- Полковник Сухенко недостаточно хорошо подготовил доверенную ему операцию с бригадой. Из трех полков мы получили всего один, стоящий в Каневской. Из Новолеушковки от Черноморского полка нет никаких сведений. Узнав о разоружении Первого запорожского полка, я немедленно выслал есаула Гая с двумя сотнями в погоню. Надеюсь, что есаулу удастся отбить разоруженный полк еще до наступления ночи. Я приказал ему принять временно командование полком и идти с ним на помощь Первому черноморскому полку в Новолеушковку.
- Вы предупредили, чтобы он, по возможности, не ввязывался в бой с красными частями?
- В станице Павловской, по нашим сведениям, стоит конная гаубичная батарея. Она, конечно, будет перехвачена конными частями, находящимися в Павловской, при их попытке разоружить Первый черноморский полк… А эта батарея нам крайне нужна.
Алгин с минуту молчал.
- Вы сказали о батарее, но забываете о частях Инзенской дивизии, стоящей в Павловской. Если вы решились пойти на захват батареи, то надо было вам самому ехать и взять в свои руки руководство операцией. Пошлите немедленно нарочных разыскать Сухенко и приходите сюда.
Дрофа вышел из кабинета.
Алгин встал с койки, подошел к окну, выходившему в палисадник, машинально сорвал ветку полураспустившейся персидской сирени. Потом повернулся к столу, бережно закрыл книгу, спрятал ее под подушки и, достав из–под матраца карту, разостлал ее на столе.
…К ночи разразилась гроза. Яркие вспышки молнии чередовались с глухими раскатами грома.
Генерал, измученный ожиданием полковника Сухенко и известий от есаула Гая, лег, не раздеваясь, на койку и сейчас же задремал.
Проснулся он под утро, от особенно сильного удара грома. Вскочив с койки, явственно услыхал конский топот и лай собаки.
- Гай вернулся! - всполошился генерал и бросился к окну. Он с трудом поборол в себе желание бежать во двор.
Есаул Гай вошел в комнату весь в грязи. С него ручьями стекала на пол вода. Расстроенный вид Гая и удрученное лицо Дрофы, выглядывавшего из–за спины есаула, ясно говорили о том, что поездка кончилась неудачей. Все же генерал спросил:
- Ну, как, есаул?
- Я шел из хутора почти все время на галопе, ваше превосходительство. Моя разведка обнаружила полк в десяти верстах от этой проклятой балки… Я уже хотел атаковать конвой полка, когда на помощь к нему подошли части из Павловской.
- Что за части?
- Конница в составе примерно полка. Они заметили и обстреляли мою разведку. Тогда эта сволочь Хмель, передав разоруженный полк подошедшим частям, погнался за мною, и мне пришлось уходить. Я хотел оттянуть его подальше и дать ему хорошую трепку, но…
- Что?
- У него были две пулеметные тачанки, а я взял из хутора лишь одну…
- И вы не решились?
- Так точно, выше превосходительство…
- И долго он вас гонял по степи?
- Верст пятнадцать, а потом началась гроза, и он отстал… Мне приходилось уходить в противоположную сторону от нашего хутора…
У есаула был настолько жалкий вид, что у Алгина не хватило духа выругать его за неудачу.
- Идите спать, есаул. Вы, я вижу, еле на ногах держитесь.
Когда есаул ушел, генерал мрачно посмотрел на полковника Дрофу.
- Сухенко не вернулся?
- Никак нет, ваше превосходительство.
- Где хотите ищите его, но чтобы через два–три часа он был здесь.
2
Сухенко пытался убедить себя, что едет в Староминскую не ради свидания с Зиной, а исключительно затем, чтобы проверить на месте выполнение приказа генерала и быть поближе к своему любимому Первому запорожскому полку.
"Ни одного казака из бригады не оставить красным", - повторил он слова генерала. - "Полк должен выступить утром, днем часть полка вернется в станицу и разоружит гарнизон. Следовательно, я буду полным хозяином станицы по крайней мере дня на два. Хмеля повешу на базарной площади, а этого проклятого Семенного привяжу к хвосту своего коня и отведу на хутор".
Сухенко посмотрел по сторонам. "Однако надо спешить, скоро будет дождь, не даст и к Зине зайти…"
Разыгравшийся ливень и наступившая ночь помогли Сухенко незаметно въехать в станицу.
Пока его ординарец расседлывал лошадей, хозяин ввел гостя в небольшую уютную гостиную с огромными фикусами в деревянных кадках.
- Очень рад вас видеть живым и здоровым, Анатолий Николаевич. Мы с матушкой так привыкли к вам. То–то она обрадуется!
- Спасибо, отец Кирилл, спасибо. Вы мне прежде всего скажите, в чьих руках станица?
Поп недоуменно развел руками.
- Сам весьма интересовался этим, дорогой Анатолий Николаевич. Недавно псаломщика к ревкому посылал, а потом не утерпел и сам пошел. Въехала вечером в станицу конница, а что за люди, не разберу. Черкески без погон, но как будто и не красные. Своих гарнизонцев я знаю, да и неоткуда им взяться. Они еще раньше вашего полка выехали из станицы.
- Да это, должно быть, мои хлопцы, отец Кирилл.
- Нет, не ваши. Ваши приметные, да и офицеров ваших я знаю.
- Так ничего и не узнали?
- Ничего… Вот, впрочем, фамилию командира ихнего псаломщик узнал.
Черт его знает, прости, господи, что за фамилия: Капуста…
Сухенко в волнении схватил попа за рукав рясы.
Капуста?! Да ведь это же Хмелев, командир сотни! он, мерзавец, из Челбасских плавней казаков привел. Много их?
- Больше сотни.
- Будь он проклят! А куда выехал гарнизон?
- Не знаю.
- А надо было узнать. Семенной в станице?
- Нет, он с ними уехал. Митинг утром проводили, так они даже конца не дождались… на лошадей - и только их видели!
- В какую же сторону?
- Вроде на Павловскую…
- Еще чего не хватало! Уж не пронюхал ли чего Семенной? - встревоженно пробормотал Сухенко.
- Эх, Анатолий Николаевич, вы его, голубчик, всего месяц как знаете, а я о нем еще в восемнадцатом году сколько наслушался. Разбойник, чистый разбойник!
- Вот что, отец Кирилл. Прикройте–ка ставни да заприте ворота, а я, пока подойдут мои хлопцы, немного засну.
- Сейчас, сейчас, родной мой. Может, закусили бы с дороги–то да водочки?.. У меня царская есть, берегу для вас!
- Пожалуй, можно, отец Кирилл. Продрог под дождем.
Оставшись один в своей комнате, Сухенко снял сапоги, черкеску и лег поверх одеяла. Он начал уже дремать, когда вошел ординарец, неся на мельхиоровом подносе жареную курицу, моченые яблоки, белый хлеб, пирожки и графинчик с водкой.
- Скажи матушке, что благодарю ее… Дождь сильный?
- Как из ведра, господин полковник.
- Наши не подошли еще?
- Никак нет, в станице тихо - конные патрули только ездят.
Сухенко вынул часы.
- Уже одиннадцать. Ты что, в станице был?
- К гарнизону ходил. Там музыка грает, песни… вроде свадьба.
- Ничего, наши подойдут, мы их поженим.
- Уж известно…
- А пора бы им быть. Ведь не у Павловской же они повернули. Жаль, что генерал не разрешил пустить в дело конвойную сотню.
Видя, что полковник надевает шашку, ординарец нерешительно проговорил:
- Не ходили бы вы в такой дождь, господин полковник… Наши придут, есаул, знает, где вас найти.
- Ладно, ладно, не раскисну… Забыл, как мы на турецком фронте сутками под дождем были?
- А что хорошего, господин полковник? Все косточки досе болят.
- От одного раза хуже не будет.
…В окне учительницы виднелся свет. Сухенко, кутая лицо башлыком, подошел к окну и заглянул в комнату.
Зинаида Дмитриевна сидела возле стола, накрытого белой скатертью, и читала вслух книгу. Напротив, спиной к окну, сидела черноволосая девушка с пуховым платком на плечах и шила. Сухенко приложил ухо к стеклу.
- "Вронский был в эту зиму произведен в полковники, вышел из полка и жил один"…
- "Анну Каренину" читает, - пробормотал Сухенко, стараясь разглядеть, кто сидит напротив учительницы.
Под ногами Сухенко была лужа, и его кавказские сапоги промокли насквозь. Он подвинулся немного вправо, влез в рыхлую клумбу и выругался. Когда он снова заглянул в комнату, черноволосая девушка, встав из–за стола, подошла к окну. Сухенко едва успел присесть.
"Да ведь это Наталка! Черт бы забрал ее брата!"
- Я думала, что Тимка стукнул в стекло, - явственно услыхал Сухенко.
- А может быть, он, пойду гляну.
Сухенко бросился за угол дома и, не удержавшись, упал навзничь на мокрую траву. С его губ слетела такая отборная ругань, какой позавидовал бы любой вахмистр.
- Тимка! Иди скорей…
Сухенко, не дослушав конца фразы, перемахнул через забор, порвав о гвоздь черкеску.
"Нет, придется отложить до утра. Кстати, к тому времени станица будет в моих руках, можно тогда надеть погоны и георгиевские кресты. А сейчас - спать".
И Сухенко, скользя по грязи, поминутно оступаясь и проклиная дождь, господа бога и всех святых, побрел к дому отца Кирилла.
Когда он подходил к воротам, на колокольне пробил час. В доме все спали, и Сухенко долго пришлось стучать в ставни, пока ему открыл дверь ординарец.
- Завалился уже? Меня каждую минуту патруль арестовать мог, а он дрыхнет, и горя ему мало!
- Виноват, господин полковник, только что прилег… Сухенко, сердито отстранив ординарца, прошел через веранду в переднюю, оттуда - в свою комнату и стал раздеваться. Сняв оружие и черкеску, он надел домашние туфли, поданные ординарцем, и подошел к столу. Налил остаток водки в стакан и залпом выпил.
- Иди. Да если наши в станицу вступят, разбудишь.
- Они, господин полковник, такую стрельбу подымут, что вы и без меня проснетесь.
Ординарец, забрав бурку и сапоги полковника, вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь.
Сухенко уселся с ногами на кровать, снял со стены старую гитару, на которой когда–то играл сын попа, убитый еще в начале войны на австрийском фронте, и стал тихонько перебирать струны.
Отец Кирилл, разбуженный сухенковским стуком в ставни, оделся и хотел пройти в комнату полковника, но, дойдя до двери, остановился.
…Среди пошлости тьмы
Я увидел твою красоту…
- Поет, - прошептал поп Кирилл.
- Пожалей же меня, дорогая,
Освети-и мою те–емную жизнь…
- Грустит, видно, по ком… Надо будет завтра сказать матушке, чтобы пирог слоеный, его любимый, испекла…
Но отцу Кириллу не пришлось на другой день угощать Сухенко пирогом. В третьем часу ночи в станицу с песнями вошел гарнизон. Сухенко глухими переулками едва выбрался со своим ординарцем из станицы. Он понял, что случилось какое–то несчастье, поломавшее все его планы и расчеты.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Семен Хмель праздновал новоселье в своей новой хате. Гостей было приглашено много, и столы пришлось поставить во дворе и даже в саду.
По общему решению бойцов конной сотни, готовить обед поручили сотенному кашевару Степке Пустобреху, дав ему в помощники двух бойцов. Степка с радостью согласился. Он заверил сотню, что приготовит такой обед, какой бывал лишь у наказного атамана, да и то только тогда, когда к нему приезжал царь.
Откуда Степка мог видеть тот обед, никому известно не было, да никто и не допытывался, зная Степкину слабость сболтнуть лишнее.
Гордый ролью главного повара, Степка заявился к Хмелю чуть свет. Осмотрев продукты, присланные Бабичем, он остался доволен и стал облачаться в белый халат, добытый у ветеринарного фельдшера.
Но то ли Степка попробовал с утра слишком много кишмишовки, привезенной Остапом Капустой, то ли он слишком засматривался на Наталку и ее подруг, вертевшихся тут же, - дело у него не клеилось.
В полдень Бабич заехал к Хмелю спросить, не надо ли еще чего, а больше затем, чтоб попробовать кишмишовки. К этому времени Степка уже пережарил подсвинка, а в борщ положил так много стручкового перца, что у Бабича, пожелавшего отведать борща, на глазах навернулись слезы. Бабич крякнул, осторожно облизнул губы и укоризненно глянул на Степку.
- Чи ты сдурел, чи що?
Но все внимание Степки было поглощено изготовлением яблочного киселя, и он ничего не ответил.
Наталка взялась разливать кисель по тарелкам, но вместо киселя у Степки получился такой густой клейстер, что Наталка и ее подруги чуть не попадали на пат от смеха.
Степка, однако, не сдавался. Большие надежды он возлагал на шашлык по–карачаевски из молодого барашка, а также на слоеный пирог с творогом и малиновым вареньем.
Когда пришла пора вынимать пироги из печки, Степка выгнал из кухни всех, даже своих помощников. Пироги вышли пышные, румяные, и Степка торжествовал. Но когда он попробовал снять их с листов, он с ужасом увидел, что они крошатся, делятся на отдельные куски.
Степка потел, бормотал замысловатые ругательства, но ничего не мог добиться. И только когда в его руках развалился последний пирог, а белый халат окрасился малиновым вареньем, Степка понял причину своей новой беды: второпях он забыл смазать листы маслом или посыпать мукой. Если б не девчата, заглядывающие в окна кухни, Степка сел бы на пол и разрыдался. Но услышав Наталкин звонкий смех, он принял уверенный вид и стал ножом отдирать от листов нижние корки.
Из гостей первым пришел Тимка. Его синяя черкеска была до того стянута наборным поясом, что он едва дышал.
За Тимкой явился Капуста с сыновьями, Бабич и еще десятка два казаков гарнизона. Стали сходиться и старики, приглашенные Хмелем по настоянию Андрея.
Тимку и еще нескольких молодых казаков окружили девчата и увлекли в сад, откуда вскоре выплеснулась песня.
Зибралыся вси бурлаки до риднои хаты,
- Тут нам любо, тут нам мило журбы заспиваты,
Грай бо котрый на сопилке, бо сумно сыдиты,
Ой, тоди мы тилько взнаем, ой, чии мы диты…
Семен Хмель подмигнул Капусте.
- Добре спивают, да только басив у них черт–ма. Пойдем, друже, подтянем, что ли…
Андрей, стараясь быть незамеченным, тихонько отворил калитку и хотел пробраться в сад. Но не успел он сделать и двух шагов, как десятки голосов закричали:
- Батько пришел!
Навстречу ему вышли старики и его соратники–партизаны, окружили его и повели к самому лучшему столу на почетное место. Смущенный общим вниманием, Андрей сел.
Приняв из рук Наталки расшитый красными маками рушник, тихо спросил:
- Учительница пришла? Я ее что–то не вижу.
- Нет еще, дядя Андрей, может, сбегать?
- Пошли Тимку и скажи, чтоб обязательно пришла. От моего имени, пусть так и скажет.
Наталка убежала, а Андрей обратился к сидящему возле него старику.
- Не жалеешь, Прокофий Денисович, что сыны твои ко мне в гарнизон перешли? - Он кивнул в сторону двух рослых парней в синих черкесках и ярко–голубых чекменях.
- Нет, Андрей Григорьевич, не жалею… Замучились я и моя старуха, когда они в плавнях блукали… и ты скажи, Андрей Григорьевич, ведь сам, старый дурак, послал их в восемнадцатом к Покровскому!
Наталка, отправив Тимку за учительницей, бросила на Андрея раздосадованный взгляд.
"Неужели она ему нравится? А впрочем, мне что за дело? Пускай…"
Но Наталка была неискренна сама с собой. Чисто женским чутьем она догадывалась, что нравится Андрею, - и все–таки ей было досадно, что, едва появившись у них, он захотел видеть Зинаиду Дмитриевну. Наталка незаметно оглядела Андрея. "А ведь он красивый, и синяя черкеска ему больше идет, чем серая, а старики–то ему прямо в рот смотрят - ждут, что он скажет…"
Из дома показалась торжественная процессия: шествовал Степка Пустобрех с двумя своими помощниками и несколькими девчатами. Белый колпак Степки слез ему на затылок, обнажив бритую голову и потный лоб. На большом блюде Степка нес жареного поросенка, искусно обложенного мочеными яблоками и румяной картошкой. Его помощники едва тащили подсвинка, замаскированного по уши тушеной кислой капустой, чтобы скрыть его горелые бока. Шествие замыкали девчата, несшие жареных гусей и кур.
…Тимка встретил учительницу на дороге.
- А я за вами, Зинаида Дмитриевна! - еще издали закричал он.
- Тебя кто послал?
- Председатель сказал, чтоб непременно пришли.
Тимка чувствовал себя неловко, идя рядом с образованной, хорошо одетой барышней, учительницей. Потешаясь над смущением Тимки, Зинаида Дмитриевна нарочно взяла его под руку. Была она в голубом платье, светлых чулках и черных туфельках на высоких каблуках. Платье бросало свой отсвет на ее лицо, оно казалось от этого свежее и красивее.
Тимка украдкой оглядывался по сторонам. Он боялся, что товарищи могут увидеть его под руку с учительницей - и тогда не дадут ему проходу насмешками.
Учительница перехватила один из таких боязливых взглядов Тимки и засмеялась.
- Ты что оробел так? Может, я тебе нравлюсь? - Тимка покраснел и потупил глаза. - Да ты не стесняйся. Если я тебе нравлюсь, то сватай меня, я пойду, а Наталку за кого–нибудь другого выдадим.
Тимка совсем растерялся от этих слов, а Зинаида Дмитриевна, забавляясь его смущением, продолжала шутить.
- Так как? Кто тебе больше нравится, - я или Наталка? - Она заглянула ему в лицо. - Вот и глаза у нас с тобой светлые, а у Наталки черные: как взглянет, словно огнем обожжет.
Тимка готов был провалиться сквозь землю и ругал себя за то, что согласился идти за учительницей. Догадываясь, что она шутит, он не знал - сердиться ему или смеяться. А Зинаида Дмитриевна не унималась:
- Тимка, ты, говорят, поешь хорошо. Споешь мне сегодня вечером какую–нибудь песню?
- Какую вам?
- Что–нибудь грустное… и про любовь…
- Спою… - пообещал Тимка, думая: "Да, жди…"
- Ты что, в казачьей школе учился? - Да.
- Окончил?
- Давно уже… еще учиться хочется. У меня брат - ученый, - не без гордости сказал Тимка.
- Кто же он?
- Офицер…
- А сейчас?
- Нету его… у белых он был и батька - тоже…
- Значит, ты против родных пошел?! - вырвалось у Зинаиды Дмитриевны. - Ты заходи ко мне, Тимка. Я буду тебе книжки давать. Будешь заходить? Ты ведь любишь читать, мне Наталка говорила.
- Времени у меня нема на книжки.
- Ну ничего, найдется время. Ты про что любишь
читать?
- Про индейцев. Мне Ерка из города привозил.
- Какой Ерка?
- Брат. У вас есть про индейцев?
- Нет, таких нету. Да ты не огорчайся, я тебе книг интересней, чем про индейцев, дам.
Они подходили уже к воротам Хмелева двора. Тимка с облегчением почувствовал, что учительница выпустила его руку. Он отворил калитку и пропустил ее вперед.
Обед уже начался. Семенной стоя ожидал, когда смолкнет шум.