от покровов других частей тела, в то время как у людей по коже щёк невозможно судить о прочих участках тела. Под мышками, на голове и лобке не видно ни следа корней волос. Бёдра - чудо стройности - соединяются с туловищем так гармонично, что никакому скульптору не дано воспроизвести это совершенство. Что касается лица, у неё египетский профиль. Тонкий и острый нос контрастирует со сферичностью головы и глаз. Лоб поднимается плавно, словно мыс над морем, никакому римскому профилю с ним не сравниться. Шея будто срисована с портрета утончённой девушки, созданного средневековым художником.
Я отвёл её в тёмный угол. Безмозглое существо дрожало от страха: так корове не дано понять, что делает с ней ветеринар. Я зажёг свечку и стал приближать её к глазам животины, а потом удалять от них. Яркий свет заставляет зрачки сужаться, они превращаются в узкие щёлочки, как у кошки. Наблюдая это, я невольно почувствовал волнение: её глаза, скорее круглые, чем овальные, подобны волшебным синим зеркалам. В них отсветы янтаря. Глазное яблоко словно капля ртути. Я вдруг увидел там себя самого: я смотрел на неё, а получалось, что на самого себя. Мне захотелось прекратить опыт. Когда человек видит своё отражение в глазах чудовища, он испытывает головокружение. Кому-то это может показаться смешным. Однако пусть меня судит лишь тот, кто когда-нибудь пережил подобный опыт.
Невозможно безразлично наблюдать за ней. Стоит до неё дотронуться, как интерес исследователя вдруг исчезает. Едва коснувшись, рука отдёргивается, точно от удара током. Один из наших основных инстинктов говорит о том, что прикосновение связано с теплом: холодных тел нет. Но её температура ранит меня и причиняет боль. Она напоминает холод трупа, который уже покинула жизнь.
25 февраля.
Они появились. Их много. Обычно наша порция боеприпасов составляет шесть патронов, а сегодня мы истратили восемь.
26 февраля.
Вместе с Батисом мы истратили девятнадцать патронов.
27 февраля.
Тридцать три.
28 февраля.
Тридцать семь.
1 марта -16 марта.
Я слишком занят борьбой за свою жизнь, чтобы вести записи. А о том, что я мог бы описать, лучше не сохранять воспоминаний.
18 марта.
Штурмы постепенно становятся не такими яростными. Сегодня я довольно долго осматривал со стороны леса маяк и наш балкон. Батиса моё занятие заинтересовало, и он присоединился ко мне, не говоря ни слова. Мы стояли рядом, плечом к плечу. Мои мысли занимало одно: я хотел увидеть маяк таким, каким видят его чудища, попытаться войти в тайники мозга этих кровожадных существ, чтобы понять, каким они видят меня. Спустя некоторое время Батис сказал:
- Ну, что ж, похоже, никаких изъянов в нашей обороне нет.
И ушёл.
20 марта - 21 марта.
Они наблюдают за нами, но не нападают. Сначала это вызывало во мне тревогу, но позднее она сменилась простым любопытством. Обычно мы видим лишь мелькание теней. Иногда их можно различить между деревьями или на морском берегу. Когда луч маяка падает на одно из чудищ, оно тут же исчезает.
Ночь постепенно расширяет свои границы. Сейчас в нашем распоряжении только три часа света. Остальное время - владения ночи. Не успевая появиться, солнце уже прощается с нами. Как выразить на бумаге весь ужас, который овладевает нами в этот момент? Даже в обычных условиях пребывание на острове само по себе могло бы означать для человека исключительный и страшный опыт. Присутствие чудовищ переносит этот эксперимент за пределы разумного. Может показаться невероятным, но порой промежутки между штурмами кажутся мне страшнее, чем сами штурмы. Внутри маяка, среди теней, отбрасываемых керосиновыми лампами, мы слушаем смешанный шум ветра, дождя и волн и ждём рассвета. Мы ждём его и ждём, не ведая, что наступит скорее: новый день или смерть. Никогда бы не подумал, что ад похож на такую заурядную вещь, как часы без стрелок.
Конец марта.
Неожиданно обнаружил, что Батис умеет играть в шахматы. Незначительный факт становится островком цивилизации в море безумия. Три партии. Две ничьи и одна победа. Стоит ли писать о том, кто её себе присвоил?
4 апреля.
Полдень. Мы играли в шахматы. Ночью на нас нападали шесть раз, волны атак сменяли друг друга. Я стрелял так яростно, что затвор винтовки становился горячим. На сей раз это вызвано необходимостью, и Батис не ругался за безрассудную трату патронов.
8 апреля.
Я пытаюсь разыгрывать дебюты в романтическом ключе, но мои ходы разбиваются о защиту Каффа. В этом смысле он очень ловок. Он рокируется, и моя атака теряет силу. Человек действует в жизни подобно тому, как двигает фигуры на доске, тут нечего добавить. В каждом ходе видна сущность батисового или каффового - как вам больше понравится - характера.
Чудища кричали сегодня за пределами круга, который очерчивает прожектор, во тьме. Словно стервятники, дерущиеся за добычу. Потом они двинулись было к маяку, но их строй рассыпался ещё до того, как мы выстрелили. Во всём этом есть какая-то тайна. Самое ужасное, что поведение чудовищ не поддаётся никакой логике. Оно непредсказуемо.
10 апреля - 22 апреля.
Я размышлял о мотивах, которые привели меня на остров. Мне хотелось найти покой пустоты. Но вместо тишины открылся ад, полный чудищ. Какие новые значения должны предстать перед моими глазами? Как правильно истолковать происходящее, следуя логике моего опекуна? Я часто вспоминаю его. Но сколько ни задаю себе вопросы, сколько ни пытаюсь найти на них ответы, прихожу лишь к одному страшному и неопровержимому выводу: это чудовища, чудовища и ещё раз чудовища. И нечего тут выдумывать, нечего искать, нечего объяснять.
23 апреля - 24 апреля.
Ужасные бои. Выстрелы в упор покрыли балкон брызгами синей крови и ошмётками мозгов и кишок. Две ночи подряд чудища поднимаются к самой линии кольев, и нам приходится сталкивать их ударами каблуков, колоть ножами и рубить топором. В этой ситуации Батис проявляет дикую сторону своей натуры. Когда они приближаются слишком близко, а руки и ноги страшилищ цепляются за верхний ряд кольев, Батис бросает ружьё и издаёт воинственный клич. Я отступаю на второй план, продолжая стрелять, чтобы прикрыть его, а он хватает в одну руку свой гарпун, а в другую - топор. Одним орудием он колет, другим - рубит. Кафф ранит, калечит и убивает с бешеной энергией, его руки подобны крыльям мельницы-убийцы. Он настоящий демон, яростный викинг, пират Красная Борода, берущий корабль на абордаж. В Батисе соединяются все эти персонажи и множество других. От его вида у меня мурашки бегут по коже. Мне бы не хотелось встретиться с таким врагом. Борьба происходит на самом деле, и я участвую в схватках здесь и сейчас, но всё это подобно наркотическим галлюцинациям. Когда всходит солнце, я испытываю сомнения относительно своего психического здоровья. Наша жизнь на маяке невероятна; наша жизнь на маяке - самая абсурдная из всех эпопей. Она лишена смысла.
Я прочитал свои записи. Они никогда не смогут передать охватывающего меня порой отчаяния; любая, даже самая изощрённая повествовательная техника не создала бы ничего, кроме бледного образа того кошмара, которому я пытаюсь придать словесную форму. Нам не уйти отсюда живыми, в этом нет сомнения. Я даже не уверен, увидим ли мы первый снегопад.
2 мая.
Я начинаю ощущать некую тень благодарности в поведении Батиса. Он ничем не выражает своего чувства, ни одно доброе слово не срывается с его губ, однако Кафф понимает, что моё присутствие помогает ему выжить. Он признаётся мне, что сдерживать атаки сейчас гораздо легче, чем раньше. Ни один человек на земле не смог бы противостоять в одиночку этим полчищам тварей, сбежавших из сумасшедшего дома морских глубин. Даже Батис.
Однако жить так дальше невозможно. Наступит день, когда они возьмут нас числом.
3, 4 и 5 мая.