* * *
Был ясный, солнечный день. В окопы на длинных шестах понесли в термосах пищу. - Обед, обед!
"Хлеб наш насущный даждь нам днесъ…" Я вырвал из зубов сигарету, с силой швырнул к проволокам и решил идти к Арнольду. Надо разобраться в этих вопросах, договориться до конца и перестать терзаться.
Я уже двинулся, но у первого поворота вынырнул лейтенант Бачо и, улыбаясь, протянул мне руку.
- Хорошая погода, дружище. Вчера у доктора Аахима весь день резались в шмен-де-фер. А ты, говорят, не играешь? Ты философ, что ли?
- Не философ, а филолог, - ответил я с улыбкой. Бачо рассмеялся и схватил меня за локоть.
- Если не занят, проводи меня. Я иду в разведку.
- Как, сейчас? Днем?
- Вот именно. Ты думаешь, туда? - показал он через плечо на линию итальянцев. - Нет, туда идти не стоит, там все ясно.
Видя мое недоумение, Бачо снова засмеялся и хлопнул по футляру громадного бинокля, висящего у него на плече.
- Двадцатипятикратный. Цейс. Стоит двух лошадей с бричкой в придачу. На, взгляни, только не падай в обморок. Ну как, пойдем?
Не долго думая, я согласился и послал Хомока за Шпицем. Мой помощник явился моментально и, увидев Бачо, неодобрительно покачал головой.
- В разведку сманиваешь моего лейтенанта? Ты и Тушаи вечно таскал с собой.
- Ну и что же? Ведь ничего плохого с нами не случилось.
- А у Редигулы чуть не влопались, когда вылезли на возвышенность. Помнишь, как вас обстреляли итальянцы? Ты тогда еще ногу разбил, - сказал Шпиц.
Я отдал Шпицу необходимые распоряжения, взял свой бинокль, газовую маску, Хомок всучил мне термос, наполненный кофе, и мы с Бачо двинулись.
- Мы тут ходим в разведку не перед линией, как полагается в честной войне, а назад, вот что забавно. Между окопами все ясно - сорок - пятьдесят шагов. Здесь, на сто двадцать первой, еще ничего, а вот внизу, где стоит наша рота, на бывшем стрельбище монтефальконского гарнизона, - сто пятьдесят шагов. Небывалое расстояние для нашего фронта. Это из-за разлива маленькой Пиетро-Розы. Вот туда-то я и хочу взглянуть сегодня.
- Значит, чтобы взглянуть вперед, надо идти назад?
- Ну да. А теперь смотри в оба: итальянцам не показываться ни под каким видом. Они зорко следят. Нам надо использовать каждую складку местности, каждый выступ, чтобы укрыться! Теперь мы подымемся на этот горбик, видишь, напротив? Это - Пиетро-Роза. Гора ли называется по имени реки, или речка получила название от горы, не знаю, я на крестинах не присутствовал.
Я взглянул на Пиетро-Розу. Это был невысокий холм, покрытый зеленым кустарником. В районе расположения второй роты мы вышли в ход сообщения, идущий капризными зигзагами вниз по склону. У подошвы тянулась узкая долина. Некоторое время мы шли ходом сообщения, потом у одного поворота Бачо с мальчишеской ловкостью вскарабкался наверх и побежал по склону. Я тенью следовал за ним, наклоняясь там, где он наклонялся, и врастая в землю, когда он останавливался. У подножья нашей возвышенности Бачо выпрямился и потянулся.
- Эх, хорошо, когда человек может смело поднять голову, вот так! Это не то, что постоянно ходить под низким потолком смерти.
Я посмотрел наверх. По гребню возвышенности безобразной линией тянулись наши окопы. Так вот высота 121! Как это громко звучит! Видны кучи мусора, солома, бумага, щепки и местами разрытая земля. И вот там, "под низким потолком смерти", прячутся люди. Сколько их здесь! Каждый из них жил когда-то своей жизнью, имел семью, а теперь они согнаны сюда, как стадо. Сейчас это не люди, а солдаты, номера в ротных списках.
Бачо налаживал свой бинокль, вглядываясь куда-то влево, где между гор виднелся зелено-голубой кусочек Адриатики.
- Посмотри, - сказал он, протягивая мне бинокль.
Я взглянул. В волшебной коробке сильных чистых стекол расстилалось море, по его поверхности скользило небольшое быстроходное судно.
- Канонерка, - сказал Бачо. - А ну-ка, теперь попробуй без бинокля.
- Великолепно!
Действительно, невооруженным глазом ничего нельзя было рассмотреть.
- Вот с помощью этого инструмента мы сейчас заглянем в карту итальянцев, если сможем найти хорошее место, - сказал Бачо с охотничьим азартом.
Мы тронулись дальше. У подножья лесистой горы Бачо, ловко орудуя штурмовым ножом, сделал две палии. Мы тихо беседовали, так тихо, как будто находились в непосредственной близости неприятеля. Бачо рассказывал о себе. Он окончил агрономическую школу в провинции, два года проходил практику в одном из имений баронов Фельдвари и уже должен был получить самостоятельное имение для руководства, как грянула война. Бачо был женихом и не особенно досадовал на то, что свадьбу пришлось отложить до окончания войны.
- Хорошо, что не женился, а то замучился бы от ревности, все думал бы, что за молодой женой там без меня кто-нибудь ухлестывает, - говорил он, смеясь. Он производил впечатление прямого, откровенного, немного примитивного парня, но за этой грубоватой непосредственностью крылась подлинная сила, уверенность в себе и необычайно развитое чувство товарищества. Бачо слыл в батальоне храбрым офицером, об этом достаточно красноречиво говорили четыре шелковые ленточки, украшающие грудь лейтенанта. Но он никогда не хвастался. Видно было, что он нисколько не задумывается над проблемами войны и на фронте чувствует себя в своей стихии.
Перепрыгнув через речушку, мы вскарабкались на первую террасу горы. Бачо часто оборачивался и повторял, что надо быть осторожным и не показываться на открытом месте. Мы ползли между кустами, укрываясь за камнями, и поминутно натыкались на глубокие воронки, вывороченные взрывом глыбы камней и стволы деревьев.
- Итальянцы не экономят снарядов. Достаточно им заметить хоть одного человека, чтобы целая батарея начала бить по этой местности.
Где-то наверху зашумело, затрещало, с нарастающим грохотом приближались сползающие камни. Мы побежали, делая бешеные скачки, и притаились в кустах, наблюдая за страшной каменной лавиной. Громадная серая скала катилась по склону горы, оставляя за собой глубокую борозду. Бачо вздохнул.
- Видишь, тут и без выстрела можно остаться на месте.
Скала достигла подошвы Пиетро-Розы, шлепнулась в речку, подскочила и тут же утонула в ненасытной топи болота.
- Теперь я понимаю, почему дядя Хомок не любит камней, - сказал я.
Бачо сделался серьезным.
- Знаешь, если бы меня кормили инжиром в молоке и поили натуральным апельсиновым соком, я бы и то не согласился здесь жить. Боюсь, как бы не остаться мне здесь совсем и не скушать вместо апельсина итальянскую пулю.
Кустарник кончился, начался большой строевой лес и после него голый скалистый подъем. Мы часто останавливались и смотрели на открывающийся перед нами пейзаж. Слева гладкой равниной тянулись болота Пиетро-Розы; речка, огибая нашу гору, поворачивала к Дебелле и оттуда, как бы передумав, устремлялась на юг, чтобы у Монтефальконе слиться с Ишонзо. За болотами между двумя холмами открылся красивый пятисводный виадук Триесто-Венецианской железной дороги. Он казался отсюда изящной игрушкой. Когда-то по этому виадуку с веселым грохотом мчались на юг роскошные поезда, сейчас все кругом кажется вымершим. Мы подымались все выше и уже невооруженным глазом различали на спящей глади морской воды быстро движущиеся точки.
- Эх, к Триесту идут, - вздохнул Бачо.
- А ты что, уже побывал в Триесте? - спросил я, пытаясь вызвать в памяти оживленную суету этого города, солнечное море, сутолоку судов и характерный шум и яркость порта, соединяющего пестрые Балканы с Европой.
- Сегодняшний Триест - это колоссальный публичный дом, - сказал Бачо. - Но, надо отдать им справедливость, порядок там изумительный. Ты знаешь, все под номерами: гостиницы, рестораны, корчмы и женщины. Когда я явился к коменданту города, мне сунули в руки альбом и говорят: "Выбирайте, господин фенрих". (Я тогда еще был фенрихом.) Я поразился - какой порядок! Стал перелистывать. Вначале все попадались какие-то простушки, они мне не понравились; тогда капрал, ведающий этими делами, преподнес мне особый альбомчик. "Тут, говорит, одни графини и герцогини". А я тогда был, можно сказать, героем дня, только что получил большую золотую медаль по представлению генерала Кёвеш. Ну, посмотрел я альбом и выбрал тысяча четыреста сорок третий номер. Через десять минут мы уже сидели на извозчике и мчались в заведение. Этот сукин сын капрал, прикомандированный ко мне, прожужжал мне все уши про особу, которую я выбрал. Она была невестой морского офицера, утонувшего в прошлом году под Пола, и звали ее Мици.
Никогда в жизни я еще не встречал такой милой девушки. Если бы встретился с ней при других обстоятельствах, честное слово, просил бы ее руки. И вот такую держат под номером! Мы провели вместе четыре дня и очень подружились. Да, иногда невольно подумаешь: большую кашу заварили мы с этой войной.
Рассказывая, Бачо внимательно рассматривал в бинокль лежащую перед нами местность, иногда отрывался и взглядывал на меня, и его живые ясные глаза казались сейчас задумчивыми и грустными. Разговаривая, мы достигли вершины Пиетро-Розы и, укрывшись за небольшим выщербленным камнем, вынули карты и сверили наше местонахождение.
- Итальянцы часто пытаются прорваться здесь неожиданными атаками. Выбираются ночью из своих окопов, прокрадываются под наши проволочные заграждения и под утро бросаются на штурм. "Аванти, аванти!" И каждый раз, бедняги, получают как следует по морде. Половина из них остается на месте.
- Как ты думаешь, итальянцы хорошие солдаты? - спросил я.
- Солдаты? Все солдаты при первой возможности сдаются в плен, это мое глубокое убеждение. А итальянцы хорошие ребята; обидно, что на них нельзя сердиться по-настоящему.
Несколько минут мы молча рассматривали в бинокли местность.
- Вот это сто десятая, - указал Бачо на возвышенность, находящуюся напротив нашей 121-й высоты.
- Это там итальянские окопы? - спросил я.
- Да. Правда, здорово? Насчет маскировки они мастера.
Действительно, на возвышенности итальянцев почти ничего не было видно, наши же окопы были очень заметны.
- Нигде ни живой души, все под землей, под камнями. И мы, и итальянцы.
- Мы боимся, а они еще больше. Вот это и есть война, - засмеялся Бачо.
Снова послышалось глухое урчанье, перешедшее в грохот. Недалеко от нас, где-то за плечами трех холмов, с хриплым воем неслись невидимые, но ощутимые тяжелые снаряды. Воздух завизжал, как листовая сталь под сверлом. Потом все умолкает, - граната достигает своего зенита и через секунду с удесятеренной силой и ревом летит вниз. Мы нервно гадаем, куда ударит это чудовище.
- Под Сельцем кладут яички, - лениво сказал Бачо. У Сельца уже грохотали итальянские пушки. На одну гранату итальянцы ответили залпами целой батареи, осыпавшей огнем сельцские позиции.
- Вот видишь, так всегда начинается: наши щупают, пристреливаются, а итальянцы уже бьют по самым позициям.
Я напряженно наблюдал за сельцской артиллерийской дуэлью. Чистое небо было запятнано дымками разрывов. Вдруг Бачо взял меня за локоть. Я прислушался: за нашими спинами послышались голоса. Мы притаились. Приближающиеся говорили по-немецки, но я сразу почувствовал, что это не австрийцы: они говорили не на мягком венском диалекте, а твердо, обрубая слова. Вскоре мы их увидели. На узкую тропинку вышли два немецких офицера, за ними три солдата-телефониста тянули проволоку.
- Немцы! Откуда они взялись?
- Тише!
Немцы беседовали о фронте. Старший офицер с большим презрением отзывался об австро-венгерской армии, которая не может справиться "mit diese dreckige Makkaronerei". Другой офицер вдруг заметил нас и толкнул в бок своего товарища.
- Унгарн! - сказал он и поднес руку к кепи.
Я сухо ответил на приветствие, но Бачо, который плохо понимал по-немецки, был обрадован этой встречей. Немцы поднялись к нам. Мы представились. Немецкий лейтенант, рыжеватый молодой человек с неподвижным надменным лицом, держался прямо, как будто проглотил палку. Его товарищ был вольноопределяющийся фейерверкер, маленький, смуглый, с живым и открытым лицом. Ему было неловко, что мы слышали высокомерные рассуждения его лейтенанта, - я видел это по его глазам.
Я был подчеркнуто холоден. Бачо мычал, коверкая немецкие слова, и в результате мне пришлось переводить всю его речь. Немцы рассказали, что они офицеры прусского артиллерийского отряда, Что их тяжелая батарея уже заняла позицию около виадука на Набрезинском шоссе, и сейчас они вышли на разведку. Артиллеристов перебросили сюда с русского фронта. Вольноопределяющийся в прошлом году принимал участие в карпатских боях. Он очень хвалил гонведов, бранил чехов и, конечно, с удовольствием ругал бы и австрийцев, если бы не боялся, что мы обидимся за них.
- Теперь мы пришли сюда, - сказал он, - чтобы привести в порядок этих итальянцев. Очень уж долго с ними возятся.
- Надо слегка потревожить их и заставить отступить, - сказал лейтенант.
- Вы, конечно, недели через две-три думаете быть в Венеции? - спросил я невинно.
- А почему бы и нет? - ответил вольноопределяющийся с искренним удивлением.
Вдруг Бачо попросил меня перевести пруссакам следующую историю: в прошлом году он дрался вместе с германскими войсками под Ивангородом, где немцы неожиданно отступили, оставив открытым фланг венгерцев. Это был скандал на весь фронт, и в конце концов немецкое командование вынуждено было послать венгерцам двенадцать Железных крестов для восстановления контакта. Меня удивил неожиданный выпад Бачо, но оказалось, что до его сознания только сейчас дошли высокомерные слова лейтенанта. Однако я был очень благодарен Бачо. Выслушав рассказ, немецкий лейтенант сухо кивнул и, очевидно, понял, что высокомерие его не к месту. Немцы сообщили нам, что сюда перебрасываются два германских корпуса из армии Фалькенхейма и скоро начнутся решительные схватки.
Бачо завязал дружбу с вольноопределяющимся, отдал ему свой цейс, и они попеременно разглядывали местность. Вдруг Бачо обратил внимание артиллериста на темнеющую на берегу моря группу строений.
- Будь другом, Тибор, переведи им, что это - доки Адриа-Верке, какой-то заброшенный судостроительный завод. По нашим данным, там сосредоточены крупные части итальянцев, и они себя чувствуют как у Христа за пазухой. Наша артиллерия никак не может их обстрелять - не умеет, что ли. Посмотри, как они там разгуливают.
В призме цейса я действительно видел вокруг корпусов довольно сильное движение.
- Взгляни, автомобиль выкатил из ворот.
- Auto?
- Jawohl, ein ganz gewöhnliches Auto.
- Die verfluchte!
- Попроси их, чтобы они пальнули туда.
Немцы развернули карту и быстро начали обмерять. Лейтенант смерил, подсчитал, фейерверкер подозвал связистов и взял трубку.
- Надо бабахнуть туда, черт бы их подрал. Знаешь, наши никогда не стреляют по этому месту; скажи им, что наши просто не умеют. А итальянцы, видя, что мы не стреляем, до того обнаглели, что собираются там совершенно открыто и так шумят по ночам, что даже на передовой слышно в тихую погоду.
- Hallo! Hallo! Hier ist Beobachtugspunkt! Nummer fünf. Да, да. Господин лейтенант, прошу данные, - крикнул фейерверкер.
Лейтенант отрывисто начал диктовать цифры: расстояние, прицел, очередь.
- Скажи-ка, Бела, - обратился я к Бачо, - а что, если у нашего командования есть особые соображения по поводу этого завода и потому отдано распоряжение не стрелять?
- А, брось, - отмахнулся Бачо, и я увидел на его лице смесь мальчишеского задора, хитрости и злорадства.
Немцы уже отдали приказ, и из-за виадука послышались глухие пушечные салюты, потом до нас донеслось знакомое скрежетание тяжелых снарядов. Лейтенант проверил свои расчеты и спокойно заметил:
- Es ist ganz richtig
Мы, как по команде, подняли свои бинокли. Гранаты ложились вправо от заводского здания, в каком-то болотистом месте, и оттуда подымались громадные фонтаны грязи. Вокруг завода царило заметное оживление, маленькие, как букашки, люди разбегались в разных направлениях. Лейтенант бесстрастно диктовал исправленные цифры, и пушки, сразу по три, отвечали на команду. Несколько секунд томительного ожидания - и граната попадает прямо в высокий корпус. Летят кирпичи, стропила, куски крыши. Лейтенант самодовольно улыбается.
Батарея посылает еще несколько тяжелых гранат, и мы наблюдаем за паникой, творящейся вокруг корпусов.
- Какой там сейчас ад, - говорю я Бачо.
- А, брось, я не хочу их жалеть, - сердито отвечает Бачо.
Артиллеристы заняты своим делом; лейтенант подсчитывает, и фейерверкер фиксирует его данные на карте. Бачо тронул меня за локоть. Мы прощаемся. И прежде чем итальянцы успевают начать беглый обстрел Пиетро-Розы, мы уже находимся в долине. По склону Пиетро-Розы стелется дым, шрапнельные разрывы наполняют узкую долину визгливыми звуками, но снаряды, посылаемые на вершину, дают перелеты, вряд ли они могут повредить нашим немцам.
Когда мы уже пробираемся по ходу сообщения наверх, Бачо останавливает меня и с хитрой физиономией говорит:
- А теперь, дорогой Матраи, послушай меня: никому не говори ни одного слова о штуке, какую мы сегодня выкинули с немцами.
На мой удивленный вопрос он поднимает указательный палец.
- Тсс… слушай. Прошлой осенью одна венгерская батарея не утерпела и слегка обстреляла Адриа-Верке. Ой, какие были неприятности! Мы тогда сами не знали, в чем дело, но потом выяснилось, что этот завод находится под высоким покровительством какого-то лица, близко стоящего к нашему высшему командованию. Итальянцы, зная об этом, нахально использовали этот завод для своих целей. Ты же видел, что там сейчас находится не меньше полка.
- Но скажи, пожалуйста, как же нашим не стрелять, если завод находится на той стороне?
- В том-то и дело, потому нас и разобрало. Представь себе, на наших глазах там собираются итальянцы - и стрелять нельзя. Ну, наша батарея прошлой осенью и саданула. Тогда паника была почище сегодняшней. Итальянцы, очевидно, держали там боеприпасы, которые после первого же попадания начали взрываться. Веселая была штука. А наших бедных артиллеристов сцапали, и началось расследование, полевая прокуратура и тому подобное. Но мы, фронтовые, тоже не молчали и целыми охапками посылали рапорты о прекрасной работе нашей артиллерии. Ну, наверху поняли и замяли дело, но, видно, тут что-то нечисто. С тех пор прошло полгода, и Верке никто не трогал. И теперь мы с тобой, руками наших немецких коллег… Ого-го! Вот будет комедия, если наше командование налетит на них за эту штуку.