ещё полчаса командование бригады размышляло над возможностью операции. Опасно, но эффективно. И эффектно. Накрыть силами бригады аэродром, который питал всю - ВСЮ! - окруженную немецкую группировку, цель очень заманчивая…
Очень!
- А с бойцами - что делать будем? - спросил в конце разговора осторожный, в соответствии с должностью, Гриншпун.
- В штат зачислим. Лишними не будут.
Гриншпун скривил нос:
- Не по порядку…
Тарасов сильно сузил глаза:
- Не по порядку их сейчас в тыл выводить под конвоем. У меня… У нас, - поправился он, лишних людей нет. Комиссар согласен?
Мачихин, из-за своего медвежачьего роста почти лежавший на лапнике, согласно кивнул:
- Но присмотреть за ними надобно, Ефимыч.
- Это само собой, товарищ комиссар. На это у нас капитан Гриншпун есть. Вот он пусть и приглядывает… А давай-ка посмотрим на этот аэродром поближе, а?
* * *
Заходящее мартовское солнце слепило глаза, отражаясь от наста. Ефрейтор Петров - снайпер первого взвода - не мог ничего разглядеть - что там делалось на крутом правом - западном - берегу Поломети.
- Твою мать… - грустно шептал он, пытаясь рассмотреть - есть там немцы или нет.
Речка - шириной метров десять всего. Но если немцы там поставили, хотя бы два-три пулемёта - звездец переправе.
Накроют на чистом льду на раз-два. И не спросят, как зовут.
Он пытался разглядывать берег в оптику снайперской "светки" полчаса, не меньше. Но так ничего и не сумев рассмотреть, отполз обратно.
- Ну что? - спросил его младший лейтенант Юрчик.
- Ни черта не видно. Солнце глаза слепит.
- Плохо… С наступлением темноты уже двигаться надо. Юрчик почесал начавшую отрастать щетину.
- Товарищ командир, а разрешите проверить… - подал голос Заборских. - Мы отделением туда дернем по-быстрому и…
- Отставить… С тебя и твоих ребят ночных приключений хватит. Да и приказа не было переходить. Хотя мысль правильная…
- Может мои, товарищ младший лейтенант? - подал голос сердитый на вид сержант Рябушка, командир третьего отделения.
- Давай. Только не сейчас, - остановил дернувшегося уже было "комода" Юрчик. - Обождем ещё час, когда солнце за деревья зайдет.
На удивление его не вызвали к комбату. Оказывается, Иванько был не единственным таким… Пять человек по всей бригаде точно так же легли в снега демянских болот… И выстрела не успели сделать. Жаль. Бессмысленная смерть. Глупая и бессмысленная. Лучше бы пулю фрицевскую словили. А так просто сожрали продукты и сдохли. А рука не поднимется написать их матерям правду. Матери тут не причем. "Пал смертью храбрых". Вот, собственно говоря, и все. Что тут ещё сказать, а? Пал смертью храбрых… Хотя бы и так. Теперь нам надо прожить за себя и за него так, чтобы не стыдно было смотреть в глазам нашим внукам. Интересно, а внукам не будет стыдно нам в глаза смотреть? Да вряд ли… Они будут лучше нас. Не смогут жрать в три горла чужое. Ведь они наши внуки будут. Наши, не чьи-нибудь. Но главное сейчас фрицев изничтожить. А потом и о внуках думать будем…
- Товарищ младший лейтенант, а товарищ младший лейтенант! Проснитесь!
- А? - Юрчик подкинулся, схватившись за винтовку.
- Пора! Солнце садится!
И впрямь. Начинало смеркаться…
- Рябушка! Готовы?
- Давно готовы, - буркнул сержант.
- Тогда вперёд. И при любой неожиданности - назад. Понятно?
- Ясен перец, товарищ командир. За дураков-то не держите. Зря, что ли, учились?
- Сейчас и посмотрим…
Третье отделение пошло вперёд. И снова - осторожно спуститься по берегу, залечь на снегу, покрывавшему лед Поломети и цепью двинуться вперёд.
Юрчик внимательно разглядывал из кустов в бинокль противоположный берег.
Тишина…
Ребята доползли до средины реки. Несмотря на маскхалаты, их прекрасно было видно на снегу.
И если на том берегу были немцы, то они так же легко видели десантников, как и младший лейтенант.
Сержант Рябушка приподнялся на локте, оглянувшись назад и показал большой палец - все нормально, командир!
Гулкий выстрел тут же порвал тишину. Голова сержанта лопнула как арбуз и снег окрасился кровавыми ошметками. Тело его бессильно задергало ногами.
И правый берег зло полыхнул огнём.
Фонтаны пуль - то белые, то красные - взорвали безмятежную ледяную гладь реки.
Кто-то из бойцов бросился назад и тут же рухнул, пробитый очередью пулемёта. Кто-то скорчился, вздрагивая при каждом попадании в тело. Кто-то тонко закричал, выстреливая не глядя обойму. Кто-то просто раскинул руки крестом, сгребая судорожными пальцами горячий от крови снег.
Третье отделение умерло за несколько секунд.
А на том берегу закричали что-то гортанно, и лес вдруг ожил. Хлопнул раз-другой миномёт - разрывы разбили лед между лежащими трупами десантников, хлынула вода. Чье-то тело, чуть задержавшись на берегу проруби, свалилось в черную воду, чуть мелькнув на поверхности краем маскхалата и поднятой, скрюченной рукой.
Младший лейтенант, приоткрыв рот, смотрел на смерть своих ребят, а потом вдруг завопил:
- Огонь, огонь, огонь! - не замечая, что взвод уже давно палил по противоположному берегу из всего, что может стрелять.
В ответ били немецкие пулемёты, густо хлопали карабины. ещё одна команда - и по всему берегу встали серо-зелёные в страшных касках. И побежали вперёд, спрыгивая с обрывчика и огибая воронки во льду. А миномётчики немедленно перенесли огонь на берег, где засели русские десантники.
"Не меньше роты!" - мелькнула правильная, но трусливая мысль младшего лейтенанта.
- Отходим! - закричал он. Его бы никто не услышал, но цепь словно дожидалась приказа - рванув назад, в лес, к бригаде…
Как выяснилось позже, немцы не собирались преследовать передовой отряд десантников. Они просто отбросили их с берега Поломети, словно намекнув - "Здесь вам не пройти!". А заодно утопили в реке восемь мертвых и четверых тяжелораненых русских. И ещё шутили: "Раки в этом году будут мясистые…"
Этого не знал рядовой Ваня Никифоров. Он просто заблудился. Он не знал куда идти. Лыжные следы исчеркали весь лес. Они шли вдоль и поперек, крест-накрест. Но куда бы он не шёл - везде было пусто. Следы поворачивали, закруглялись, пересекались…
Но людей не было.
А потом он сломал лыжу, наткнувшись на невидимый под снегом корень. Достав дрожащими руками скобы, попытался вогнать их в дерево. Не вышло. Не хватало сил. Тогда он достал суровые нитки и густо перемотал ими лыжу. Вроде бы держало. Но через пару десятков шагов нитка перетерлась об острый наст.
Тогда он сел и заплакал, уткнувшись в коленки. Обычный восемнадцатилетний мальчишка. Ему было страшно. Черное небо равнодушно смотрело на него звездами исподлобья Луны. Он посмотрел на нее мокрыми глазами. Слезы превращались в льдинки на щеках. Хотелось спать, равнодушное оцепенение мягко обняло кисти и ступни… Стало даже тепло.
Он помотал головой, стряхивая сон.
Поднялся.
И упрямо зашагал, хромая на сломанную лыжу, куда-то вперёд, напевая про себя:
- Там вдали, за рекой, разгорались огни… В небе ясном заря догорала…
Через несколько десятков метров он увидел каких-то людей. И скинул непослушными руками винтовку с плеча.
- Хальт! - закричали ему люди.
- Вдруг вдали у реки, засверкали штыки - это белогвардейские цепи…
Винтовка словно сама выплюнула свинец. И ослепила Ваню, но он продолжал стрелять по направлению…
- И без страха отряд поскакал на врага…
Люди тоже плевались огнём в ответ.
Но рядовому Никифорову было все равно. Он прислонился спиной к какому-то дереву и стрелял, стрелял, стрелял - лихорадочно меняя обоймы, словно стараясь, что бы они не попали врагу в руки.
Он не замечал, что несколько немецких пуль уже пробили ему левое плечо, бедра и правое легкое. Он настолько замерз, что ему было все равно. Он не чувствовал ничего, кроме одного:
- Там вдали, за рекой, уж погасли огни, в небе ясном заря загоралась…Капли крови густой… Из груди молодой… - ему казалось, что он кричит, но он просто шептал.
Немцы для верности ещё несколько раз выстрелили по упавшему большевистскому фанатику. Потом обыскали его и не нашли ничего, кроме двух гранат Ф-1, десятка обойм для винтовки СВТ и пяти рыбных консервов. Табака не было. Ваня так и не научился курить. Он просто пропал без вести. До сих пор никто не знает, попал ли он хоть в кого-нибудь…
6
- Итак, давайте, герр Тарасов перейдем к действиям вашей бригады…
- Не моей…
- А чьей же? - удивился обер-лейтенант.
Тарасов глубоко вздохнул:
- Цель бригаде была поставлена простая. Взять Демянск. По расчетам командования Северо-Западным фронтом, в котле должно находиться пятьдесят тысяч солдат и офицеров второго армейского корпуса. Из них сорок пять тысяч на передовой, пять тысяч в тылу.
Фон Вальдерзее так удивился, что перестал писать:
- Сколько, сколько?
- Пятьдесят тысяч.
Обер-лейтенант покачал головой:
- Военную тайну я не раскрою, если скажу, что ваше командование ошиблось почти в два раза…
Тарасов криво улыбнулся:
- Я уже понял. Примерно девяносто тысяч. Так?
- Вы хороший офицер, господин подполковник… - удивленно покачал головой фон Вальдерзее.
- Наша бригада, а также двести первая должны были рассечь котёл на четыре части, взять Демянск и парализовать второй армейский корпус путем уничтожения штаба группировки.
Обер-лейтенант ещё больше удивился:
- Ваше командование…
- Генерал-лейтенант Курочкин…
- Он… Представлял себе трудность подобной задачи?
Тарасов засмеялся…
* * *
Февральское небо било гроздьями звезд по земле.
Тарасов стоял на крыльце избы, где располагался штаб фронта, и смотрел в эти звезды. Медведица, Кассиопея, Орион… Он не был романтиком. Он был военным. Надя всегда ворчала на него, что он не видит красоты, а только воображает позиции предполагаемого противника…
- …Коль, смотри как красиво! Какая излучина…
- Вижу… Вот там и там поставить два пулемёта и под фланкирующий огонь…
- Коля! Ну так же нельзя…
- Подполковник! Тарасов! Зайдите ко мне…
Круглолицый и вечно улыбчивый Ватутин махнул Тарасову рукой, приглашая его обратно в дом.
- Николай Ефимович! - начал начштаба фронта, когда они зашли в маленькую спальню. Видимо здесь, обычно, и квартировал генерал-майор. Над узкой кроватью висела огромная, исчерканная разноцветными карандашами карта. На маленькой тумбочке и на полу валялись книги.
- Итак, Николай Ефимович, чаю?
Тарасов кивнул.
Ватутин приоткрыл дверь и крикнул:
- Два чая мне. С лимоном. И это… Печенья овсяного!
- Николай Ефимович, задача перед вами стоит архисложная. Вы сами это прекрасно понимаете, осторожно начал Ватутин.
- Товарищ генерал-майор, я понимаю, - Тарасов никогда не был деликатным. - Вы что-то хотели от меня?
Ватутин почесал нос:
- Тезка, а давайте без иконопочитания? Вы комбриг, а я начштабфронта. Если бы не известные нам обстоятельства, то мы могли бы поменяться местами. Так?
- Вы про колчаковский фронт? Или про арест? Так я был, между прочим, реабилитирован товарищем Берией и войной! - оскалился Тарасов. Не в его характере было играть в игры… - Если не доверяете мне, тогда меняйте на любого другого, но…
Ватутин зло сплюнул на пол:
- Тьфу! Да я совершенно не об этом хотел поговорить!
- А о чем, Николай Федорович? - Тарасов держался ровно и отстраненно, хотя при его взрывном характере это было неимоверно сложно.
- О бригаде! Спасибо! - Дверь приоткрылась и адъютант, в звании старлея, протянул поднос двумя стаканами чая и двумя блюдцами. На одном желтел посахаренный лимон, на другом лежало овсяное печенье.
Тарасов взял за ручку подстаканника свой чай и осторожно подул на кипяток. Потом взял печеньку с блюдца. Надя такие любила, да…
- Николай Ефимович! - Ватутин бросил дольку лимона в стакан и зазвенел ложкой. - Ваша бригада идёт первой. идёт тихо, осторожно, обеспечивает лагерь в котле у немцев. За вами идёт гринёвская - двести четвертая. Параллельно вторая маневренная под Лычково свою задачу выполняет…
- Я уже знаю, Николай Федорович, - отхлебнул Тарасов чай. Крепкий, кстати. И тоже положил в стакан лимон.
- Я волнуюсь за связь, товарищ подполковник. Не будет связи, не будет операции. Сумеете обеспечить?
- А что мне остается делать, товарищ генерал-майор? Конечно, обеспечу!
Ватутин потер красные глаза:
- Ошибка в одну цифру и продукты с боеприпасами будут сброшены немцам. Понимаете?
- За кого вы меня держите-то? - начал вскипать Тарасов.
- За командира бригады, которая может решить исход всей зимней кампании. А значит всей войны. Это наш первый - слышите? ПЕРВЫЙ! котёл! Пятьдесят тысяч немцев там. Пятьдесят! Строем этих сволочей проведем по Москве. А самое главное - дыра тут будет. Смотри! - Ватутин вскочил и рубанул рукой по карте, отсекая весь левый фланг фрицев. - И из этой дыры мы ударим до Прибалтики. До Балтики! И вся группа армий "Север" в Сибирь поедет! Куда они так стремились! Сссуки! Ленинград освободим!
Глаза Ватутина горели яростным огнём
- Ты, Ефимыч, только своё дело сделай! А мы уж тебя поддержим. Мы сдюжим. А ты сделаешь?
Тарасов дохлебнул чай:
- Сможем, товарищ генерал-майор!
- Коньячку?
- Нет. Спасибо. Я не пью…
- Правильно! Не пей! Связь, главное связь!
Подполковник Тарасов вышёл на крыльцо и снова посмотрел в морозное небо. Звезды, звезды… Кому вы светите сегодня, звезды? Кому на погоны упадете завтра? Кому на могилы?
Тарасов открутил крышку фляги. Понюхал. Поморщился. Хлебнул водки. Опять поморщился.
- В бригаду!
- Есть, товарищ подполковник!
Старший сержант Сенников - комвзвода ездовых - нещадно стегнул лошадку по спине. Лошадка мотнула мохнатой головой и потрюхала санями в расположение первой маневренной воздушно…
Лошадка знала, что ее там покормят…
* * *
- Как жрать-то охота… - грустно сказал рядовой Ефимов, безуспешно обыскав в очередной раз свой рюкзак.
- Заткнись, а? - старшина Шамриков плюнул в снег. - Без тебя тошно.
Странно, но вот такое бывает на фронте.
Старшине было сорок два года. На фоне восемнадцатилетних мальчишек он казался стариком. А вот добился же, чтобы его зачислили в десантную бригаду. Он пришёл в Монино, где проходили десантники последние свои обучения, своим ходом, прямо из госпиталя. Наплевав на патрули, на предписание, на все на свете - грея на груди письмо, переданное ему в госпиталь из рук в руки, а потому безцензурное:
"Здравствуй, папа! Наконец-то нас отправляют на фронт. Вскорости будем прыгать на головы немцам. Сейчас заканчиваем тренировки. Маме не пиши ничего. Я сам напишу. Мы сейчас в Монино. Прыгаем с парашютами. Извини за почерк. Спешу. Ты-то как? Как рука? Все, бегу, зовут. Твой сын Артём"
Когда старшина прочитал записку, то понял, что должен повидать сына. Полгода на фронте - от Гомеля до Москвы - смерть, кровь и грязь. И Артёмка, глупыш, прыгает туда… В эту смерть, кровь и грязь…
Всеми правдами, под угрозой обвинения в дезертирстве, старшина Шамриков добрался до расположения десантников. И уговорил подполковника Тарасова взять его в бригаду.
Как он орал на старшину….
Перестал после одной фразы Шамрикова:
- Товарищ подполковник… Негоже, когда поперек батьки в пекло…
- Старшина, ты сам посуди… Нелегко ведь будет… - Тарасов чесал в затылке, думая как избавиться от этого крепкого, сильного, но… Но уже не молодого старшины.
Старшина Шамриков помялся, а потом сказал:
- Вона, говорят, девки с вами идут. Нешто, девки меня лучше?
- Девки моложе…
- И глупее.
- Мне, старшина, не ум нужен. А сила и выносливость.
Шамриков шмыгнул носом:
- Ну так спытай…
На всеобщее удивление Шамриков уложился во все нормативы. А по некоторым - укладка парашюта, сборка-разборка "СВТ" - даже опередил некоторых мальчишек. На вопрос, где он так сноровисто парашютом научился владеть, шмыгнул и ответил:
- А я с сыном гулять любил у парашютной вышки.
А последним аргументом для командования бригады стали слова старшины:
- Вот, кабы, товарищ подполковник, твой сын был бы, так ты думаю вприпрыжку бы побежал за ним…
И Тарасов согласился. Хотя и скрепя сердце…
И вот сейчас старшина Шамриков лежал в снежном окопе - где-то внутри Демянского котла - и выслушивал стоны рядового Ефимова - единственного своего подчиненного из ездового взвода. Смех один. Ездовых на весь батальон - два человека. И без лошадей. Принеси-подай. А вот что ты - штатное расписание! Зато Артёмка рядом…
- Дядь Вов… Ну, ведь есть что пожрать у тебя, а?
- Нету. Вчера вечером с тобой последний сухарь дожрали.
- Куркуль, ты, дядь Вов… - Ефимов перевернулся на другой бок и подогнул ноги к животу. Так, почему-то, хотелось есть меньше.
- Снег жри, поди полегчает… - флегматично ответил старшина Шамриков. - Говорят, скоро продукты сбросят. Вот тогда и пожрешь, как следует.
- Злой, ты, дядя Вова… - вздохнул Ефимов, снова переворачиваясь на другой бок.
- Ага. Злой. И что?
- Да ничего… Так… Стой, кто идёт! - рядовой подскочил, как смог, выставив перед собой трёхлинейку.
- Не ори, а? Иди-ка погуляй… - Сержант Шамриков прохрустел снегом мимо рядового, откинув рукой штык винтовки Ефимова.
Тот оглянулся на старшину:
- Гуляй, Вася, гуляй…
- Я Сережа! - воскликнул Ефимов.
- Насрать. Гуляй, боец! - старшина Шамриков почесал нос. Когда Ефимов скрылся в зарослях, он спросил сына:
- Ну как ты?
- Бать, дай закурить?
- Ты же вроде бросил перед операцией, м?
- Снова начал. Дай закурить, не нуди, а? - младший Шамриков протянул дрожащую руку к отцу.
- Артёмка… Последняя… Сам смотри…
Старшина достал из вещмешка бумажный кулек:
- Ладошки подставь…
Артём сноровисто подставил ковшичком ладони. Старший Шамриков не спеша, аккуратненько, развернул сверток. Затем - так же аккуратно - оторвал кусочек газеты, сложил его пополам, насыпал в него табачные крошки и, лизнув края, свернул цигарочку. Потом не спеша понюхал ее, глубоко вдыхая…
- Бать… Не томи, а?
- Помолчи. Огонь давай, да?
Сержант Шамриков торопливо щелкнул немецкой зажигалкой, подаренной ему старшиной Шамриковым перед выходом бригады в котёл.
Дядя Вова глубоко затянулся… Раз… Другой… Потом протянул самокрутку сыну.
- Бля… Хорошо-то как… - дымом промолвил… Именно промолвил, не сказал, не крикнул, а промолвил, почти шёпотом тот. - Аж голова кругом…
- Жрать небось хочешь?
Артём, ошалело глядя в синее мартовское небо, только кивнул…
- На… - протянул старший Шамриков сыну сухарь. - Последний, Артёмка.
Тот, опьянённый долгожданным никотином, лениво стал его грызть:
- Вот оно счастье-то… Бать… - по рукам Артёма пробежали иголочки, голова зашумела, пальцы онемели.
- Чаво?