Дамы в фешенебельных салонах считали его очаровательным, галантным кавалером, рабочие римских предприятий охотно выпивали со "свойским парнем", немецкие офицеры были уверены, что этот врач - отпрыск старинной прусской семьи, подарившей Германии несколько бравых офицеров и генералов.
- Вообще-то, - не раз говорил Федор Петрович, - больше всего мне нравится ходить с докторской сумкой - очень она удобна для конспирации. В нее можно спрятать все что угодно: и оружие, и литературу, и одежду на двух человек.
Разумеется, чтобы успешно играть свою роль, нужно было быть человеком высокообразованным. Федор Петрович был именно таким. Он свободно изъяснялся на русском, немецком, итальянском и других европейских языках.
В ноябре 1943 года на одной из улиц Рима были обнаружены трупы двух немецких офицеров. На убитых эсэсовцах не было ни мундиров со знаками отличия, ни фуражек, ни сапог.
Фашистские ищейки пытались напасть на след неизвестного мстителя. По рассказам очевидцев, видевших офицеров незадолго до смерти, с ними в кабачке был третий эсэсовец, высокий, белокурый. Говорили еще об одной примете этого красивого офицера - он пил в два раза больше, чем его приятели вместе взятые. Потом пошли слухи, что высокий эсэсовец - вовсе не немецкий офицер, а доктор, который носит в чемодане автоматический пистолет и очень умело пользуется им. Однако эти скудные и противоречивые сведения не помогли гестаповцам найти доктора, который причинил им столько беспокойства.
С какой изобретательностью устраивал он побеги военнопленных из фашистских лагерей! Решительный и осторожный, смелый до дерзости, когда это было нужно, он умел и организовать нападение на немецкий отряд, и достать оружие, и завязать нужные знакомства.
Многие товарищи, которые знали об умении Федора Петровича быстро завоевывать благосклонность женщин самого различного круга, считали его ловеласом. Но это было вовсе не так.
Некоторые подпольщики несколько раз видели его с миловидной девушкой, дочерью русских эмигрантов. Эта девушка нередко помогала доктору в его опасных похождениях. Они любили друг друга...
В боевой жизни Бессонному помогали и другие люди.
Одним из них был молодой итальянский коммунист столяр Луиджи Дзордзи, который жил недалеко от виллы "трех слонов" в доме № 24 по улице Бизаньо. Луиджи служил в этом доме сторожем и портье. С его помощью на чердаке и в подвале дома скрывались советские военнопленные. Об этом писал впоследствии в итальянском журнале "Фолла" адвокат Оливьери, живший на пятом этаже этого дома.
...А Рим жил своей жизнью - сложной и многообразной. Ранним утром тысячи рабочих торопились к станкам и машинам, продавцы открывали магазины со скудной провизией, вокруг них выстраивались безмолвные очереди, кафе наполнялись хмурыми посетителями, и даже дети как будто утеряли частицу своей живости.
Римлянам поистине было трудно дышать, глядя на фашистские мундиры, слушая мерный топот тяжелых немецких сапог на вековых плитах исторических площадей.
Дорогие рестораны были переполнены, как и в прежние годы, блестящие "бенцы", "мерседесы", итальянские "фиаты" бешено носились по улицам, порой сверкали в ночи разноцветные огни карнавалов и фейерверки взвивались над старинными палаццо, как и прежде, гремела веселая музыка. Но нередко ее заглушали глухие взрывы и резкие звуки выстрелов, а в зареве внезапных пожаров бледнели карнавальные огни.
Лихорадочное веселье завоевателей и их приспешников напоминало пир во время чумы, описанный еще пером Боккаччо...
Два непримиримых мира разной жизнью жили в стенах Вечного города.
Когда связной принес страшную весть о том, что многие подпольщики, в том числе и Кубышкин, Остапенко, Галафати, брошены в тюрьму, даже Бессонный был потрясен. Что делать? С помощью итальянских коммунистов он прежде всего постарался связаться с тюрьмой. Был выработан смелый план нападения на Реджина Чёли и эсэсовскую тюрьму на Виа Тассо, в которой сидело много патриотов. Среди них были дивизионный генерал, инвалид войны Симоне Симони, генерал авиации, директор оружейного завода "Польверифичио Стаккини" в Риме Сабато Мартели Кастальди, который срывал обеспечение гитлеровских войск военным снаряжением и организовывал доставку оружия партизанам Лацио и Абруцц.
Но план нападения на тюрьмы был отвергнут англо-американскими офицерами, осуществлявшими связь с военной джунтой Комитета национального освобождения. В результате немцам удалось осуществить свои злодеяния в Ардеатинских пещерах и увезти с собой из Рима много заложников, которые затем были расстреляны в населенном пункте Сторта.
Странный гестаповец
Алексей когда-то читал о порядках в застенках итальянской полиции, на то, что он увидел в "Царице небесной", превосходило самые страшные картины, созданные воображением. Арестованные спали на цементном полу. С ними разговаривали при помощи "гума" - короткой резиновой дубинки. Избивали всюду, даже в кабинете врача, если кому-либо удавалось туда попасть. Над входом в коридор кто-то кровью сделал надпись из Дантова "Ада": "Оставь надежду всяк сюда входящий".
Но надежда, пусть неясная, слабая, все же теплилась...
Однажды раздался голос:
- Кубышкин, на допрос!
В комнате следователя Алексея ждал высокий, худой, рыжий офицер с темным лицом и тяжелыми морщинами вокруг глубоко посаженных глаз. Он то плотно сжимал тонкие искривленные губы, то кричал:
- Расстреляю! Говори, где помещается штаб партизан! Кто такой Бессонный? Где его найти?
Алексей молчал.
За столом, под портретом Гитлера, сидел еще один офицер, приземистый, тучный, словно туго набитый куль. Сузив косо поставленные глаза, он молчал и внимательно наблюдал за ходом допроса.
В комнате было жарко. Сквозь мутные окна просачивался неяркий свет дворовых тюремных фонарей.
Рыжий офицер опять повторил свои вопросы и расстегнул ворот кителя.
Алексей угрюмо бросил:
- Не знаю.
Тогда рыжий неторопливо закурил сигарету и, выпуская дым сквозь подстриженные усы, стал пристально разглядывать усталое, изможденное лицо Алексея.
- Будешь говорить? - спросил он вновь и, не дождавшись ответа, подошел вплотную.
Алексей смотрел ему в глаза, не мигая. И этот взгляд вывел гестаповца из себя. Наливаясь кровью, он по-бычьему поводил мутными белками.
Скупая улыбка заиграла на сухих, потрескавшихся губах Алексея.
- Проучите его! - приказал сидевший за столом офицер.
Рыжий взял со стола плетку и со всего размаха полоснул Алексея по лицу. Потом, отшвырнув плетку, стал бить его каким-то металлическим предметом по голове. Алексей упал на пол и потерял сознание.
Когда он очнулся, на него лили холодную воду. Офицеров в комнате не было.
Алексей с трудом поднялся и, покачиваясь, медленно пошел к выходу. Жар волнами подкатывал к сердцу. Голова казалась непомерно тяжелой, раны болели, кровь заливала глаза. В дверях, позвякивая связкой ключей, стоял пожилой тюремщик.
- Быстрее! - пробурчал он и толкнул Алексея в спину.
Ноги подгибались и дрожали. Вот поворот налево, а там комната другого следователя, опять побои...
Тюремщик снова толкнул Алексея, и поворот миновали. Прошли несколько шагов. "Куда он меня ведет?"- подумал Алексей.
По тюремному коридору быстро шел человек в форме гауптштурмфюрера СС. Тюремщик прижал Алексея к стене, давая дорогу офицеру. В это же время навстречу вышел Пьетро Кох. Он козырнул гауптштурмфюреру и заговорил с ним по-дружески.
- Почему вы у нас? Ведь вы, кажется, на Виа Тассо?
- А мне понравилась ваша тюрьма, - с улыбкой ответил гауптштурмфюрер, - я действую на два фронта.
- Что же, поздравляю... Приехали на допрос?
- Да, надо кое-кем заняться. - Эсэсовец козырнул и пошел дальше.
Кох напряженно смотрел вслед щеголеватому эсэсовцу. Но тот, непринужденно помахивая стеком шел не оборачиваясь. Тюремщик повел Алексея дальше. Кох тихонько прищелкнул языком и зашагал, стуча каблуками.
Тюремщик ввел Алексея в какую-то комнату. Следом вошел и гауптштурмфюрер СС. Он испытующе посмотрел на Кубышкина.
- Идите, - приказал тюремщику эсэсовец и плотно закрыл за ним дверь. Потом не спеша подошел к Алексею и, оглядев его с ног до головы, стал боком.
"Ну, сейчас начнет бить", - подумал Алексей в то время, как офицер стягивал перчатки.
А тот вынул портсигар, протянул:
- Битте...
Алексей не верил своим ушам. Немец предлагал сигарету! Это что-то новое...
- Здравствуйте, - вдруг заговорил гауптштурмфюрер по-русски. - Садитесь, как надо поговорить.
Алексей смотрел на него не мигая.
- Садитесь, - повторил тот и продолжал тихо: - Вам привет от Бессонного, с виллы Тай.
Эсэсовец поднес зажженную зажигалку, Алексей прикурил, затянулся. "Провокация? - лихорадочно думал он. - Ну, это у тебя не выйдет..."
- Вы не верите мне... Это понятно, - продолжал офицер. - Но знайте, что я и этот тюремщик ваши друзья. Не показывайте виду. Я чех, но для вас я немец. Ясно? Я тоже коммунист.
Алексей внимательно слушал его и думал: "Неужели в тюрьме могут быть друзья?" Закружилась голова, он покачнулся. Откуда ему было знать, что этот смелый человек по воле партии надел ненавистный ему эсэсовский мундир, служит в гестапо. Чех по национальности, он отлично владел немецким языком и умел вести себя так, что ни одна фашистская ищейка не могла ничего заподозрить...
Время от времени гауптштурмфюрер СС и тюремщик Сперри приходили к врачу - профессору Оскару ди Фонце, у обоих "болели зубы", оба нуждались в лечении. Оскар ди Фонце работал в подпольном редакции газеты "Унита" и организовывал необходимые для партии связи. В зубоврачебном кабинете "больные" рассказывали обо всем, что узнавали о работе гестапо.
Чех напоил Алексея водой, дал десять сигарет и на прощание сказал:
- Мы будем следить за вами, поможем бежать. Но пока нужно молчать.
И крепко пожал руку.
- Вот только Галафати... - Офицер грустно покачал головой.
- Где он?
- Вы видели Коха? Так вот... Этот зверь сам взялся за Галафати. Это значит, что нашему товарищу угрожает смерть.
- И ничем нельзя помочь?
- Я пробовал... Но пока ничего не вышло. Боюсь, что Кох и обо мне уже пронюхал. Надо что-то предпринимать.
Вновь появился пожилой тюремщик. Страшно ругаясь, он повел Алексея в камеру. А у самых дверей шепнул: "Не унывать, рус", - и с силой толкнул в спину, так что Алексей чуть не упал.
Николай подбежал к нему, стараясь поддержать. Он знал, какими люди возвращаются после пытки. Но Алексей улыбнулся...
Они долго сидели обнявшись, шепотом обсуждая события сегодняшнего дня. Вспыхнула надежда, которая так нужна человеку, особенно в их положении...
Они строили планы, вспоминали прошлое. Когда у человека нет светлого настоящего, он уходит мыслями в иное время - либо в прошедшее, либо в будущее.
В тот день Николай рассказывал о себе.
- Война застала меня на полуострове Ханко. Служил я в 236-м отдельном зенитно-артиллерийском дивизионе. Друзья сделали мне там настоящую японскую татуировку: когда по утрам умывался, драконы на руках копошились, как живые. Тогда мне это нравилось, а вот сейчас... - Он взглянул на свои руки, разукрашенные тушью, и сплюнул в сторону. - Чего это я об этом? Словом, когда началась война, немцы пытались и с суши, и с моря овладеть полуостровом. Но мы каждый раз давали им по зубам.
Ханко был важным опорным пунктом на Балтике. Сто шестьдесят пять дней наш гарнизон отбивал атаки. Ох, и помолотили мы фашистов... А потом, по приказу командования, оставили Ханко. Эх!..
Первого декабря поехали в Ленинград. Не как-нибудь - на пассажирском теплоходе. Но, как назло, наскочили на мину. Что ж, водичка, конечно, не черноморская, но ничего не поделаешь - пришлось прыгать в воду, плыть. Однако не тут-то было. Наскочили на нас немецкие катера, стали вылавливать... Так я в плену оказался. Прямо из водички... А осенью прошлого года привезли вот в Рим.
Николай замолчал, задумался.
- Расскажи-ка, брат, что-нибудь еще, - попросил Алексей.
- Вот, понимаешь, какая штука: уже несколько дней у меня не выходит из головы - где я слышал про эту тюрьму? Вспоминал, вспоминал и вот, знаешь, сейчас вспомнил...
- Ну и где же ты слышал?
- Да все на том же полуострове Ханко. Подружился я там с одним уральцем. Звали его Анатолием. Хороший был парень. Грамотный, речистый.
- Почему был? Убили, что ли?
Николай немного помолчал.
- Все расскажу, не перебивай... Он однажды сказал мне: "Эх, Коля, кабы не эта проклятая война, я бы сейчас в юридическом институте лекции читал". В августе он должен был защищать кандидатскую диссертацию. И знаешь, тема какая была? История фашистских тюрем. Он говорил, что тема здорово интересная. Тут и германская тюрьма - Моабит, румынская - Дофтана, итальянская - Реджина Чёли (это наша, значит, с тобой), польская - Висла, венгерская - Скала. И другие, я уж не помню. Материал трудно было разыскивать. По крупицам парень собирал.
"Кому нужна их история?" - спросил я. А он говорит: "Что ты, Николай! Сколько злодеяний сотворили фашисты в этих тюрьмах! Это нужно знать, чтобы потом спросить с них по большому счету. Да и потомкам нужно знать - что такое фашизм". В юридических институтах даже преподают тюремоведение как отдельную дисциплину. Понял? В свое время, оказывается, проходили даже международные тюремные конгрессы. Один из них, четвертый, что ли, организовывали в конце прошлого века в Петербурге. Сам Александр III со своими министрами на открытии присутствовал. Во как!
И, понимаешь, все чин чином устроили, даже международную тюремную выставку. Каждая страна показывала изделия, которые изготовляли арестанты, и предметы из обстановки тюрем. Итальянцы, скажем, представили модель одиночной камеры. Я вот сейчас подумал: а вдруг - той самой, в которой мы с тобой сейчас сидим. А?.. И была на выставке модель всей тюрьмы Реджина Чёлн. И изделия из этой тюрьмы: обмундирование тюремное, ботинки, скульптуры разные, мадонны.
- Неужели и мадонны делались в Реджина Чёли? - с усмешкой спросил Кубышкин.
- А что ты думаешь, - усмехнулся и Остапенко, - это, брат, превосходно уживается: пытки и молитвы, иконы и тюрьмы. Этот вот, - он ткнул в распятие Христа, - чего тут пялится?..
Ну, конечно, когда я слушал Анатолия, мне и в голову не приходило, что придется самому в тюрьме сидеть, да еще в такой знаменитой. Звал бы - побольше выспросил... Дня через три после этого попали мы под бомбежку и погиб Анатолий. Способный парень был! Наверняка бы стал профессором...
Под покровом ночи
Алексей и Николай установили, что Анджело Галафати сидит внизу, в отдельной камере. Пробовали перестукиваться с ним - ничего не вышло.
Они не знали, что в это самое время Пьетро Кох избивал их друга резиновой дубинкой. Рука у садиста заныла в плече, он отшвырнул дубинку и сквозь зубы процедил:
- Воды!
Неподвижного Галафати облили из ведра. Вода, стекая на пол, стала розовой. Кох приподнял голову своей жертвы за волосы:
- Ты скажешь, наконец, где ваша главная явка?
Галафати в ответ запел гимн Гарибальди. Он пел дрожащим хрипловатым голосом, а сам поднимался, медленно поднимался с пола и наконец встал, гордо закинув голову.
- Замолчать! - орал Кох, а Галафати пел.
- Ты скажешь! Ты скажешь! - в исступлении закричал фашист. Ударом кулака в спину он изо всей силы толкнул Галафати в соседнюю комнату и крикнул: - Вот как мы поступаем с тем, кто борется с армией фюрера!
В слабом свете маленькой электрической лампочки Галафати увидел человека, подвешенного за подбородок на ржавый железный крюк, свисавший с потолка. На груди жертвы была вырезана пятиконечная звезда, лицо обезображено. Галафати узнал этого человека. Костанцо Эбат, подполковник артиллерии из партизанского отряда "Неаполь", действовавшего в Риме и в провинции Лацио.
Перед глазами поплыли красные круги... Галафати стоял, покачиваясь, легкая дрожь пробегала по телу. Собрав последние силы, он повернулся к Коху.
Кровавый плевок ударил в лицо палача.
Кох выдернул из кармана платок, вытер лицо. На белоснежной ткани осталось красное пятно. Смяв и отбросив платок, Кох потянулся за резиновой дубинкой...
Сколько хлопот причинил ему этот молчаливый упрямец Галафати! Сколько раз он, Пьетро Кох, униженно просил начальство продлить срок поисков неуловимого коммуниста. Иногда казалось, что ловушка захлопнулась, в густо расставленные сети попадали многие патриоты, но Галафати, целый и невредимый, оказывался на свободе.
И вот, наконец, удача! Пьетро Кох был просто счастлив: Мария Баканти поверила ему и дала адрес Галафати - того, кого он так долго и тщетно искал, из-за кого рисковал своей карьерой. Кох безмерно радовался своей удаче.
Но Галафати - с виду простой и хилый - оказался железным. Он не произнес ни слова, даже ни разу не взглянул на Коха, а брезгливо отворачивался или просто закрывал глаза.
Кох был старым агентом итальянской разведки. Немец по отцу и итальянец по матери, он еще до нападения фашистской Германии на Советский Союз был послан в Берлин для прохождения особого инструктажа. Был принят там, как свой человек. В гестапо разъяснили, чего от него ждут и чем ему предстоит заниматься, когда Италия начнет войну с Россией. За заслуги перед немецким фашизмом Коха наградили золотым значком почетного члена нацистской партии и железным крестом 1-ой степени. Возвратился он из Берлина, отрастив усики а-ля Гитлер.
Теперь этот фашист еще больше выслуживался перед немцами.
Когда подпольщики, работавшие в тюрьме, по просьбе Бессонного попытались передать дело Галафати "гауптштурмфюреру СС", Кох понял, что это может помешать его карьере, и заартачился.
- Я знаю, - твердил он, - что Галафати держит ключ ко многим тайнам. И может выдать даже тех, кого мы и не подозреваем.
Так сорвалась попытка вырвать отважного патриота из рук фашистского садиста.
Однажды ночью Кубышкин и Остапенко проснулись от страшных стонов и криков.
- Что там творится? - спросил Николай и тут же, подскочив к окну, подставил плечи. - Лезь!
Алексей дотянулся до окошка. Из него был виден краешек тюремной площади. Заключенные, голые по пояс, стояли в два ряда. Между ними расхаживали офицеры СС. Откуда-то, чтобы заглушить крики, неслась музыка.
- Галафати! - крикнул Алексей, увидев в толпе своего друга.
Галафати поднял голову. Едва ли он увидел Алексея. Скорее всего нет. Может быть, просто догадался... Во всяком случае он крикнул:
- Прощай, друг! Нас ведут на расстрел! Прощай!
Потом он сказал что-то стоящему рядом с ним заключенному, тот встрепенулся и тоже закричал:
- Я - русский! Прощайте! Привет Родине!
Но тут появились эсэсовцы, прикладами начали избивать заключенных, погнали к выходу. Алексей опустился на пол.
- Коля, это конец... Сейчас придут и за нами.
Друзья переглянулись. За дверью послышались гулкие шаги. Заскрипел замок, дверь широко распахнулась. На пороге стоял тот тюремщик, который водил Алексея к чеху.