Наверное, каждому доводилось встречать людей, обладающих даром предчувствия. О событиях, происходящих далеко от них, они узнают быстрее всех. Кто им сигналит? Флюиды? Но мы лишены прибора, улавливающего их. Однако в исключительных случаях, когда речь идет о двух близких людях, вполне возможно получать такие сигналы. А в том, что сигнал такой Фаина Егоровна получила от сына, она не сомневалась... Материнское сердце чуткое, оно сильнее всякого прибора.
Медленно, словно воздух был плотным, как вода, Фаина Егоровна подняла руки и поднесла их к вискам, чувствуя в них сильное пульсирование. Потихоньку, чтобы не нарушить веселья, вышла на улицу. Подтаявший за день снег при лунном свете казался мутным, как бы посыпанным пеплом. На темно-сером фоне очертания предметов едва угадывались, так что Фаина Егоровна опять чуть не ударилась о турник. Потрогала стойки - они едва-едва пошатывались. Давно их никто не укреплял. И будто наяву увидела, как Саша, напрягаясь, тянулся подбородком к железной перекладине, и будто услышала через толщу лет его слова:
- Я, мам, офицером буду...
Метрах в трех от забора стояла вкопанная в землю жердь со скворечником. Сын с малых лет мастерил домики для птиц. По весне во дворе - песнопение скворцов, шумное щебетание ласточек, воркование голубей. Фаине Егоровне вспомнились строчки одного из писем Саши, присланного из Афганистана: "Скоро от нас к вам улетят скворцы..."
"А когда ты прилетишь, родной мой?" - вслух проговорила она. Ей было по-прежнему неспокойно. Хотела взглянуть на часы, но вместо циферблата увидела лицо сына: часы-то - Сашин подарок. "Такие дорогие подарки тебе еще рано дарить", - упрекнула тогда его. А он улыбнулся в ответ: "Тебе - не рано, да и к двадцати годам каждый мужчина должен быть сам себе отцом".
Она возвратилась в избу и, чтобы не портить общего веселья постным выражением лица, с порога заулыбалась. Но и сквозь оживленную улыбку проступала тревога.
- Что с вами, Фаина Егоровна? - спросила Алла, когда все разошлись. - Вы словно в лице переменились. Случилось что?
- Да нет, ничего не случилось... Сашу вспомнила.
Она открыла ящик стола, взяла пачку писем. Тридцать шесть, учитывая и сегодняшнее. Вот одно из первых. Оно начинается словами: "Вчера получил от тебя письмо и пять от Аллы..." И далее обязательно: "У меня все нормально..."
В письмах Александр рассказывал о своих товарищах. Ей, конечно, приятно смотреть на загорелые лица его сослуживцев - все они дороги, все они матери словно сыновья.
С интересом читала Фаина Егоровна об Афганистане, о народах, которые живут в этой горной стране, их обычаях. Для нее все было в диковинку. Например, пища у афганцев разделяется на "дозволенную" и "запретную". А для того чтобы мясо было "дозволенным", писал сын, голова животного при убое должна быть повернута в сторону Мекки и горло перерезано в определенном месте с произношением молитвы. Мекка - это священный город ислама, куда мусульмане совершают паломничество (хадж). Каждый мусульманин обязан хотя бы один раз в жизни совершить этот хадж.
Узнала мать и то, что выходной день в Афганистане - пятница. Самые значительные религиозные праздники - "большой праздник" (аль-эйд аль-кабир) и "малый праздник" (аль-эйд ас-сагир). Фаина Егоровна с трудом произносила эти необычные слова и каждый раз не переставала удивляться: "Надо же такое придумать..." Как в восточных сказках.
Религия, рассказывал в письмах Александр, оказывает значительное влияние на все стороны жизни афганского общества. Но за последнее время духовенство утратило свои исключительные позиции. Сейчас служители культа расслаиваются на врагов революции, на лояльных к новому режиму и на тех, кто занимает пока выжидательную позицию.
Среди многих обычаев, описанных сыном, поразили ее до сих пор существующая кровная месть, материальная компенсация за убийство, многоженство и то, что женщина по корану должна при выходе со двора закрывать свое лицо паранджой. "Только в городах женщины начинают ходить с открытыми лицами", - сообщил Саша.
Он старался в каждом письме успокоить мать, избавить от тревоги, сквозящей в каждом ее письме.
Все лучшее в человеке - от матери. От ее песен над колыбелью, от ее забот и нежности, от ее мудрости и доброты. Об одном мечтала Фаина Егоровна: вырастить сына настоящим человеком. Желала для него жизни долгой и красивой. Как каждая мать. И хотела, чтобы был он добрым, честным, никакой работы не боялся, чтобы людей уважал и люди его уважали.
"Дорогая мамочка! Вчера беседовал с одним из солдат - Азаматом Ягофаровым, поинтересовался, откуда он родом. Тот поэтически ответил: "Моя родина там, где проплывают самые лучшие облака". Не правда ли, здорово сказал! И я сразу представил мысленно своё село. Над ним теперь в вышине, между солнцем и землей, теплый ветер юга гонит по синему небу белые стада. И эти стада в самом деле самые лучшие в мире.
Перед отъездом в Афганистан я прочитал в нашей сельской библиотеке одно стихотворение. Начинается оно так:
От Ордынского тракта
Крюк к тебе невелик.
Говорю тебе:
- Здравствуй,
Мой колхоз "Большевик".
И далее - о Верх-Ирмени. Кажется, эта книжка рассказывает все о нашем колхозе. Вот бы ты прислала мне ее..."
Фаина Егоровна светло улыбнулась и сказала Алле:
- Я ему сразу тогда послала книжку.
А вот этому письму, датированному ноябрем прошлого года, Фаина Егоровна сильно удивилась. Да и как не удивляться: сыну только-только двадцать исполнилось, а его секретарем партийной организации батальона избрали. Правда, что из себя представляет батальон и сколько в нем может быть коммунистов, она смутно представляла. Утром следующего дня, докладывая председателю статистические данные за вчерашний день, спросила ненароком, мол, что такое батальон, сколько в нем людей.
Юрий Федорович удивленно вскинул брови, выразив на лице недоумение. Тут же сообразил: интерес матери, у которой сын офицер, к военной теме вполне естествен. Отвлекся на минуту от повседневных забот, вспомнил свою армейскую службу.
- Батальон, батальон... - потер он рукой подбородок. - Считай, Егоровна, почти полколхоза нашего. Только мужики там покрепче, под стать Сашке твоему. А к чему вопрос-то задала?
Фаина Егоровна смутилась, но ответила гордо, даже с некоторым вызовом:
- Сына секретарем партийным избрали, пишет, что в батальоне.
- Ну, Егоровна, если учесть, в каких они там условиях службу несут, то, видно, крепко твоего Сашку уважают. Быть ему генералом.
Вспоминая теперь тот разговор, Фаина Егоровна повторила слова председателя Алле: "Быть ему генералом".
Отношения между девушкой и матерью Саши сложились доверительные. Алла и Фаина Егоровна могли говорить совершенно искренне обо всем. Делились всякими известиями, полученными ими от любимого человека. И на этот раз Алла протянула письмо Фаине Егоровне, заметившей, как от чего-то покраснело лицо девушки.
- Может, не надо мне читать? - полюбопытствовала она.
- Что вы! - еще больше смутилась Алла.
Фаина Егоровна вздохнула и подумала про себя: "Как это замечательно любить и быть любимой. И что за удивительная пора - молодость".
"Спасибо тебе, Аллушка, - бежали перед глазами матери дорогие строчки, написанные ученическим почерком Александра, - что часто пишешь. Ведь это такая отрада - получать письма от любимой. На меня большое впечатление произвели твои слова: "Тебе служить, а мне - ждать. А иначе и быть не может".
Вопрос о трудностях. Порядок вещей таков, что я сам создаю и ясную погоду и грозу - прежде всего в себе самом и вокруг себя тоже. Единственное, что, правда, трудно, - это тоска по Родине. Мы получили хороший приемник, теперь отлично прослушиваем наши передачи. Если бы ты знала, как это прекрасно - слышать голос родной земли! И очень часто, когда есть немного времени, глядя на цветущие деревья, уношусь я в мысленное путешествие к тебе.
Постскриптум. Прошу тебя, дорогая, сделай мне одолжение. Немедленно отложи в сторону это письмо, подойди к зеркалу, погляди в него и запомни следующее: это милое личико, эти небесные глаза, эти вишневые губки - словом, все то, что видишь перед собой в зеркале, - и есть то, что я люблю и к чему меня неудержимо влечет. И перестань, пожалуйста, краснеть. Хотя мне очень нравится, когда ты краснеешь: еще краше становишься..."
Отдавая письмо, Фаина Егоровна заметила, что девушка стала совсем пунцовой. "Наверное, читать такие письма необыкновенно приятно", - подумала она. В ее жизни ничего подобного не происходило. Из отношений с мужем осталась одна радость - сын, которому отдала себя без остатка. И если, бывало, Саша руку порежет, ушибется или домой долго не возвращается, изведется вся, изнервничается. Однажды просыпается - Сашина кровать пуста. В рубашке выскочила на улицу, закричала истошно: "Сыно-о-ок!" Сверху голос: "Мам, ты чего кричишь?" Поглядела на дерево - он еле виден. Высоко-высоко забрался. Когда спустился, сказал: "Я, мам, солнце хотел первым увидеть..." Плакала она тогда и прижимала к себе детское тельце.
Еще вот, кажется, в шестом классе Саша был. Приходит она однажды с работы, а его дома нет. Прочитала на клочке бумаги в клеточку: "Ушел с Алкой посмотреть, как рождается река". Рванулась к родителям девочки - там тоже паника. Вместе побежали в верховье Ирмени. За околицей слышат - темно уже было - кто-то хнычет. Замерли: плакала Алла, а Саша ее успокаивал.
- Фаина Егоровна, - тронула за плечо Алла, - вы словно и не здесь.
- Вспомнила, как вы с Сашей исток реки ходили смотреть, - мягко улыбнулась она в ответ.
Алла засмеялась:
- Я тогда устала и захныкала. А все же исток реки мы посмотрели. Саша не такой, чтобы задуманное не исполнить.
Они вспоминали, смотрели фотографии, перебирали письма.
Долго в ту ночь светились окна Фаины Егоровны.
БОЙ У РАЗРУШЕННОГО КИШЛАКА
Демаков подошел к амбразуре, посмотрел вниз на дорогу. По ней быстро шли, почти бежали два афганца. Без оружия. И хотя расстояние до них было приличным, чувствовалась их настороженность: они все время озирались, будто ждали кого-то. Странно, что они вообще здесь оказались, да еще несутся как угорелые в горное ущелье на ночь глядя. Странным Александру показалось их постоянное наблюдение за местностью. С чего бы простым дехканам озираться по сторонам? Что-то тут явно не то... Похоже, ведут разведку, а может, уже провели и торопятся доложить о результатах. Кому? Если они и в самом деле душманские лазутчики, то, вероятнее всего, где-то неподалеку находится банда. Значит, возможна засада, а через...
Лейтенант мельком бросил взгляд на часы: стрелки показывали четыре местного времени. Часа через полтора или даже раньше должна проследовать колонна. "Надо проследить, куда они так спешат, - подумал Демаков. - Но сделать это незаметно..." Он решил пропустить их до поворота, за которым находятся кубические постройки заброшенного кишлака Р. Потом сделать стремительный рывок - и уже из-за поворота вести наблюдение дальше. Чутье подсказывало ему: эти двое наверняка из банды. А если так, то каковы ее цели? Найти душманов необходимо во что бы то ни стало, иначе они разобьют колонну. Заполыхают вдоль дороги грузовики, погибнут люди, хлеб...
Казалось невозможным, невозможным и чудовищным, что солнечный полдень, напоенный таким пронзительным ароматом первотравья, может таить в себе смертельную угрозу.
Чутье военного, конечно же, основывается не на мистике: оно складывается из десятка самых разных подробностей, увиденных или услышанных в течение недели, дня, а то и нескольких часов. Вернее говорить не о чутье, а об оценке обстановки. О том, что в этом районе очень удобное место для засады, лейтенанту Демакову уже было известно. Далее - следы, обнаруженные сегодня неподалеку от ущелья. Кто мог идти в сторону густонаселенных мест, спустившись с гор? Пастухи? Но где же их бараны? Скорее всего, утром шли эти двое. Почему они теперь бегут так быстро назад? Сомнений у Демакова уже не оставалось.
Чутье... Ну, пусть будет чутье. Совсем недавно оно не обмануло его. С группой солдат он совершал агитрейд в один из кишлаков. Рейды обычно проводились по согласованию с местными властями и при их непосредственном участии. Многим афганцам пока трудно самостоятельно разобраться в происходящем. К тому же коварство врагов революции не знает границ: шантаж, листовки, угрозы, разного рода радиоголоса... Попробуй разберись, что к чему. Бывает, на весь кишлак только один житель имеет образование. Хорошо, если он моулави (учитель), а чаще всего это мулла.
В свою агитбригаду Демаков включал ребят толковых, умеющих говорить просто, доходчиво. Обязательно в нее входили рядовые Нуров, знавший одинаково хорошо языки фарси и дари, и Ягофаров. У этих солдат было врожденное чувство доброжелательности.
Как-то при сопровождении колонны, когда на малом привале времени едва хватало, чтобы подышать свежим воздухом и глотнуть из фляги воды, Александр увидел их в окружении местных жителей. Дехкане взволнованно говорили, простирали руки к аллаху, перебивали друг друга. Увидев офицера, сразу смолкли, почтительно склонив голову.
- О чем разговор? - поинтересовался он у солдат. Те объяснили, чем так взволнованы дехкане. Год выдался засушливым, и к осени река совсем обмелела. Воды в ней даже кувшинами трудно набрать. А местный богатей, чьи угодья расположены ближе к подножью хребта, сделал запруду. Беднякам не осталось и глотка.
- Им, товарищ лейтенант, многое непонятно, - сказал Нуров. - Грамотных в кишлаке нет. Они даже не знают декрета о земельной реформе. Объясняю им, что вода, как и земля, стала общим достоянием.
Демаков присоединился к беседе. Начал рассказывать, что правительство Афганистана распорядилось: землей должен владеть тот, кто ее обрабатывает. Не будет больше заминдаров (помещиков) и не будет батраков. Сказал серьезно, а аксакалы засмеялись. Один старичок хихикал так, что борода тряслась.
- Почему смеетесь? Я ведь смешного ничего не сказал, - нахмурился лейтенант. - Революция дехканам землю дает, воду для полива...
- Может, и дает, да только ее никто не возьмет, - уже всерьез ответил аксакал.
- Почему же?
- Да потому, что земля чужая, ее трогать нельзя.
- Но ведь декрет издан...
- Э-э, дорогой, вы - умный начальник, а простой истины не понимаете, - вздохнул все тот же старичок. - Декрет смертные люди написали, а коран написан святой рукой. Частная собственность неприкосновенна! И горе тому, кто на нее посягнет.
- Горе, горе тому, - как клятву повторили другие дехкане.
В пути после малого привала Демаков никак не мог забыть эти слова. "Вот и попробуй, - размышлял он, - разъясни им декреты республики. Государство бесплатно раздает беднякам землю, а они брать ее боятся, за грех считают... Сколько нужно усилий, чтобы заставить их уверовать в справедливость декретов".
В другой раз он увидел Нурова за беседой с афганским солдатом. Тот его слушал внимательно и все прицокивал языком, словно Нуров рассказывал сказку из "Тысячи и одной ночи".
- Женат? - спросил он афганского воина.
- Нет, - ответил тот.
- Почему?
- Денег нет, за жену надо платить.
- Сколько?
- От сорока тысяч афганей и более... Есть и меньше.
- А сколько получаете?
- Около двух тысяч.
- Знаете, - сказал потом офицеру Нуров, - они даже не представляют, что такое колхоз. Как там живут, как работают... Про города спрашивают, дружно ли живем. Сколько стоит хлеб, сколько метр ткани на рубаху. Они слушают и удивляются.
"Хорошо действуют на афганцев эти простые солдатские беседы", - размышлял Демаков, собираясь в агитрейд. Готовился он к нему тщательно. Многие суры корана наизусть выучил. Доходчиво и терпеливо вместе со своими помощниками растолковывал он неграмотным и одураченным, что революционная земельная реформа, всеобщее равенство, раскрепощение женщин, школьное обучение детей - это не безбожие, не дьявольский грех, а святая забота о благе простых людей. Не чурался Александр налаживать взаимопонимание и с муллами. В окрестных кишлаках его знали в лицо и уважительно приветствовали.
А в тот памятный агитрейд Демаков отправился в отдаленный кишлак, в котором еще не бывал. Селенье это приютилось высоко в горах, между голыми скалами, почти круглый год одетыми в пышную белоснежную чалму. На исходе лета, когда ледники сбегут с них шумными и пенистыми реками, эти скалы снимают свою чалму и становятся похожими на острые кинжалы, пронзающие небо. Название кишлака Александр запомнил хорошо - в переводе на русский язык оно означает "потомок пророка". К нему вела коварная горная дорога, по которой на машине можно подняться только в летнее время. Горе же было тем, кто пытался проехать в селение зимой. Многие, кто рисковал, исчезали без следа. И только на дне ущелья чабаны потом находили остовы "бурубухаек".
Перед тем как отправиться в кишлак, Демаков и заместитель командира батальона по политчасти капитан Владимир Лукинов побывали в районном комитете НДПА. Там узнали, что душманов в том селении давно не было. Но предупредили, всякое может случиться, надо быть готовым ко всему. В сопровождающие дали молодого партийного активиста Сарвара, который хорошо знал жителей кишлака. Он рассказал, что в селении всем заправляет старый горбун, богач Абдулла-хан. Все жители ходили у него в долгах и работали на него за эти долги бесплатно. Знал хитрый горбун: ненавидят и боятся его в кишлаке. Знал также, что внизу, в долинах, мир перевернулся и ему, Абдулла-хану, придется держать ответ перед дехканами. Тревожился, но видел, что жители боялись его, так как в любое время могли прийти душманы и покарать непослушных. А в том, что Абдулла-хан связан с бандой, никто не сомневался. Только попробуй схвати его за руку. В горах сотни троп и по любой из них может пройти душман. На каждого засаду не посадишь.
В состав агитбригады вошло около двадцати человек. На вооружении, так сказать, имели: походную автоклубную машину, звуковещательную станцию, усилительные установки. Последние были нужны главным образом для женщин. Ведь что происходит, когда агитбригада прибывает в кишлак? Собираются мужчины и дети, а женщинам по законам религии нельзя появляться на людях, да еще незнакомых. В тот момент они прячутся за дувалами. Для них-то и включались усилительные установки. Тут же разворачивался медпункт. Так черной пропаганде контрреволюции наши воины противопоставляли правду о Советском Союзе, о советских солдатах.
На этот раз, несмотря на красноречие Нурова и Ягофарова, аплодисменты не прозвучали. А ведь Нуров, представившись на языке дари, увлекательно рассказывал собравшимся о жизни простых советских тружеников. Обычно такие рассказы дехкане слушали с удивлением и прерывали одобрительными возгласами, вопросами. Теперь же ничего подобного не происходило. Жители кишлака словно в рот воды набрали. Даже разговор об отмене калыма, о новых обычаях не расшевелил их. Хотя Демаков при том ссылался на коран, в котором, кстати, немало мест, посвященных социальной справедливости, равенству людей. Скажем, запрещается крупное землевладение, осуждается эксплуатация, порицается скупость. Разве не сказал Мухаммед, что если человек оживил клочок мертвой земли, то она ему и принадлежит? Значит, земля должна принадлежать тому, кто ее обрабатывает. И отмена декретом кабальных долгов заминдарам разве не соответствует сурам корана, осуждающим ростовщичество?