- Ладно вам! - прикрикнул он, вытирая кружку. - Нельзя ж больному человеку другие сутки морить себя голодом! Перекусите, пока придет кухня.
- Потом, Сидор.
- Слыхал уже. Поешьте!..
Командир полка откинулся на спинку стула, передохнул.
- Ты что на меня кричишь, вроде на батька? Вот отдам в разведку, там научат субординации. Атласов - он научит, сам знаешь! Как, лейтенант, возьмешь его?
- Куда мне такой семафор? За пять километров видно.
Майор безнадежно закрыл глаза.
- Что же делать с тобой, Сидор?
- Поешьте! - не отступал тот, кутая его колени. - Ей-богу, скажу доктору!..
- Вот болячка! А еще земляк, горловский шахтер!
- Так от простуды ж самое верное крутой чай с горилкой та перцем! Дите вы, не знаете?.. Двести граммов - и что бабка пошепчет! А аппетит - юрунда! Можно через силу.
- А может, лейтенант, действительно разбомбим эту чертяку? - постучал майор ногтем по запотевшей бутылке. - Меня и вправду что-то корежит.
Сидор из-за спины майора умоляюще кивал Кириллу.
- Да я, по совести, не прочь! - снял тот шапку. - Сегодня еще не ел…
- Все! Еще кружку, турок! - Командир придвинул к себе сало. - "Харч в обороне - главное!"- так говорилось у нас до декабря, да? Но добрый харч и в наступлении…
Загудел зуммер.
- "Река" слушает! - зашипел Сидор в телефонную трубку, но тут же, округляя глаза, передал ее майору. - Комдив!..
Майор удобнее расставил локти, собрался с силами:
- Слушаю, товарищ двенадцать… - Пальцы свободной правой руки заученно потянулись к седеющему завитку над лбом, крутнули его, как ус. - Да, я тут уже. "Сынки" пошли дальше… Нет, "ниточек" к ним еще не имею… Есть! Есть!.. Да кто вам наговорил, товарищ двенадцать?! Чепуховый насморк… Конечно, в такой день пусть лучше врагу будет кисло! Кстати, трофейщики уже дали мне сводку. Получается, что мы здорово таки пощипали нашего старого знакомого - генерала Хейнрици. Тут не шерсти клок, как говорится, а прямо вилы в бок! Я пошлю вам сводку… Сейчас, по телефону?.. Есть! - Майор вытер повлажневшее лицо, достал из-под карты желтоватый листок, вырванный из полевой книжки, придвинул свечу. - Слушаете, товарищ двенадцать?.. Это по городу только, на моем участке, и, думаю, не точно: не успели все подсчитать… Есть. Докладываю: тридцать два исправных танка… без горючего, кстати… сорок тысяч снарядов, более шести миллионов патронов, сорок восемь орудий, сто пулеметов, двести сорок вагонов с военным имуществом, двенадцать паровозов, более четырехсот автомашин. Слушаете?.. Пока все. Нет, виноват! - Майор поспешно перевернул листочек. - Самое интересное забыл. Эшелон новогодних подарков из Берлина… Да, да, оттуда! И главное, подошел час назад… Именно как кур во щи!.. Вина, сладости, зимние вещи. Побор со всей Европы, конечно. На каждом вагоне плакат: "От фюрера - героям Калуги"… Ну, тут ваше слово, товарищ двенадцать, кого теперь считать героями Калуги…
За окном скрипели полозья, слышались окрики ездовых. Издали накатывался низкий железный гул, и вот цементный пол, и стол, и белые свечи, которых Сидор-маленький зажег целый десяток, начали мелко дрожать: через привокзальную площадь пошли танки.
Накручивая седой клок на палец, майор говорил, дыша с присвистом:
- Нет, нет, товарищ двенадцать, мой сосед дрался хорошо, но вокзал и танки - это наше… Да, да, Атласова работа, именно его!.. Виноват, не слышу… Вот за это спасибо, большое спасибо, Иван Алексеевич!.. Конечно достойны!.. Кирюша! - прикрыл майор трубку. - Тебе за Калугу "Красное Знамя", и Андрееву…
Теплая волна радости подняла Кирилла.
- A-а… как же?..
- Атласов спрашивает, а как же остальным его орлам, товарищ двенадцать?.. Да нет, это он интересуется. Он интересуется, говорю!.. Да вот он, передо мной… Сало резал, а сейчас стоит, переживает… И вовсе я не жадный, просто они у меня все герои… Так ваша школа, товарищ двенадцать! Ваша, ваша!.. Вот это справедливо! Еще раз - спасибо! Сейчас же пришлю на всех наградные… Нет, нет, Атласова не задержим. Он сейчас выходит… Да, сам пойдет, как вы и распорядились… Конечно, лучше его кто же сделает?! Есть! Всего доброго!
Возвращая трубку Сидору, майор задержал взгляд на исхудалом лице разведчика, посопел:
- Поспать бы тебе. Глаза у тебя ненормальные… Иди сюда!
Кирилл обошел стол. Глаза у него жгло, точно их запорошило песком, знаки на карте сливались в рябое зеленоватое пятно. Он потер веки, положил локти на стол. От маленького тела командира шел сухой жар.
- Выйдешь севернее Азарова, сюда. - Майор показал карандашиком место на карте. - Пока немцы чинят стрелки, ты подорвешь рельсы. Иначе наша пехота не успеет… Немцы хотят скорее протолкнуть эшелоны к Тихоновой Пустыне, а мы не дадим! Тихонова Пустынь - очень важный пункт. Смотри: мы берем эту станцию и перерезаем противнику пути отхода на Вязьму по железной дороге, перерезаем дорогу Москва - Сухиничи. Понимаешь?.. Немец на это легко не пойдет. Драка будет. День, может, неделю, черт его знает. Эшелоны за это время - тю-тю! Поплывут в Германию.
- Ясно, товарищ майор.
- Дорога, конечно, охраняется…
- Ясно.
- Выполнишь задание, двигай вперед, в лес, сюда, на эту тропку, к Горенскому. Доложишь по рации.
- Есть.
- И чтоб пехота на пятки не наступила!
- Есть!
- Действуй, солдат!..
4
Первым шел Кирилл в белом маскхалате, с автоматом на груди. Следом цепочкой двигались шестеро - тоже в белом. Чтобы не потеряться в темноте, держались теснее. Шли третий час, а им казалось - целую вечность: так мотала вьюга, застигшая еще у города.
Там, где шоссе круто забирало к северу и надо было оставлять его, наткнулись на обгоревший немецкий танк.
- Отдохнем! - крикнул Кирилл, оборачиваясь к Андрееву.
Сержант с ходу толкнул его головой в грудь, выпрямился, рукавицами загородился от снега.
- Пришли?
- Садись! - приказал Кирилл.
- Припоздаем, товарищ лейтенант, - с тревогой сказал старшина.
- Нет! Отдохнем.
Ноги у Кирилла дрожали и подкашивались. Он привалился плечом к броне, еще дышавшей теплой гарью, натянул на лицо капюшон халата.
Бойцы молча устраивались рядом. Радист Пчелкин выгреб в сугробе ямку и сел, доверчиво прижимаясь узкой спиной к ногам лейтенанта.
Ветер пронзительно свистел. Сухая крупа стучала по заледеневшим халатам, как по жести.
В тепле щеки у Кирилла горели до боли. Потом это прошло. Навалилась дремота. В гаснущем сознании возникали картины пережитого, то смутные, словно плывущие в тумане, то яркие, как ракеты ночью. Вот улица в Калуге, похожая на огненный туннель. Из сизой хмари вываливается черный "юнкере", роняя железную каплю, и четырехэтажный домина раскалывается, точно полено под топором. Из трещин льется пламя и растекается по мостовой, липкое, как кровь. Падает срубленный снарядом телеграфный столб, а через него острыми плечами в пылающую дверь валится, проглотив крик, ариец в кургузом мундирчике. День или вечность назад он, Атласов, убил его? Каска летит прочь, и огонь хватает лохматую голову врага. День или вечность назад это было? Огромно время на войне!..
Жестоким усилием ноли Кирилл заставляет себя проснуться, испытывая колющую боль под черепом. А через минуту засыпает опять. И опять перед ним четкая, но теперь далекая-далекая, как в перевернутый бинокль, картина. Меж двумя пирамидальными тополями, строгими, как древки знамени, высится братская могила. В небо вознесен тонкий обелиск, и над ним плавно летит навстречу белым облачкам красная звезда. Мальчик, в полотняной рубашке, загорелый, как ржаной сухарь, и молодая темноволосая женщина стоят у насыпи, еще не поросшей травой, и, подняв заплаканные лица, всматриваются в колонку имен на узкой грани памятника.
У его основания врыт серый камень-валун. На камне высечено крупно:
"Спите, орлы боевые.
Вы заслужили славу и вечный покой".
Вправо, по склону к сверкающему лезвию Кубани, горят хаты. Высоким огнем горят…
Женщина сжимает кулачок сына в черствой ладони, шепчет:
- Смотри, Кирюша! Смотри, горький мой, и не забудь батько!..
Мальчик обращает к ней серые, узкого степного прищура глаза под выгоревшими неласковыми бровками и молчит. Горе, которому никогда не выветриться, нежность, упрек в его глазах, но маленький рот не по-детски сжат…
"Мамо, мамо! - горячо шепчет во сне Кирилл, торопясь теперь сказать то, что не сумел тогда выразить словами босоногий, заплаканный казачонок. - Не говори так, мамо! Под каждую слезу твою я подставляю сердце, как ладони, и ни одна материнская слеза не упала на землю… И разве не твои губы отпивают по капле мою боль, когда мне кричать хочется, а сердце затыкает горло и душит?.. Я - маленький, мамо, и мне очень хочется, чтоб и меня, как других, счастливых, погладил по голове отец. Мой отец - самый лучший на свете! А он уже не придет. Никогда, никогда!.. Я все знаю и все помню. Утром тогда страшная была степь. Вытянулась, как и порубанные казаки, и лежала синяя, и также не откликалась никому. Бабы голосили, а крик падал рядом и глох в бурьяне. Эскадроны шли в пешем строю к яме, а степь молчала. Казаки шли, опустив головы, каждый вел в поводу коня и нес в шапке землю. Я помню, мамо! Ленты на шапках были красные, а земля черная. А следом шла станица. Краю не было людям! И все сыпали землю. Она текла вниз, а могила росла. Я помню!.."
Мать строго указывает вверх, на колонку имен.
- Не забудь!
И читает:
- Мак-сим Ат-ла-сов.
Губы ее блекнут от горя.
Степью они пошли к синим кущам на горизонте. Оттуда, с полустанка, по станице, захваченной белыми, редко било орудие.
Мальчик вздрагивал и оглядывался. Каждый раз он видел над тополями, тонкими, как пики, (немеркнущую звезду…
Еще в полусне Кирилл делает широкий шаг, привычно кладя руки на автомат. Так же пронзительно свистит ветер, сечет лицо жестким снегом, наметает сугробы у каждого бугорка.
…Силы начали сдавать. Порой даже мысль, что надо двинуть ногой или рукой, пронизывала тело болью. Кирилл все чаще застревал в сугробе и только старался закрыть лицо рукавицами. Всякий раз у него за спиной жался в комочек Пчелкин и вполголоса переругивался с Андреевым из-за места; и всякий раз, слыша их сердитую возню, Кирилл испытывал теплые чувства к обоим, прилив сил. Загораживая плечами юного радиста, он кричал: "Жив, Пчелка?.. Все тут?"
Дождавшись ответа от замыкающего - старшины Доли, Кирилл смотрел на компас и опять шагал воющим полем - все время на запад.
Иногда их оглушала внезапная тишина. Только привыкнув к ней, ухо ловило звенящий шорох белой пыли, оседающей косыми потоками.
Вдруг они словно вышагнули из бури, увидели белую насыпь, высокую, как стена.
Минуту-другую Кирилл выжидал, вскинув голову и держа палец на спуске. Затем воткнул автомат прикладом в снег и глубоко передохнул.
- Пришли!..
После трепки на поле тут, под защитой насыпи, казалось тихо, даже тепло.
Стояли еще минуту, слушая гул и свист в клубящейся высоте.
Затем, по знаку лейтенанта, Поддубный, а за ним сапер Гайса Кулибаев поползли вверх. Пока один полз, другой оберегал его. Пять автоматов внизу готовы были защитить обоих. Неожиданно верхний сорвался и подмял Гайсу. Кирилл подвинулся к снежной куче, сползающей сверху.
- Зачем ты такой глупый? - ругался шепотом маленький казах. - Возьми нож!..
- Без психики, душа мой, - успокаивал друга Поддубный. - Что для нас эта сопливая горка!..
Приладил на спину автомат и снова пополз, вбивая в лед финку. И снова сорвался, столкнул сапера. По черному льду, заковавшему почти отвесный бок насыпи, ветер ударил снежной пыльцой, закрутил ее высокой пружиной, сдул…
Тогда огромный Мирон Избищев отдал Пчелкину его рацию и лег ничком на лед, найдя упор для ног. По нему перебрался и лег выше такой же огромный старшина Доля. Затем полезли Поддубный, Гайса… И сержант Андреев уже смог дотянуться рукой до рельса.
Ночь притихла.
Разведчик животом скользнул на площадку, замер. Рыльце автомата нюхало шорохи…
Проглянула меж тучами белая луна. Пустынно молчали поле и насыпь.
Сержант встал, подал Гайсе руку:
- Давай!..
Они вышли южнее заданного места. Кирилл понял это, как только увидел слева, рядом почти, семафор. За ним угадывалось низенькое здание. И так же сразу поняли все, что на разъезде пусто. Ни звука не долетало оттуда, ни искорки не мелькнуло там…
- Дела-а! - озадаченно выдохнул старшина. - Припоздали-таки, товарищ лейтенант…
В осипшем басе его слышалась тревога.
- Не может быть, - неуверенно ответил Кирилл, чувствуя, как ему вдруг становится жарко. - Мы шли два часа сорок минут. Столько же, допустим, добирался к нам железнодорожник. А немцам требовалось десять-двенадцать часов, чтоб исправить повреждение…
- Значит, не было его, повреждения. Обман! - зло сказал Андреев. Он все еще не мог примириться с потерей ночевки в городе. - Доложить надо, чтоб шлепнули ту заразу! Шпион, наверное…
- Ох ты мать честная! - тянул Доля, прилаживая на плече ремень автомата. - Не было хлопчикам такого сраму…
Луну захлестнула туча. В темноте, за близким лесом, встало до неба яркое пламя. На сугробах забились отсветы. Вьюга завыла, пошла полем. Красновато закурилась земля…
- Страшно! - сказал Мирон.
Кирилл обернулся.
Разведчик стоял выпрямившись, комкая шапку в пятерне. Снег набивался в его стриженые волосы, слепил глаза. А он смотрел, не мигая, на пожарище, багровый в его свете, и по широкому лицу его ветер гнал слезу, как искру по камню.
- Россия горит!..
Другие молчали. Старшина все возился с ремнем.
Огонь рос.
- Светит фашист, чтоб мальчик из Анапы не сбился с дороги…
Похоже, Поддубный хотел побалагурить, как всегда, но злоба сдавила ему горло.
Кирилл тронул Мирона за плечо:
- Шагай!..
5
Маленькое служебное здание на разъезде Азарово одиноко жалось к высоким сугробам. В черных окнах дрожали холодные отсветы пожара. Дверь, ведущая к путям, поскрипывала петлями, полуоткрытая…
Гайса, прижимаясь спиной к простенку, тихо-тихо потянул дверь на себя, занес гранату. Из-за палисадничка с заметенными кустами крыжовника целились в дверь и окна еще четверо. Гайса подождал, заглянул в темноту, спокойно вернулся.
- Бежал немец! - доложил он, улыбчиво поблескивая раскосыми глазами. - Вонь остался. Совсем холодный вонь. Давно бежал.
Кирилл вылез из сугроба. Этого он и ждал. Еще там, у семафора, увидев за лесом огонь, он понял, что немцев на разъезде и вблизи нет, что враг сумел оторваться на этом участке от наших войск.
- Проверь халупку, Гайса, - распорядился он, вешая автомат на грудь. - Мин тут небось понатыкано…
Смахнув с бровей ледок, он постоял, осматриваясь и опять выслушивая ночь. Огонь за лесом пылал все так же ярко. Подожжено, конечно, Горенское. В том направлении нет других населенных пунктов. Но раз так, значит, фашисты откатываются еще дальше - на Тихонову Пустынь. Вот уж когда действительно надо пехоте наступать на пятки разведчикам!
- Пчелка, ты как?..
- Ка-ак штык, товарищ лейтенант!.. - стуча зубами, ответил тот.
- Разворачивай рацию.
- Есть!.. Связываться с-с "Р-рекой"?
- И быстрее!
Кирилл поднялся на полотно. Следом, прикрывая командира со спины, беззвучным своим шагом двигался Поддубный. За плечами у него взлетал крылом, хлопал расстегнутый маскхалат.
- Застегнись, - сказал Кирилл.
- Альбатрос любит ветерок…
Поперек рельсов осел на брюхо паровоз. Под откосом лежали разбитые товарные вагоны, станки. Сквозь вьюгу, метрах в двухстах, чернел поселок. Там выла собака. В будке возились Андреев и старшина.
- Усе в порядке, товарищ лейтенант! - успокоенным баском сказал старшина, спрыгивая на землю. - Хлопчики не виноватые…
- На этом нас не объедешь! - засмеялся Андреев и тоже спрыгнул. Нахлестанное ветром мясистое лицо его выглядело совсем черным в полумраке, от недавних огорчений не осталось и следа. - Три годика лечил паровозы, товарищ лейтенант. Что-нибудь понимаем!
- Яснее.
- Своим ходом пришел сюда паровозик! Потом его рванули. Пропустили эшелоны - и фу-ук! Часиков пять-шесть назад.
- Пять-шесть?
- Если не больше. Будьте надежны, товарищ лейтенант! Слесарь Андреев всегда считался на высоте в депо Калинин. Паровозик насквозь мерзлый уже. Паропровод лопнул. А на это нужно, самое малое, пять-шесть часиков при таком морозе.
- Пять часов назад мы еще дрались в Калуге…
- Об чем и речь! - переминаясь с ноги на ногу и постукивая одубелыми валенками, сказал старшина. - Нет нашей вины!
- А главное, стрелочки, товарищ лейтенант, целые! Хоть сами проверьте. Новенькие, как сегодня с завода! Купил нас тот гад! Никакой он, видать, не железнодорожник, а сука первого разряда…
- Чепуха! - рассердился Кирилл. - Нельзя разведчику делать скоропалительных выводов. Говоришь, железнодорожник хотел обмануть нас. Допустим. А кому это надо?
- Врагам! Совсем ясно.
- Совсем? А какой смысл им сообщать нам, что эшелоны застряли перед Азаровом? Ведь они торчали тут какое-то время. Видишь, часть станков пришлось даже бросить!
- Категорически верно… - раздумчиво прогудел Доля.
На Кирилла рухнул с паровоза снег. Он нагнулся, начал трясти капюшон.
- Мишенька! - зашептал Поддубный, надвигая Андрееву шапку на нос. - Сколько раз Альбатрос популярно говорил тебе, что подкручивать гайки в паровозе - одно, а мыслить логически - совсем другое. Логически, понимаешь?.. Инструмент у тебя не тот! Надо верить культурным товарищам.
- Пошел ты… камбала!
Поддубный почти нежно улыбнулся и вдруг намертво схватил сержанта за грудь.
- А вы… заклепка, знаете эту черноморскую рыбку?
Старшина разнял их, как котят.
- Разговорчики!..
- За наши ошибки, Андреев, другие поплатятся жизнью, - все еще нагнувшись, говорил Кирилл.
- Эшелоны-то ушли, товарищ лейтенант…
- Так надо узнать, хоть как они ушли, раз уж мы тут, а не сочинять догадки. А то еще и в штабе заподозрят человека. А ведь он наш, русский…
- Позвольте наведаться до хаток, товарищ лейтенант, - попросился старшина. - Мне вот… с Альбатросом… этим. Там-то есть живые, расскажут.
- И живые, и мертвые есть, - выпрямляясь, сказал Кирилл и предостерегающе поднял руку. - Слышите, как воет собака?
- Подозрительная симфония, - кашлянув, хрипло сказал Поддубный. - Один и тот же песик грустит, а слышно с разных мест. Какой-то ненормальный псих гоняет его, похоже…
- В поселок пойдет Андреев… со мной, - сказал Кирилл.