Тяжелораненых пехотинцев унесли. Сестричка помогла Алексею слезть на землю. Девушка казалась рядом с ним хрупкой, маленькой, на нее и опереться-то было совестно.
- Да я сам пойду, сестрица! - как мог ласково сказал Кубышкин, но тут же пошатнулся.
- Помолчи уж, герой!
В голосе медсестры совсем не чувствовалось злости, просто она хотела казаться строгой.
Они медленно поднялись на второй этаж.
- Вымыть, переодеть - и в палату номер три, - приказал врач, лица которого Алексей так и не запомнил. В памяти остались только очки в толстой и некрасивой роговой оправе.
Ночь уже ушла, в палату заползли серые полосы рассвета. Кто-то открыл форточку. Предутренняя свежесть заставила Кубышкина поежиться. Какое это блаженство - спать на мягком матраце и чувствовать, что к лицу нежно прикасается чистая, пахнущая свежестью простыня!
Алексей огляделся. Лучи солнца проникли в комнату через окна, оклеенные полосками желтоватой бумаги. Сосед слева - лет сорока-сорока пяти, с большим орлиным носом и густыми пушистыми усами - не спал.
- Что, морячок, зацепило немножко? - спросил он участливо. - Ничего, браток, терпи, атаманом будешь.
- Задело, слегка, - хрипло ответил Алексей и почувствовал, что у него ужасно болит горло. Простудился, что ли? Этого еще не хватало.
- Да у тебя, наверно, жар, братец. - Усатый с трудом поднялся на постели и приложил холодную большую ладонь к пылающему лбу Алексея. - Это от раны тебя так жаром заливает?
- Кто его знает, - отозвался Алексей. - Горло что-то саднит. Должно, простудился.
- Почему вы, Клюев, нарушаете режим? - услышал вдруг Алексей знакомый голос неведомо откуда появившейся вчерашней сестрицы. Сдвинув красивые брови, она назидательным тоном продолжала: - Вы, Иван Петрович, другим помогаете, а у самого обе ноги разворочены. Как так можно?..
Усатый Иван Петрович быстро спрятался под одеяло и виноватым голосом произнес.
- Так ведь он же новенький. Эля. А новеньким нужно помогать. К тому же у него ангина.
- Ангина! Вы, Клюев, уже диагнозы ставите. Скоро, пожалуй, врачей будете заменять!
- А почему бы и нет, - послышался голос соседа справа. - Иван Петрович за два месяца про все болезни узнал. А если еще месяц поваляется, его смело можно начальником госпиталя назначать.
Алексей оглянулся на говорившего и увидел совсем молодое лицо с веселыми голубыми глазами.
Эля напоила Алексея тепловатой невкусной водой, дала таблетку аспирина.
- Все будет хорошо, товарищ моряк! Скоро уже обход начнется. Тебя-то моментом на ноги поставим...
В госпитале знакомятся быстро, и к вечеру Алексей Кубышкин знал почти все о своих соседях. Иван Петрович Клюев был родом из Перми. Его отец воевал в гражданскую, гнал Колчака до самого Иркутска. На фронте вступил в партию большевиков. Когда вернулся в Пермь, пошел мастером на Мотовилихинский завод. 6 ноября 1921 года он не вернулся с работы, тело его нашли в цехе...
Иван Петрович через год заменил отца и работал на том же заводе почти до самой войны. Начал войну на Украине, под Днепропетровском. Потом попал в окружение. Выбрался с пятью товарищами из огневого кольца, но в свою часть не смог вернуться и был направлен в 310-ю дивизию, которая защищала Ленинград. Здесь Ивану Петровичу не повезло: осколки немецкой мины раздробили ноги. Правда, обошлось без ампутации.
- Обещает врач, что через месяц "барыню" буду плясать, - с радостью сообщил пермяк новому соседу по палате, и добрые, лукавые морщинки разбежались от уголков его светлых глаз. - Торопиться надо, а то Гитлер всю Европу прибрал к рукам.
- Говорят, у него и венгры, и румыны, и итальянцы, и испанцы даже воюют, - вступил в разговор Михаил Орлов, сосед Алексея справа.
- Что там говорят! - воскликнул Клюев. - Я сам, когда был под Днепропетровском, ходил в атаку на итальянцев. Дивизия их называлась "Челере". Не знаю уж, что это на итальянском языке означает. Однажды взяли в плен пять фашистов. Среди них даже командир батальона оказался. Помню, звали его Антонио. А фамилия не то Мингуцци, не то Мингутти. Но это, собственно, и не столь уж важно. Важней то, что он на допросах потом сказал.
- А что, интересно? - спросил Орлов.
Иван Петрович немного помолчал.
- Говорил, что немцы, мол, не любят итальянцев, между немецкими и итальянскими солдатами часто происходят стычки. А потом, ясное дело, заявил, что Муссолини продался Гитлеру и погубит Италию. Сейчас, небось, этот итальянец и вправду невзлюбил Муссолини.
- Почему?
- Как почему? Сейчас он, поди-ка, где-нибудь у нас, на Урале, в лагере военнопленных. А погода у нас не итальянская. Не по его шкуре. Вот и вспомнит своего "дуче" крепким словом.
Рассказ Ивана Петровича прервало появление Эли. Она ставила градусники, раздавала лекарства. Ее нарочитая строгость действовала успокаивающе, и все раненые любили ее. И уж, конечно, все знали, что у Эли есть жених, и что он сражается где-то на юге.
Провожая ее шутливым прищуром, Иван Петрович бросил:
- А знаете, братцы, что в итальянской армии солдаты могут жениться, даже если они находятся в России, а их невесты живут в Италии?..
- Как это? - с любопытством спросил Михаил Орлов, который любил поговорить о девушках и женитьбах.
- Так вот, - поправляя усы, с усмешкой продолжал Клюев. - Пишет солдат девушке. Мол, согласен жениться на тебе. И вот девица с письмом идет...
- В загс, - услужливо подсказал Михаил Орлов, и все засмеялись.
- Ну, может быть, в Италии это не загсом называется, - посмеиваясь, продолжал Клюев. - Может быть, они в церкви венчаются. Народ там религиозный. Невеста сидит на одном стуле, а на другой стул кладут шашку, солдатскую каску и письмо от жениха. Так и проводят обряд бракосочетания. Сидит бедняжка невеста и думает: "Увижу ли я хоть раз своего женишка? "
- А интересно бы посмотреть, - мечтательно проговорил Михаил Орлов, глядя в потолок, - как живут в этой Италии?
- Я тебе скажу, - ответил Клюев. - Сейчас в Италии живут плохо. Хлеба получают по сто пятьдесят граммов, а все продукты немцы к себе, в Германию, увозят. Народ, который поздоровее, гонят на немецкие заводы. А итальянскими солдатами дырки на франте затыкают. Сколько мы их там перемололи, под Днепропетровском, хотя и отступать нам пришлось...
Дни бежали за днями. Здоровье Алексея быстро шло на поправку. Два небольших осколка хирург извлек из ноги на второй же день. Ангину тоже вылечили, температура приближалась к нормальной.
Поправлялись и соседи Кубышкина по палате - Иван Петрович Клюев и Михаил Семенович Орлов. Хорошими людьми они оказались, отзывчивыми. Если кому приходила нехитрая посылочка из дому, все делили по-братски - и хлеб, и табачок. Для каждого находили подбадривающее слово.
Темы для разговоров не истощались. Особенно хорошим рассказчиком был Иван Петрович. Простой рабочий, а книг прочитал множество.
- А хорошо я жил до войны, - обратившись однажды к Кубышкину, с гордостью сказал Иван Петрович. - Две дочери учились в институте, сын работал помощником капитана, буксирные пароходы по Каме водил. По этому поводу один уральский поэт как-то мне сказал: "Ты, Иван Петрович, в одну рифму с государством живешь"...
- Хорошо сказано, - с уважением произнес Кубышкин.
Да и Миша Орлов кое-что успел повидать за свои двадцать пять лет. Родился он на Алтае. В 1936 году умерла мать, а через два года в бою на Хасане погиб отец. И взбрело парню в голову по всей России пешком пройти, хотел на Максима Горького походить. Прошел от Барнаула до Томска, сделал остановку. Взяли его местные ребята в оборот: учиться, мол, надо, а не бродяжничать. И взялся Михаил за ум: нашел верных друзей, вступил в комсомол, прибился к дисциплине. В 1940 году поступил в сельскохозяйственный техникум, но тут война...
- В плане семейном, так сказать, - смеялся Орлов, - тоже никаких высоток не взял, невеста была, а жениться не успел...
По утрам Алексей Кубышкин любил смотреть в окно и легонько постукивать по стеклу. Из окна был виден зачехленный шпиль Адмиралтейства и стайки воробьев, суетившихся на голых ветках старого тополя.
На окнах стояли цветы в глиняных горшочках. Эля обычно поливала их сама, но когда кто-нибудь готовился к выписке из госпиталя, то напрашивался к ней в помощники.
Как-то раз в палате зашел разговор о предателях.
- Знаю, что бывают, но живого ни одного не видел, - сказал Михаил Орлов.
- Все может быть, - отозвался Иван Петрович. - Я одного лично знал. Еще с ним махоркой делился. Ох, попался бы он мне сейчас...
- Да как же это случилось?
Клюев махнул рукой:
- И вспоминать не хочется.
После недолгих уговоров Иван Петрович все же рассказал историю, которая случилась с ним за пять дней до ранения. Однажды он с солдатом Василием Буськиным отдыхал после страшного налета немецкой авиации. Ко всему можно привыкнуть, но к этому никогда: воют над тобой чужие самолеты, земля вся дрожит от взрывов, и кажется тебе, что нет такого места, где бы не достал тебя фашист. Но Иван Петрович взял себя в руки, кое-как успокоился. А Буськин все еще дрожит, никак не может самокрутку сделать, на две папиросы, наверно, табаку рассыпал. А потом шепнул выцветшими от страха губами:
- Айда к немцу, Иван! Сдадимся и дело с концом. Такого мне больше не выдержать.
Клюев поперхнулся дымом самокрутки, посмотрел в безумные глаза Буськина, потом сильной рукой схватил его за гимнастерку:
- Ты соображаешь, что говоришь? Да я тебя сейчас без всякого трибунала расстреляю!
Буськин тогда чуть ли не на колени встал.
- Прости, Иван Петрович, это я от страха чепуху начал говорить. Дюже испугался.
- И я испугался, - немножко остывая, проговорил Иван Петрович. - Ну и что же из этого? Второй раз меньше испугаюсь. - Тут Иван Петрович отшвырнул от себя дрожащего солдата.
- На первый раз никому ни слова не скажу. Но увижу что-нибудь неладное, пеняй тогда на себя. Как гниду уничтожу.
Той же ночью Василий Буськин уполз к немцам...
- До сих пор не могу простить себе, - тихо закончил рассказ Иван Петрович. - Такой Иуда много вреда может принести. А ведь вначале я его, подлеца, смелым считал. Хвастал мне, что с рогатиной на медведя ходил два раза. Просто так, мол, из-за удальства.
- Врал, наверняка врал! - сказал Кубышкин.
Иван Петрович помолчал. Потом сказал задумчиво:
- На войне все бывает. Есть у него одна примета. На спине татуировка: медведь на задних лапах на охотника идет, а тот уже рогатину приготовил. Он мне хвастал, что после первого убитого медведя ему приятель так спину заприметил.
- Все равно не встретишь, фронт большой, - сказал Михаил Орлов. - Не будешь же каждого раздевать и на спине у него медведя искать.
- Ну, а все-таки. Война, брат, такое дело. Всякие чудеса бывают...
Через две недели Алексей Кубышкин выписался из госпиталя, распрощался с товарищами по палате и направился в свою часть.
Заживо погребенный
Медленно наступал рассвет. Холодный туман плотно обволакивал поредевший лес и седыми космами вползал в овраги. Низкие рваные облака стремительно летели со стороны моря.
...Волховское направление. На участке обороны отдельной десантной роты неумолчно грохочут пушки, беспрерывно тарахтят пулеметные очереди, рвутся гранаты. По пыльной дороге, тяжело ступая, медленно идут раненые матросы. Некоторые из них держатся друг за друга. По обочинам и в кустах лежат трупы немцев, около них осторожно ходят бойцы со щупами.
Кубышкин опять лежит за пулеметом. Вокруг свистят пули, гулко рвутся тяжелые мины. Земляная пыль, смешанная с пороховым дымом, ест глаза. Матросов в их роте осталось совсем немного. Усталые, голодные, не спавшие много ночей. Боеприпасы на исходе. А фашисты ведут по высоте шквальный огонь и методически бросают в атаку одиночные танки.
Вечером немцы перенесли артиллерийский огонь дальше, за высоту. Их пехота уже не раз поднималась в решительную атаку, и Кубышкин пулеметным огнем прикрывал отход своих цепей. Он слышал, как в клубах черного дыма, медленно ползущих вдоль склона холма, неистово, трещали немецкие автоматы. Сколько уж раз бой доходил до рукопашной!
Когда у матросов кончались патроны, они поднимались в контратаку и в неравном бою погибали на подступах к Ленинграду, но без приказа не отступали.
Утро. Солнце всходило где-то за высотой - его не было видно. Лучи, пробиваясь сквозь исковерканные верхушки сосен и елей, быстро золотили синеву ночного неба. Воздух, густо настоянный на горьковатом запахе разрывов мин и снарядов, неприятно щекотал в горле.
Отчетливо стали видны позиции немцев. Никакого движения там не чувствовалось. Царила тревожная тишина, которая порой изматывает солдат не меньше, чем бой.
Отчаявшись сломить сопротивление матросов пехотой и танками, немцы бросили на моряков авиацию,
И вздрогнула земля! Одна за другой на высоту падали бомбы. Фонтаны земли и камней взлетали в воздух.
Взорвавшаяся неподалеку бомба завалила Алексея землей. Скорчившись, закрыв ладонями голову, вздрагивая всем телом, он лежал, чувствуя, что силы оставляют его, а сердце вот-вот разорвется.
Резкая боль и навалившаяся сверху земля не давали пошевелиться. Хотелось кричать. По ослабевшему телу пробежала дрожь...
В сентябре 1944 года мать Кубышкина, Вера Петровна, получила извещение за №4798, из которого узнала, что ее сын Алексей погиб в ноябре 1941 года.
Последнюю весточку о сыне Вера Петровна бережно положила в комод.
А через несколько дней она купила букетик цветов и отправилась на местное кладбище, где были похоронены советские войны, умершие от ран в госпитале, нашла могилу какого-то неведомого ей солдата и села возле нее...
Шло время. Продолжалась война. Как-то на кладбище, когда Вера Петровна по обыкновению в задумчивости сидела возле могилы, подошла старушка с костылем и сочувственно вздохнула:
- Сын?
Вера Петровна на минуту смешалась.
- Да. Сын, - тихо ответила она, и даже сама почти поверила в то, что говорила.
Пусть кто-то другой лежит в этой могиле, но ведь, может быть, мать этого солдата так же вот ходит на чью-нибудь неизвестную могилу и кладет цветы? Может быть, и на могиле Алеши лежат свежие цветы?.. Одно горе теперь у всех матерей, потерявших своих сынов...
Алексей не слышал, как прекратилась бомбардировка с воздуха, как началась артподготовка. Он не чувствовал стонов земли, раздираемой разрывами снарядов, не знал, что фашистская пехота лавиной бросилась на высоту.
Медленно возвращалось сознание. Алексей шевельнулся. Вдруг кто-то с силой потянул его за ноги. Как сквозь сон, он услышал немецкую речь.
Алексей взглянул и обомлел: фашисты! Он с усилием вскочил, чтобы кинуться на врага, но от резкой боли в ноге почти моментально рухнул.
Светило солнце, на веточках кустарника каплями собирался растаявший иней и звонко падал вниз, и от этого похоже было, что стоит не ноябрь, а ранняя весна. Легкий ветерок доносил далекую канонаду. Высоко в небе пролетали стаи встревоженных птиц. Временами они торопливо кружились над опушкой леса, а потом, вольные, исчезали в густой синеве поднебесья.
Алексея пинками подняли на ноги. И тут же с жадностью и остервенением начали обыскивать. Сняли часы, взяли деньги и вещевой мешок. Нашли фотокарточку Маши. Цинично смеялись, а потом разорвали и пустили клочки по ветру.
Мутным взглядом обвел Алексей солдат, направивших на него дула автоматов. И резкая, как ожог, мысль пронзила сознание: "В плену!" Алексей вздрогнул, побледнел. Все смешалось и поплыло в красном дрожащем тумане...
Подталкиваемый дулами автоматов, он с трудом сделал первые шаги. Припекало солнце, в посветлевшем небе неторопливо плыло одинокое облачко, плыло в обратную сторону, туда, в родные края...
Покачиваясь от слабости, Алексей шел впереди немцев. Идти было больно, Алексей морщился, но старался не показать слабости. Раза два он останавливался, тогда конвоиры что-то кричали ему, подталкивая в спину, и приходилось опять идти.
- Шнель, шнель, - то и дело покрикивали конвойные.
Через час Алексея привели в какую-то полусожженную деревню. Один из конвоиров ушел в комендатуру. За старым плетнем стояли женщины и ребятишки, читали свежее объявление:
"Жалобы гражданского населения на немецких солдат не принимаются!
Еврейскому населению немедленно пройти регистрацию!
За каждого убитого немца будут расстреливаться 10 заложников".
- Касатик, - зашептала старушка, повязанная шалью, - ты чей будешь?
Кубышкин не ответил, только нахмурил тяжелые брови. Слова застряли в горле: он судорожно, глубоко вздохнул и продолжал молчать.
- Ох-хо-хо, каково-то там твоей матери! - вздохнула старушка.
- Тише, тише, - зашептали женщины, - конвойные идут.
Один из фашистов с минуту смотрел на Алексея круглыми зеленоватыми глазами, потом приподнял автомат и, ни слова не говоря, толкнул его стволом в плечо. Алексей качнулся, ступил неосторожно на раненую ногу и стиснул зубы от боли.
Его повели дальше. Женщины подбегали, совали куски хлеба, но фашисты кричали: "Цурюк, цурюк!" Какой-то мальчишка бросил пачку сигарет. К нему тут же подскочил дюжий фашист и автоматом ударил в спину. Тяжело охнув, мальчишка упал на дорогу.
- Ба-атюшки! - закричала старушка. - Внученка фашист убил!
"Вот он, мой народ... - думал Алексей, - а я? Бреду в плен... Как же это ты, матрос, в плен попался?.."
В фашистском аду
Лагерь для военнопленных, куда доставили Алексея, размещался в бывших кавалерийских конюшнях, обнесенных рядами колючей проволоки. По углам стояли вышки с пулемётами и прожекторами. Между проволочными заборами бегали осатанелые овчарки.
Каждые сутки здесь умирали десятки человек. Несколько черных скрюченных фигур повисло на проволочном заграждении. Над бараками стлался тяжёлый трупный запах.
У ворот лагеря на красной кирпичной стене комендатуры висела большая карта. Зловещие черные стрелы, указывающие продвижение гитлеровских армий, рассекли Москву и Ленинград. Проходя мимо, Кубышкин глянул на карту, скривился в недоброй усмешке: "Не говори гоп, пока не перескочишь..." Но на душе было тяжело.
Его втолкнули в низкий и мрачный барак. Грязные стены вдоль и поперек были испещрены надписями: "Здесь ожидал казни майор Степанов", "Умрем, но не покоримся!", "Мы были из Ленинграда"...
Лежа на грязной сырой соломе, Алексей то впадал в забытье, то приходил в сознание. В бредовом тумане словно кто-то развертывал перед ним огромный, бесконечный лист бумаги, на котором сцена за сценой изображена была его жизнь. Усилием воли он старался отогнать от себя эти картины, но лишь закрывал глаза - они снова плыли перед ним и плыли... Повитые мутноватой пеленой родные орловские тенистые леса... родимая семья, большая и дружная... товарищи по детским играм... Откуда-то возникли заводские ребята, зашумели - посылать ли Алеху Кубышкина учиться во флотскую электромеханическую школу, и вдруг окружили его лица моряков-балтийцев...
А над лагерем стояла светлая осенняя ночь, на холодном небе перемигивались звезды, от небольшой речки тянуло прохладой...
Так началась, вторая жизнь Алексея Кубышкина.
Эта жизнь была похожа на кошмар.
"Бежать! Во что бы то ни стало!"