- Я имел честь близко знать отца вашего друга фон Хаммерштейна, - подчеркнуто официально сказал генерал Ольбрихт, сделав едва заметный поклон. - Господин генерал-полковник был во всех отношениях замечательный человек и необыкновенный солдат.
Обер-лейтенант прищурил умные глаза и сказал:
- Отца моего друга называли красным генералом. Он находил общий язык с профсоюзами и был противником реставрации режима германских националистов.
Речь шла о бароне Курте фон Хаммерштейне, который с 1930 по 1934 год занимал пост командующего сухопутными войсками. Сын генерала, армейский офицер, проходил службу в действующей армии, а затем был откомандирован на Бендлерштрассе.
В кабинете присутствовали и два полковника. Один - Клаус фон Штауффенберг, энергичный, с острым, испытующим взглядом, другой - Мерц фон Квирнгейм, осторожный и сдержанный.
Генерал Ольбрихт, элегантный, непринужденный в обращении, когда хотел, мог быть исключительно приветливым.
- Барона фон Хаммерштейна считали очень хладнокровным человеком, - сказал генерал, фиксируя в памяти каждое изменение в лице молодого офицера. - Рейхсканцлер Брюнинг считал генерал-полковника единственным человеком, способным устранить Гитлера.
- Очевидно, он был прав, - откровенно ответил молодой офицер: он начал догадываться, чего от него хотят. - Я его хорошо помню: он относился ко мне как отец. Еще в тысяча девятьсот тридцать третьем году он предложил рейхспрезиденту фон Гинденбургу арестовать Гитлера и его подручных.
- Это мне известно… - Ольбрихт подбодрил молодого офицера улыбкой: - К сожалению, Гинденбург наложил запрет на предложенную акцию, Старик слепо верил в конституцию и, видимо, полагал, что и Гитлер будет ее соблюдать неукоснительно.
В беседу вступил полковник Мерц фон Квирнгейм:
- Генерал-полковник Курт фон Хаммерштейн-Экворд в начале войны был назначен командующим армией на Западе. Вот он и решил арестовать Гитлера, когда тот прибудет к нему с инспекцией.
- Но Гитлер так и не приехал, - вмешался фон Штауффенберг. - У него, как у крысы, исключительно развит нюх на опасность, поэтому чертовски трудно выманить его из норы, в которой он скрывается. Однако когда-нибудь нам это все-таки удастся, и думаю, что скоро. - И он с обезоруживающей откровенностью спросил: - Хотите принять участие в нашем деле?
- Да, - так же откровенно ответил офицер.
- И выполните любой приказ?
- Все, что потребуется.
- А если, предположим, я вам прикажу арестовать вашего командующего генерал-полковника Фромма, что тогда?
- Я арестую его.
То, что фон Бракведе увидел в собственной квартире, не сулило ничего хорошего. Его ждали брат и Майер, причем с совершенно невозмутимым видом, А капитан хорошо знал, какой это лицедей. Он так мастерски притворялся, изображая доброжелательность, что даже арестованные, которых ожидала смертная казнь, считали его более человечным по сравнению с другими гестаповцами.
- Вот и ты наконец! - вскричал Константин фон Бракведе. - А мы ждем тебя…
Майер широко развел руки, нарочито изображая радость:
- Ожидая вас, мы с вашим братом очень интересно побеседовали.
- Значит, вы уже пытались что-то из него выжать. - Капитан старался показать, что это его развеселило. - И конечно, совершенно напрасно, бессмысленно затратили усилия; этот юноша - образец арийского героя и неисправимого идеалиста. Но в данный момент ему нужно срочно принять душ. А ну-ка, дорогой, исчезни с наших глаз.
Константин покорно кивнул: он привык во всем слушаться старшего брата.
Майер благожелательно посмотрел вслед лейтенанту:
- Отличный парень! Такой приятный и откровенный… Я успел влюбиться в него.
- Оставьте мальчика в покое! - приказным тоном произнес капитан фон Бракведе. - На него еще распространяется закон об охране окружающей среды. Но если вы опять захотите побраконьерствовать в угодьях вермахта, вам лучше иметь дело со мной.
- Согласен, уважаемый. - Майер дал понять, что оценил непринужденную манеру разговора, предложенную капитаном. - Итак, мы беседовали о складе абвера - СМЗ.
На лице фон Бракведе не дрогнул ни один мускул.
- Уж не рылись ли вы в моих бумагах, милейший? Стыдитесь! До такого не опускаются даже старые жулики.
- Но ведь на СМЗ хранится взрывчатка, - Майер понизил голос настолько, что перешел на доверительный шепот, - в том числе английская взрывчатка. Великолепный пластик! И разве кто-нибудь может гарантировать, что с ее помощью мы не взлетим на воздух? Конечно, никто.
- Вы подкинули неплохую мысль, дружище Майер. Может быть, когда-нибудь я узнаю, что вы покрыли себя славой как автор такой замечательной идеи.
Капитан фон Бракведе не без радости заметил, что штурмбанфюрера охватил страх и он не мог его скрыть: правое веко гестаповца начало подергиваться. "Если на его верхней губе, - подумал капитан, - выступят капли пота, значит, душа совсем ушла в пятки. К сожалению, пока до этого не дошло".
- Вы довольно опасно шутите, - признался Майер нарочито сердечным тоном. - Мне, конечно, известны ваши трюки. Вероятно, если я отправлюсь на СМЗ, то по вашей накладной мне выдадут ящик коньяка. Не так ли?
- Ящик шампанского, - поправил его граф.
Штурмбанфюрер Майер устало откинулся в кресле и сказал:
- Боюсь, вы недооцениваете мои побудительные мотивы. - Его слова прозвучали как интимное признание. - Я совсем не собираюсь ставить вас в затруднительное положение. Наоборот, я хочу сотрудничать с вами, как в добрые старые времена.
- Нет, у вас, мой милый, на уме совсем другое. - Капитан начал обмахиваться серо-зеленой накладной: в комнате было очень душно. - Мне кажется, вы хотите вырвать у меня согласие на иное сотрудничество…
- Что вы! Да разве у меня могла возникнуть подобная мысль? - Эти слова прозвучали как апофеоз солдатской дружбе. - В конце концов я знаю, с кем имею дело! Более того, я всего лишь намекал, что нуждаюсь в вашей помощи или совете, ведь вы профессионал.
Граф Бракведе аккуратно сложил накладную и убрал ее в бумажник:
- Так-то оно лучше. Впрочем, я ожидал услышать от вас нечто подобное. Итак, вы хотите еще глубже сунуть свой нос в дела вермахта и разнюхать, что же происходит на Бендлерштрассе. И при этом вы надеетесь на мое пособничество.
- Ни в коем случае, ни в коем случае! - притворно ужаснулся Майер. - О пособничестве не может быть и речи. Напротив, я полагал, мы заключим своего рода соглашение, которое будет основано на взаимных интересах.
Оба вдруг широко улыбнулись. Майер обнажил оставшиеся зубы, испещренные черными пятнами. И каждый думал одно и то же: "Я должен его обмануть, но одновременно позаботиться о том, чтобы он не надул меня". Тем не менее и тот и другой незамедлительно протянули друг другу руки для сердечного рукопожатия.
- Главное предварительное условие, - подчеркнул фон Бракведе, - и я настаиваю, чтобы вы его обязательно выполнили: мой брат, лейтенант Константин, должен оставаться вне игры. Он смыслит во всем этом не больше младенца. Ему нет до наших проблем никакого дела.
Гестаповец едва заметно выпрямился и смежил веки, чтобы скрыть подозрительный блеск в глазах. Он постарался придать своему голосу грубовато-добродушный тон:
- Вы очень любите малыша, не так ли?
- Не пытайтесь нащупать мою слабую струнку, Майер! - резко поднял руку, как бы ограждая себя от эсэсовца, капитан. - Можете быть уверены: я никого не люблю. Поэтому не вздумайте испытывать меня в этом отношении.
В Берлине, на Гетештрассе, стоял маленький невзрачный дом. Похоже было, что его владельцем является какой-то бережливый пенсионер. Однако в нем обитал будущий глава германской империи, и звали его Людвигом Беком.
- Вас желает видеть господин Лебер, - равнодушно доложила домоуправительница Эльза Бергенталь.
Бек поднял голову. Обычно ему удавалось скрыть свое волнение, однако сейчас генерал был явно чем-то обеспокоен. Он закрыл папку с бумагами, вышел из кабинета и направился навстречу гостю, приветливо протягивая ему обе руки:
- Если вы пришли, значит, есть что-то важное.
Бек постарался овладеть собой, но визит Лебера был слишком уж необычен, ведь он представлял собой сильную личность и играл в заговоре не последнюю роль. И за это генерал-полковник Бек уважал и ценил Юлиуса Лебера.
- Я, конечно, принял все возможные меры предосторожности, - сказал Лебер, с интересом разглядывая тесно уставленные книгами полки, тянувшиеся вдоль стен до потолка.
Генерал-полковник, как человек воспитанный, строго придерживался этикета. Он приказал подать чай и вначале обменялся с Лебером ничего не значащими общими фразами, потом упомянул, что сейчас как раз перечитывает Канта.
- "В мире лишь одна добрая воля может считаться добром без каких бы то ни было ограничений", - процитировал Лебер.
- Совершенно точно, - откликнулся Бек. - Видимо, недаром о вас говорят, будто вы социалист с примесью прусского юнкера.
- Это верно в той же мере, как и утверждение, что Штауффенберг и Бракведе - красные графы. Знаете, иногда границы понятий настолько расплывчаты…
- Зачем пожаловали? - поинтересовался Бек после светской разминки. - Что-нибудь случилось?
Лебер склонил голову, похожую на голову Юлия Цезаря, и спросил:
- Знаете ли вы, что полковник фон Штауффенберг принял решение лично убить Гитлера?
Генерал-полковник чуть-чуть помедлил с ответом. Губы его плотно сжались, и рот превратился в узкую полоску. Потом он твердо заявил:
- Офицеры, сгруппировавшиеся вокруг Ольбрихта, взялись провести такую акцию, И кто-нибудь из них ее должен осуществить.
- Но только не Штауффенберг!
- А почему не он?
- Потому что он принадлежит к числу тех немногих людей, которым самой судьбой назначено изменить наше общество! - Кустистые брови Лебера поднялись, лоб прорезали глубокие, как борозды на пашне, морщины. - Его жизнь нельзя подвергать опасности. Он понадобится нам здесь в те решающие часы, когда все это произойдет. Я основательно изучал его как личность и теперь не представляю без него будущей Германии.
Генерал-полковник Людвиг Бек беспокойно заерзал и встал, будто хотел обратиться за помощью к своим книгам. Опершись спиной о полки, он сказал:
- Я полностью разделяю ваше мнение о Штауффенберге, господин Лебер. Но у этого человека не только железная воля, у него чрезвычайно сильно развита совесть, и раз он решился осуществить акцию, никто не заставит его отказаться от принятого решения.
- Я, конечно, не смогу, и другие не смогут, но вы, господин генерал-полковник, можете повлиять на Штауффенберга.
Генерал-полковник Бек слыл человеком незаурядным. Когда Гинденбург назначил Гитлера рейхсканцлером, генерал одобрил его действия, так как считал, что иного выхода нет. Потом в течение пяти лет он занимал один из самых высоких генеральских постов в вермахте, но в 1938 году, когда война стала неизбежной, он подал Гитлеру три меморандума, в которых предсказал грядущую катастрофу Германии. Один-единственный из генералов, высказывавших ранее недовольство действиями фюрера, он остался верен себе и вышел в отставку.
- Штауффенберг послушается только вас! - повторил Лебер. - Вы были первым, кто нашел в себе мужество открыто выступить против политики силы и вероломства. Вы всегда резко осуждали фанатичную жестокость нынешнего режима. Каждый из нас знает это, и для Штауффенберга вы уже сейчас подлинный глава Германии, приказ которого он примет к неукоснительному исполнению.
- И все же кто-то должен осуществить акцию! - твердо заявил Бек.
- Меня ни для кого нет, кроме моих друзей из гестапо! - объявил капитан Фриц Вильгельм фон Бракведе. - И даже если генерал-полковник, не говоря уже о менее важных лицах, будет меня спрашивать, отвечайте, как обычно: "Он не может появиться на службе, так как пребывает в состоянии сильного опьянения".
Да, именно так заявил капитан графине Ольденбург-Квентин, войдя в свой отдел. Она стояла перед ним, слегка откинувшись назад, и взгляд ее ясных глаз был устремлен куда-то вверх, мимо капитана. И во взгляде этом сквозила снисходительность.
- Господин капитан, вы ставите меня в очень трудное положение.
- Это единственная возможность без особых осложнений побыть с вами наедине. - Бракведе лениво полистал документы, лежавшие на его столе, и ему показалось, что среди них нет ничего важного. - Вы ведь меня любите, не правда ли?
- Что вы себе вообразили? - Графиня окаменела, шевелились лишь ее губы. - Я никогда не давала вам повода для подобных утверждений.
- Ладно, принимаю к сведению: вы меня не любите!
- Конечно нет! - Графиня Элизабет Ольденбург-Квентин взволнованно задышала: под изысканно простым, серого цвета, платьем бурно вздымалась ее высокая грудь. - Какую цель вы преследуете, утверждая это?
Капитан не ответил на вопрос. Он нашел в своих бумагах записку, которая его явно заинтересовала. "Кенигсхоф просит позвонить", - прочитал Бракведе. Кенигсхоф - конспиративная кличка генерала, начальника штаба одной из групп армий на Восточном фронте, энергичного, словно начиненного динамитом, человека.
- Прикажите, пожалуйста, связаться с генералом фон Тресковом, - попросил капитан графиню.
- Я заказала разговор как раз в тот момент, когда вы здесь появились.
- Вы просто восхитительны! Что бы мы, мужчины, делали без таких женщин, как вы? - Капитан смотрел на графиню с шутливой признательностью. - Не найдется ли у вас времени и, конечно, желания поужинать сегодня в "Хорхере"?
- С вами? - Элизабет старалась сделать вид, что предложение ее развеселило. - Если вы хотите изобразить нечто вроде компании гурманов и собутыльников, то для этого фарса я вряд ли подойду. С этим вы прекрасно справитесь и один.
- Ну что ж, может быть, и получится! - Бракведе явно не унывал. - Но я не только на редкость честолюбив. Иногда я страдаю приступами человеколюбия, и сейчас у меня как раз такой приступ, причем особенно продолжительный. Причиной тому - идеалист и вместе с тем жалкое создание, заслуживающее всякого снисхождения. Короче говоря, речь идет о моем младшем брате.
- Я должна сыграть роль няньки?
- Совершенно верно, графиня! Вы, как всегда, угадали мои намерения. Сделайте доброе дело, разрешите нашему герою заплатить за изысканный ужин, а в паузах между сменой блюд попробуйте выдрать у него молочные зубы. Ему это необходимо сделать, и как можно скорее.
После обсуждения обстановки на фронтах, проводившегося ежедневно, фюрер принял рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Считалось, что рейхсфюрер самый верный и преданный соратник Гитлера, на самом же деле он уже прощупывал возможности заключения сепаратного мира с западными союзниками.
- Докладывайте коротко, Гиммлер! - приказал фюрер. Он томился в ожидании послеобеденного сна. Его руки крепко сжимали одна другую: таким образом он старался скрыть дрожь, которая усиливалась день ото дня.
- Положение не очень хорошее, мой фюрер, - начал Гиммлер подчеркнуто осторожно: он всегда старался не потерять доверия Гитлера, которое тот питал к "старым борцам". - Наши трудности становятся очевидными, и некоторые из них в высшей степени нежелательны.
Гитлер кивнул с механическим равнодушием марионетки. Подобные слова он слышал теперь каждый день. Вторжение англичан и американцев непонятным образом расширялось, фронт на Балканах грозил вот-вот развалиться, а советские войска продвигались все ближе к восточным границам Германии.
- Настало время, когда мы сможем убедиться, - неожиданно вспылив, высокопарно говорил Гитлер, - достоин ли меня немецкий народ или же он годен лишь на то, чтобы бесславно погибнуть.
Подобные напыщенные фразы были известны каждому, кто входил в окружение фюрера. Не раз слышал их, естественно, и Гиммлер.
- Мы должны как можно быстрее сконцентрировать все силы, которыми располагаем, - предложил он с подчеркнутой преданностью. - Боюсь, боеспособность сухопутных войск в последнее время заметно уменьшилась.
Гитлер откинулся в своем огромном кресле. Где бы он ни находился - в Берхтесгадене, Мюнхене, Берлине или ставке, всюду его окружала эта громоздкая мебель, обитая толстой, хорошо простеганной тканью. Он устало закрыл глаза, однако голос его звучал сильно и резонировал, будто собеседники сидели в пустом помещении.
- Знаю, Гиммлер, вы хотите занять пост командующего армией резерва.
- Лично я вовсе не хотел бы этого, мой фюрер, но ради концентрации всех сил это необходимо сделать. И еще, совершенно независимо от данного вопроса должен констатировать, что некоторые офицеры не скрывают своих оппозиционных настроений, а сейчас, когда на карту поставлено дело нашей окончательной победы, абсолютная надежность и преданность суть первейшие требования.
На пепельно-сером лице Гитлера ничего не отразилось - оно оставалось таким же бесстрастным, лишь мелко подрагивала щеточка усов. Наконец Гитлер задумчиво сказал:
- Я всегда невысоко ценил генерал-полковника Фромма, который сидит там, на Бендлерштрассе, но надо признать, он все же делает свое дело.
- Однако вот уже в течение многих месяцев вы не приглашаете его для обсуждения обстановки на фронтах, мой фюрер.
- С недавних пор я приглашаю его нового начальника штаба… этого, как его… Штауффенберга. Он человек с идеями.
Уже первая докладная записка Штауффенберга вызвала интерес у Гитлера. Судя по ней, полковник был человеком дела и умел нестандартно мыслить. На это обратили внимание своего шефа и некоторые сотрудники фюрера.
- Я целиком и полностью за разумное распределение власти, - сказал фюрер, зевая без стеснения. Любимая овчарка подошла к нему и лизнула его вяло повисшую руку. - Я, как и вы, не ожидаю многого от генерал-полковника Фромма. Мне также известно, Гиммлер, он не принадлежит к числу ваших друзей, а вы не его друг. И тем не менее, пока вы не представите конкретных доказательств против людей с Бендлерштрассе, все останется на своих местах.
- Яволь, мой фюрер, - с трудом выдавил Гиммлер.
Гитлер тяжело поднялся. Овчарка встала на задние лапы и оперлась на него. Он слегка покачнулся, потом погладил собаку и сказал!
- Я не хотел огорчать вас, Гиммлер. Я с давних пор не доверяю некоторым офицерам, и вы это знаете. Но все же мне нужны факты, а не голые подозрения. И прежде всего мы должны выиграть эту войну, выиграть любой ценой!
- Готовься к решающему сражению, Ойген! - энергично объявил граф фон Бракведе. - И передай своим друзьям, чтобы они тоже были наготове.
- Некоторые из них только и делают, что готовятся вот уже на протяжении одиннадцати лет. Неудивительно, что многие устали и не верят нам. Вспомни, когда стало известно о первой крупной акции, той, о которой объявили Гальдер, Вицлебен и Остер? В тысяча девятьсот тридцать восьмом году!
- И так далее и тому подобное. То стрелок из маузера, то снайпер, по меньшей мере полдюжины попыток подложить бомбу. И какие чудесные люди жертвовали собой! А результат? Одна неудача за другой, провал за провалом. И все, может быть, потому, что до сих пор у нас не было по-настоящему интеллигентного человека, решительного и в то же время хладнокровного, который бы взялся за это дело.
- Таков Штауффенберг, - тихо произнес профессор Ойген Г.