- Так точно, Степан Иванович! - сияя мокрым, разгоряченным лицом, прошептал Кленов. - И штаб бригады там, и командир, и два партизанских отряда наших. Недалеко тут, километров пятнадцать. Фрицев накрошили - жуть! Целый пехотный полк вчистую раскромсали, батальон полицейский и две охранные роты. Трофеев захватили - полным-полно! Одних танков шесть штук, целенькие, и ребята наши уже моторы крутят.
- Как с продовольствием?
- Привез! Мешками на лошадей навьючить пришлось, на повозках не пробьешься. Грязища - чуть не по горло. Ну, в общем сухарей четыре мешка, два мешка крупы, сахару чувал. Немецкое все, трофейное!
- А боеприпасы?
- Степан Иванович, - укоризненно качнул головой Кленов, - да это я в первую очередь, боеприпасы-то! И патроны и гранаты - хватит теперь вдоволь фрицев угостить. Вот только, - нахмурясь, замялся Артем, - соли нет ни капельки, и наши там без соли сидят. Ну, это мы мигом! - мгновенно повеселев, заверил он Васильцова. - Это вы нам поручите. Боеприпасы теперь есть. Проберемся в тыл к фрицам и всего добудем. Да, вот еще, - спохватился Кленов, - двух радистов командир бригады с рацией прислал и вот пакет командиру.
- Какой пакет? - хрипло пробасил Перегудов.
- Вам, товарищ командир, - ринулся к нему взбудораженный Артем, - от командира нашей партизанской бригады.
Хмуря заспанное лицо, Перегудов молча взял пакет, неторопливо вскрыл его и, достав бумагу, долго, словно ничего не понимая, читал.
- Все! - вскакивая, вдруг прокричал он. - Все рухнуло у фрицев! Вырвались наши партизанские отряды! Вырвались!
Он схватил Васильцова, потом Кленова и, прижав их к себе, продолжал все так же восторженно выкрикивать:
- Ни танки, ни артиллерия, ни авиация не сломили нас. А теперь-то, теперь мы хозяева! Теперь повоюем! Как, Артем, повоюем?
- Так точно, товарищ командир! За все прошлое с фрицами рассчитаемся и кое-что в придачу подкинем.
- Ну ладно, - утих Перегудов и сел на бревно, - нужно все привести в порядок - и за дело. Командир бригады пишет, что сейчас главная задача - подготовка подрывников. Приказано всех здоровых партизан подрывному делу обучить. Видать, наше командование мощный фейерверк для фашистов задумало.
* * *
- Начальник штаба, ко мне! - перекосив брови и придав всегда озорному, веселому лицу неповторимо свирепое выражение, крикнул Артем. - На одной ноге, сей момент!
- Слушаюсь, товарищ командующий! - лихо, с подобострастием в ломком голосе отозвался из шалаша Сеня Рябушкин и стремительно вытянулся перед Кленовым.
- Что такое? Что все это значит? Что за вид растрепанный? - гневным взглядом окинул Артем щупленькую в непомерно длинной гимнастерке фигурку Рябушкина. - В каком виде изволите к самому командующему являться? Товарищ заместитель, - обернулся Кленов к лежавшему на спине Кечко, - я вам, кажется, уже сколько раз поручал привести начальника штаба в настоящий боевой партизанский вид. Когда же в конце концов будут мои приказы исполняться точно и неукоснительно? Я не потерплю разгильдяйства и распущенности!
Кечко лениво повернулся на бок, с напускным презрением долго смотрел на замершего, как изваяние, Сеню и, пренебрежительно отвернувшись, нехотя проговорил:
- Та я же вам кажинный день твержу: не по Ваньке шапка. Така должность высокая не для цего недоростка. Смахнуть его из начальников штаба и отправить помощником к Павлу Круглову коней пасти.
- Товарищ командующий, - взмолился Сенька, - хоть куда загоняйте, только не в пастухи! Круглов этот день и ночь молчит. Я же с ним и говорить разучусь окончательно.
- И правильно, - словно не слыша Сенькина голоса, согласился с Кечко Артем, - самое подходящее место для него в пастухах. Может, хоть лошади воздействуют на него. И Круглову с ним не скучно будет. А то он, бедолага, от тоски зачахнет и конца войны не дождется. Пиши приказ: "С завтрашнего утра Семена Антоновича Рябушкина изгнать из боевой команды разведчиков и перевести в заместители конюха Круглова. Приказ окончательный, обжалованию не подлежит". Подпись моя.
- Та що до завтра ждать? - возразил Кечко. - Шугнуть его сей момент на луговину, щоб и духу его тут не було!
- Нет, подождем до утра. Пусть котелки перемоет, вокруг шалаша подметет, на кухню сбегает. А пока, - свирепо взглянул на Сеньку Артем, - зыть к роднику! Воды студеной два котелка, и чтоб до краев, ни капельки не расплескать.
Нина, улыбаясь, слушала неизменно повторявшийся почти ежедневно шутливый разговор разведчиков, где всегда Артем Кленов выступал в роли грозного командира, Иван Кечко, вторя ему, изображал послушного, но неумолимо сурового заместителя, а Сеня Рябушкин был постоянным объектом их начальнических внушений и придирок. Первые дни это казалось Нине грубой шуткой и даже издевательством двух взрослых мужчин над молоденьким и безответным Сеней Рябушкиным. Но скоро Нина увидела и поняла совсем другое. Эго была та отдушина, которой пользовались трое разведчиков, чтобы позабыть хоть на какое-то время все трудности суровой партизанской жизни и дать выход кипевшей в их молодых душах неугомонной энергии.
Душой тройки был Артем. Умный, сметливый, окончивший три курса педагогического института, он, казалось, знал все на свете и мог выполнить любую работу. Особенно он был незаменим при выполнении трудных и опасных заданий в тылу врага. О подвигах Артема ходили в отряде целые легенды. Сам же он скрывал свое смущение внешней грубостью, ухарством, заметным подчеркиванием озорства.
Поэтому и не удивительно, что, попав в отряд, худенький, еще совсем подросток, любознательный до назойливости и влюбчивый, как большинство впечатлительных подростков, Сеня Рябушкин сразу же прирос к Артему, ловя каждое его слово и стараясь во всем подражать ему. Он почти без слов угадывал каждое желание Артема и не только покорно, но даже с радостью выносил все его подчас обидные шутки, и каждое его приказание выполнял с неуемным жаром своего восторженного характера. Артем же, подшучивая и часто всерьез распекая Сеню, всячески оберегал и жалел его.
Иван Кечко был полной противоположностью и Артему и Сене. Молчаливый, сосредоточенный, с мягким взглядом спокойных серых глаз, он часами мог не разговаривать, о чем-то напряженно думая.
По рассказам Сени Нина знала, что Кечко в отряд пришел из сожженного фашистами села под Сумами, где погибли все его родные и близкие. Во всех делах Кечко был спокоен, нетороплив и даже равнодушен. Только в короткие моменты подтрунивания над Сеней он веселел, присоединяясь к Артему.
В эти моменты Кечко удивительно напоминал Нине Петра Лужко - друга Сергея. И всякий раз, вспомнив Лужко, Нина неизменно переходила к думам о Сергее Поветкине. И, сама не зная почему, она твердо верила, что Сергей жив, с каждым днем все ощутимее и острее чувствовала Сергея где-то совсем недалеко. По совету Васильцова она сразу же написала в Министерство обороны, прося сообщить о судьбе Поветкина, но борьба с карателями надолго затянула отправку писем. Да и после, когда в брянских лесах установилось затишье, прилетавшие с Большой земли транспортные самолеты кружили над партизанскими базами, сбрасывали на парашютах грузы и, не приземляясь, улетали обратно. Нина терпеливо ждала, думала о Сергее. Разведчики, видимо, догадывались о ее мыслях и никогда не заводили разговора о письмах. Только в этот день негласный уговор безжалостно нарушил Сеня Рябушкин.
- Ура-а-а! - кричал он, возвращаясь с котелками свежей воды. - Давай, Артем, лезгинку или хоть цыганочку на крайность.
- Это что еще за панибратство такое? - строго прицыкнул на паренька Артем. - Придется и в самом деле не ждать утра, а сейчас же шугануть тебя к лошадям Круглова.
- Попробуй только! - грозно подбоченясь, без всякой почтительности выпалил Сенька. - Ты теперь в моих руках, и я что хочу, то и творю.
- Бачилы? - кивнул головой в сторону Сеньки Кечко. - Видать, парень-то с гаек свихнулся.
Сенька дерзко взглянул на него, потом уступчиво сказал:
- На вот, Артем. Почта была. Два письма тебе. И я тоже получил, - пряча глаза, совсем тихо добавил он и сел на землю.
Нина видела, как дрогнуло, розовея, лицо Артема и пальцы нетерпеливо заскользили по конверту.
Кечко, не меняя положения, безразлично смотрел на Сеньку и только ниже пряди волнистого чуба на виске его учащенно билась синяя жилка.
- Ну, братцы, отдохнули немного, и хватит. Пора за дело, - торопливо прочитав письма, с прежней веселостью сказал Артем. - Итак, мы научились готовить взрывчатку, чтобы ахнуть и - рельс напополам! А теперь смотрите, как нужно ставить запал в заряд.
Нина старательно слушала, но почти не понимала, что говорил Артем. Впервые за всю войну она с нарастающей болью думала, что Сережа, Сережа Поветкин, очевидно, погиб…
XXIV
Шел уже двенадцатый час ночи. Генерал Ватутин подписал необходимые бумаги, выслушал доклады начальника штаба и своих заместителей, отдал нужные распоряжения и остался один. Опять, как и всю эту последнюю неделю, волновал его один вопрос: почему же немцы не начали наступления? Данные разведки довольно определенно говорили, что в первых числах мая противник начнет решительное наступление на Курск. Но прошла уже почти половина мая, а немецкие войска все так же стояли в обороне и в своих районах сосредоточения. Чем вызвана отсрочка наступления? Да и отсрочка ли это? Может, Гитлер усиливает ударные группировки? Сколько же сил он бросит в наступление? Сможет ли он подвести новые дивизии? Едва ли. В район Белгорода и Орла он и так собрал все, что было возможно. Следовало ожидать только усиления техникой, вооружением и, конечно, в первую очередь танками. А сколько танков? Немецкая промышленность работает на полную мощь. Она способна дать в месяц не меньше тысячи средних и тяжелых танков. И все они могут оказаться здесь, под Курском. Тысяча за месяц! Пусть даже шестьсот-семьсот! Сколько же нужно сил, чтобы остановить и разгромить их?
Ватутин углубился в расчеты. Он обдумывал, что сделать, если вся масса немецких танков навалится на 6-ю гвардейскую армию. Но тут же всплывала мысль, что противник может ударить не по 6-й, а по 7-й гвардейской или по 40-й и даже по 38-й армиям. Что тогда делать? Фронт огромный. Тянется почти от Рыльска и до Волчанска. И противник может ударить на любом участке этого фронта. А везде быть сильным невозможно. Что сделать, что предпринять? Несомненно, для ликвидации всяких неожиданностей нужны сильные резервы, но и главную полосу обороны, передний край оголять нельзя. Именно там нужно нанести основное поражение противнику.
Пошел уже второй час ночи, а Ватутин все сидел над картой в глубоком раздумье.
- Да, - расправив усталые плечи, вполголоса проговорил он, - и так нехорошо, и так плохо, и эдак никуда не годится.
Он неторопливо свернул карту, спрятал ее в сейф и вышел из кабинета.
- Ничего не нужно. Я пройдусь немного, - махнул он рукой торопливо вскочившему адъютанту.
Ночь была темная, тихая, с ярко сверкающей россыпью звезд. Где-то вдали мерно постукивал движок походной электростанции, на шоссе приглушенно урчали моторы автомобилей.
Продолжая думать, Ватутин прошел краем едва распустившегося сада и оказался у дома члена Военного Совета фронта.
"Спит или не спит?" - подходя к темному крыльцу, подумал Ватутин.
От черной стены отделился часовой и, узнав командующего фронтом, вполголоса проговорил:
- Только что ушли от Никиты Сергеевича два полковника и генерал-майор.
"Значит, еще работает, зайду на минутку", - решил Ватутин и по скрипучим ступенькам поднялся, в дом.
В передней комнате над грудой бумаг сидел адъютант Хрущева. Увидев командующего, он поспешно встал, хотел было застегнуть распахнутый ворот гимнастерки, но не успел и смущенно проговорил:
- Разрешите доложить?
- Кто там? Ко мне? - раздался из-за двери голос Хрущева. - Николай Федорович? - увидев входившего Ватутина, встал он из-за стола. Усадив командующего в кресло, он предложил ему чаю, но тот отказался, хотя в прежние посещения с нескрываемым удовольствием пил крепкий, наваристый чай. - Новое что-нибудь на фронте? - спросил Хрущев, внимательно глядя на Ватутина.
- Пока все то же, никаких изменений, - в своей обычной манере скупо ответил Ватутин. - Немецкие группировки стоят в прежнем составе и на прежних местах. И у нас ничего существенного.
- Да, - задумчиво проговорил Хрущев, - весна давно на закат пошла, а на фронте затишье.
- Зловещее затишье, - всей грудью вздохнул Ватутин.
Что так смутило, а возможно, даже поколебало спокойствие и уверенность Ватутина?
Хрущев всматривался в его лицо, в глаза, в каждое движение и ничего нового в них не находил.
"Видимо, устал он, - подумал Хрущев, - как устали и все люди на фронте, да и не только на фронте".
- А весна-то, весна бушует! - с неожиданной лирикой в голосе проговорил Ватутин.
- И соловьи просто душу перевертывают, - подхватил Хрущев. - Сегодня вечером такой концерт закатили, еле в доме усидел. Дыхнем-ка свежим воздухом, Николай Федорович, - предложил он и, выключив свет, распахнул широкое, двухстворчатое окно.
В просторную комнату хлынул поток свежего ночного воздуха.
- Какая чудная ночь! - поставив локти на подоконник, вполголоса проговорил Хрущев. - Тишина, приволье! Каждая травинка и живет и отдыхает.
- Только люди не отдыхают, - сказал Ватутин и, помолчав, с придыханием добавил: - Человек - царь природы. А сколько тяжестей ложится на плечи этого царя!
Хрущев ничего не ответил; склонясь за окно, он глядел на высокие деревья старого сада, снизу бледно озаренные только что взошедшей луной.
Молчал и Ватутин. Он прислонился к оконной раме и глядел, как в просветах между ветвей все светлее становилось небо и тускнело сияние звезд.
- Царь природы… - задумчиво повторил Хрущев. - Нет, не царь, а властелин, повелитель и преобразователь! Цари - даже самые могущественные и властные - всегда были чьим-то орудием, в конце концов выполняли чью-то волю, и власть их, как бы ни была она деспотична и жестока, на крутых поворотах лопалась как мыльный пузырь. А человеку, властелину природы, все доступно. Возможности его безграничны, лишь бы только не были скованы его силы и способности.
- В том-то и беда, что не каждый человек имеет достаточные силы и способности, и не каждому представляется возможность развернуть их, если они и есть. Как говорят, выше головы не прыгнешь.
- То есть? - усмехнулся Хрущев.
- Да вот хотя бы наши тыловики, снабженцы, - с горячностью, как о давно наболевшем, продолжал Ватутин. - Они из кожи вон лезут, чтобы снабдить фронт боеприпасами, горючим, перебросить технику, вооружение, а сделать ничего не могут. Сковала, насмерть сковала эта хлипкая стальная ниточка.
Напоминание Ватутина о железной дороге Курск - Воронеж, единственной связи Центрального и Воронежского фронтов с тылом страны, вернуло Хрущева к прежним раздумьям. Будь хоть еще одна стальная магистраль к фронту, и сразу бы исчезла эта напряженность в снабжении войск. Но сейчас это было еще полбеды. По одному, два, иногда по три эшелона в сутки, а фронт все же получает. Но если Гитлер отложил наступление для усиления своих ударных группировок, то и средств для борьбы с ними нужно значительно больше. А как их подвезти к фронту? Немцы, конечно, еще перед ударом или одновременно с ударом попытаются разбомбить самые опасные места этой дороги. Тогда что? Надежда на автомобильный транспорт. Но его слишком мало.
- Для нашего фронта нужна своя, отдельная дорога, - высказал Хрущев мысль, которая давно волновала и мучила его.
- Но где, где она? - с болью воскликнул Ватутин. - Все противником перерезано.
- Нужно строить!
- Строить? - живо переспросил Ватутин и, облокотись на подоконник рядом с Хрущевым, едва слышно проговорил: - Чем, какими силами, Никита Сергеевич? Все же брошено на создание обороны. Ни одного свободного сапера, ни одного дорожника.
- И все же строить надо. Без самостоятельной дороги мы задохнемся, - после долгого молчания сказал Хрущев.
Ватутин ничего не ответил, и по его молчанию Хрущев понял, что он вряд ли верит в возможность постройки даже десятка километров новой железной дороги. Мысли его сейчас, видимо, опять сосредоточились на автобатах, авторотах, на конном транспорте, который, как кандалы, висел на ногах армии.
- Николай Федорович, сколько напрямую между Ржавой и Старым Осколом? Это же ваши почти родные места, - сказал Хрущев.
- Нет, мои южнее, Валуйки. А между Ржавой и Старым Осколом около ста километров, - ответил Ватутин и, повернувшись к Хрущеву, с надеждой спросил: - Так что и вы думаете соединить дорогой Ржаву и Старый Оскол?
- Это, пожалуй, единственный выход. Кратчайшее расстояние между двумя железными дорогами. И местность не трудная, почти равнина, ни одной большой реки. И строительство мостов не затруднит, и земляных работ меньше.
- Так это же, Никита Сергеевич, моя мечта! Не однажды во сне видел эту линию.
- Видите, как здорово получается: у нас с вами и сны одинаковые, - звонко рассмеялся Хрущев. - А я во сне даже на первом паровозе по этой дороге ехал. Вот что значит земляки: вы уроженец Воронежской области, а я - Курской. Видимо, надо подсказать кадровикам, чтобы земляков обязательно вместе, на одну работу ставили.
- Эх, Никита Сергеевич, - нахмурился Ватутин, - во сне-то и на Луне побывать можно. А проснешься - и опять грешная земля под ногами.
- Сделаем, Николай Федорович, сделаем! - левой рукой Хрущев с силой обнял Ватутина. - Сон в явь превратим. И сделает это, как вы говорите, все тот же царь природы. Вот что, Николай Федорович, - распрямясь, продолжал Хрущев, - давайте решим так. Соберите специалистов и поручите им подсчитать, какие нужны работы и сколько времени понадобится для строительства дороги. А я сегодня же свяжусь с секретарями Воронежского и Курского обкомов и выясню, что они могут дать для строительства.
- Так вы рассчитываете на силы местного населения?
- Именно!
- Да… - задумчиво протянул Ватутин.
- А вы что думали, что я буду просить у правительства специальные строительные организации?
- Честно говоря - да.
- Слушайте, по секрету, - склонился к уху Ватутина Хрущев. - Бес-по-лез-но! Все на спецстройках. Ничего даже относительно свободного нет.
- Да, - повторил Ватутин, - а я - то уж было размечтался об эшелонах боеприпасов, вереницах цистерн с горючим…