- Вот, значит, кому поручили убить меня…
- Прикажете арестовать?
- Немедленно. И смотри, не выпусти.
- Не уйдет, гад.
- Ординарца мне подобрал?
- Подобрал, Андрей Григорьевич, гарный хлопец. Кочубеевец, коммунист.
- Кто такой?
- Мишка Межанов.
- Иногородний? - Да.
- Присылай.
- Тимку прикажете посадить?
- Пока подожди.
Только что прошел летний дождь. Грозовые тучи уходили на запад, и высокие тополя тянули свои омытые вершины навстречу проглянувшему солнцу.
Тимка сидел в тамбуре конюшни на куче песка и счищал деревянным ножиком ржавые пятна со стремян.
Вчера председатель взял себе нового ординарца, иногороднего Мишку Межанова, а его перевел в сотню, во взвод Кравцова, где он и числился по спискам. Тимка был отчасти рад этому. После вчерашнего разговора с председателем Тимке было стыдно смотреть ему в глаза. "Хорош и отец крестный! - с обидой подумал Тимка про о. Кирилла. - Поп, крест на груди носит, а председателевой смерти хочет, как кобель мяса, тьфу!.. А председателя им не ухлопать, охрана теперь во-о какая! Ерка покружится–покружится, да и уйдет ни с чем, а я ему помогать не могу, - я теперь не ординарец".
Дежурный по конюшне, молодой высокий казак, недавний гаевец, поспешно вошел в конюшню и, увидев Тимку, крикнул:
- Беги в ревком, председатель кличет!
У Тимки больно сжалось сердце. Ему меньше всего хотелось разговаривать опять с председателем. "Снова начнет расспрашивать… А вдруг Ерку поймали? Тогда придется рассказать все… буду просить пощады, пусть обоих отправляют на фронт…"
На улице он встретил нескольких конных гарнизонцев, возвращавшихся домой. Один из них, проезжая мимо Тимки, остановился и сделал ему знак подойти. Когда Тимка подбежал, гарнизонец наклонился с седла и тихо проговорил:
- Брата твоего поймали. Беги сейчас же к отцу Кириллу и расскажи ему все. А в ревком не ходи - арестуют.
Не успел Тимка ответить, как гарнизонец умчался догонять товарищей. Тимка посмотрел ему вслед и, не вспомнив его фамилии, повернул к церкви, но на полдороге остановился и решительно зашагал к гарнизону. "Нет уж… пойду к председателю, а там что будет…"
В канцелярии ревкома Тимку окликнул рыжий парень в защитной гимнастерке:
- Иди сюда. Председатель сейчас занят. Тимка подошел.
- Мне он дюже нужен, Петро.
- Совещаются там, кончат, тогда войдешь. - Он с участием взглянул на Тимку и пододвинул ногою табурет. - Садись. Ежели за брата просить пришел, зря это. Все одно шлепнут.
Тимка кинул неприязненный взгляд на Петра и других писарей. Все они, кто с любопытством, кто с участием, а кто и злорадно, смотрели на Тимку и ждали, что он скажет. "Шлепнут…" - мысленно повторил Тимка. И его потянуло взглянуть на брата. Он встал и, сделав над собой усилие, спокойно проговорил:
- Скажешь председателю, ежели спросит, что я здесь.
Под домом ревкома в подвале были устроены камеры с длинным коридором посредине. Правые, темные, камеры использовались как кладовые, в левых же, выходивших окнами во двор, сидели арестованные. Коридор одним концом упирался в глухую каменную стену, другой же конец глядел довольно большим окном в старый ревкомовский сад. Тимка принял равнодушный вид и медленно прошелся вдоль окон. Дойдя до последнего, услышал тихий свист и заметил за решеткой голову брата.
Подошел часовой.
- Нельзя, Тимка. Увидят, обоим попадет. - Он сочувственно вздохнул: - Не горюй, черт с ним, с таким братом! Что заработал, то и получит.
Тимка пошел в сад. Оглянувшись по сторонам, приблизился к окну, лег на землю и заглянул в коридор.
По коридору ходил другой часовой. Дойдя до окна, он поворачивался и медленно возвращался назад.
В коридоре был полумрак, и Тимка лишь с трудом разглядел, что первая камера заперта большим засовом. Он отполз в сторону, поднялся и отправился в глубь сада. Сад кончался высоким дощатым забором, вдоль забора густо росли жерделы. Одной стороной сад выходил в глухой переулок.
Доски забора были старые, местами гнилые. Тимка без особого труда оторвал две доски и оттащил в сторону. Потом прошел снова во двор и оглянулся назад.
Двор отделялся от сада большим длинным сараем, и, стоя во дворе, нельзя было видеть, что делается в саду.
Тимка остался доволен осмотром и быстро направился в гарнизон.
В конюшне царил обычный полумрак. Пахло конским потом, навозом и сеном. Привычный запах и вид спокойно жующих лошадей немного успокоили Тимку, и он уже не так поспешно пошел между станками по узкому коридору конюшни. Вот и Котенок. Тимка снял с себя шашку, пояс с кинжалом и кобурой, черкеску, папаху и повесил все это на деревянный колышек, вделанный в столб у прохода. Потом сунул наган в карман шаровар и, взяв уздечку, подошел к своему коню.
- Купать ведешь?
Тимка испуганно обернулся. Позади него стоял ординарец Бабича Тронька Коржик.
- Купать, Тронька…
- А дежурный разрешил?
- Вчера командир загадывал всей сотне, чтоб лошадей выкупали.
Тронька потянулся:
- А–а–а-ах! Спать охота.
- Шлялся, видать, целую ночь.
- Да, со светом домой пришел. - И, боясь, что Тимка откажет, попросил: - Захвати командирову Ласку, будь другом.
- А своего не будешь купать?
- Я его вчера во дворе мыл. Возьми, Тимка, ну, хочешь, я тебя за это завтра на свой край на вечерку возьму! Ей–богу, спать хочется.
- Нужны мне ваши вечерки!.. Ладно уж, беги к дежурному за пропуском.
Пока Тронька ходил к дежурному, Тимка мучился сомнениями. "А вдруг дежурный не даст пропуска да и его самого не выпустят с конем из гарнизона?.. А хорошо было бы взять Ласку, - ведь это лучшая лошадь в сотне, с ней по резвости могли сравниться только Ураган, Котенок, да разве еще Кукла Хмеля… Но отчего так долго нет Троньки?"
Наконец Тронька пришел, помог Тимке зануздать Котенка и вывел ему Ласку. Когда Тронька протянул ему повод, Тимка сказал:
- Выезжай на ней за ворота, там возьму. Тронька не стал возражать. Он прыгнул на спину
красавицы кобылы. Та, прижав уши, сделала "свечку" и галопом вынесла за ворота еле удержавшегося на ее спине Троньку. Котенок, закусив удила, рванулся следом. Часовой, стоявший около ворот, отскочил в сторону, крикнув им вслед:
- Не гоните, черты б вас взяли! Коней попортите. На углу Тимка ловко перехватил у Троньки повод,
Тронька на скаку спрыгнул с Ласки. Тимка с трудом перевел коней на рысь и, не" доехав до ревкома, свернул в сторону. Вскоре он очутился около сделанной им в заборе дверки. Спрыгнув на землю и привязав коней к акации, он пролез в сад.
Был полдень, и все свободные от нарядов казаки ушли в гарнизон обедать. Часовой шагал по коридору спиной к Тимке. Вот он дошел до противоположной стены, повернулся и направился к окну. Тимка узнал его. Это был товарищ детских игр его брата - Володька, прозванный Татарчуком за монгольские глаза и широкие скулы.
Татарчук дошел до окна, опять повернулся и медленно побрел назад.
Тимка кошкой скользнул в окно и со всей силой ударил часового по затылку наганом. Часовой выронил винтовку и упал лицом вниз.
У Тимки дрожали колени, а руки никак не могли отодвинуть тяжелый засов. Наконец это удалось ему. Едва он открыл дверь, как на пороге выросла фигура брата.
- Ерка, скорей! - задыхаясь, прошептал Тимка и показал на окно.
В кабинете председателя шло совещание. Андрей как–то по–особенному посмотрел на Семена Хмеля и достал из ящика карту.
- Итак, товарищи, теперь вы догадываетесь, где расположен штаб генерала Алгина?
Семен затянулся цигаркой и закашлялся.
- Думаю, что догадываетесь. Все бежавшие от Гая казаки показывают, что видели на этом хуторе полковника Сухенко, генерала Алгина и других. Наша задача - внезапно ночным ударом захватить это волчье логово и уничтожить весь штаб. Из этого не следует, что надо на месте расстрелять генерала и штабных, - они мне живыми нужны… Это к тебе относится, Бабич, да и к тебе, Семен, ты тоже скор на руку. Ну, Семен, давай свои предложения.
- Чего мне давать? Ты, наверно, уже обдумал, говори, что робить–то…
- Ладно, смотрите на карту. Сегодня в десять вечера из станицы выступает первая сотня и мой конвойный взвод, под общей командой Хмеля и комиссара. Вторая сотня, как неполная, останется в станице и перед вашим уходом высылает патрули. Цель патрулей: не только человека, собаку из станицы не выпустить, иначе всей операции грош цена. В помощь конным патрулям рота выставляет на окраины усиленные посты. Всем этим руководит Бабич. Сбор роты назначить сегодня в восемь вечера. Налет на хутор должен быть внезапным, стремительным и смелым. Остальное ясно. Дорога Семену тоже знакома. Павло, пойди узнай, что там за шум.
Бабич бросил окурок в угол и вышел из кабинета.
- Еще раз напоминаю: никаких расстрелов на месте не делать. За целость хутора и вообще за всю операцию отвечает комиссар.
Дверь отворилась, и на пороге появился Бабич.
- Егор Шеремет бежал!
В руке Андрея хрустнул сломанный надвое карандаш.
- Оцепить станицу!
- Не поможет. На моей лошади ушел, теперь не догонишь!
Бабич вошел в комнату и, угрюмо отворачиваясь от товарищей, подошел к окну. Андрей взглянул на Семена Хмеля. Тот понял его без слов.
Через несколько минут дежурная пулеметная тачанка и конвойный взвод мчались по станичной улице в степь.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Андрей приехал домой, когда уже начало смеркаться.
Хмеля еще не было. Наталка возилась возле дворовой плиты, подогревая борщ. Увидев Андрея, она побежала к нему навстречу.
- Дядя Андрей, а где же Сеня? Я уже третий раз обед подогреваю… - Наталка так забавно скривила лицо, что Андрей невольно улыбнулся. "Какой она в сущности ребенок!" - подумал он, и у него не хватило духу сказать ей сейчас про побег Тимки. "Успеет еще наплакаться", - решил Андрей и ответил:
- Семен скоро приедет.
…Стало уже совсем темно, а Хмеля все еще не было. Появились комары, и обеденный стол пришлось втащить в комнату.
Андрей посмотрел на часы, было половина девятого.
- Ну, давай обедать, Цыганенок, видно, уж не придет Семен.
- А разве он куда уехал? - с тревогой спросила Наталка.
По улице промчался конный патруль. Андрей с минуту прислушивался к удаляющемуся перестуку подков, потом посмотрел на Наталку.
- Семен на ночь выедет из станицы. Он вернется завтра вечером, Цыганенок.
- Опять!
- Что опять?
- Цыганенком дразните.
- Знаешь, Наталка, ей–богу, ты на цыганку похожа.
- Ничуть не похожа. Вы большой, и вам стыдно обижать маленькую.
- Да ты лишь чуть ниже меня, - притворно возмутился Андрей.
- Вот и неправда!
- Ей–богу, всего на вершок ниже.
- Неправда!
- Становись рядом. - Андрей подошел к висевшему на стене зеркалу. Наталка пододвинула лампу на край стола и стала сбоку.
Оба черноволосые, высокие, они удивительно подходили друг к другу, и Наталка, забыв про спор, восхищенно смотрела в зеркало. Андрей первый нарушил молчание.
- Вот видишь, а говоришь - маленькая. Наталка, как бы очнувшись, грустно проговорила:
- А вот Тимка, он ниже меня… Андрей отошел от зеркала и сел к столу.
- Ну, садись.
Он ел молча, изредка поглядывая на Наталку.
- Что–то вы сегодня плохо кушаете. Может, борщ поганый?
- Нет, борщ хороший.
Андрей отодвинул от себя миску и неожиданно спросил:
- А как насчет комсомола, решила?
Наталка вместо ответа встала, пошла быстро в свою комнату и через минуту подала Андрею листок бумаги.
- Нате, прочтите.
Заявление было написано детским неровным почерком.
В комсомольскую ячейку станицы Староминской от казачки Натальи Хмель ЗАЯВЛЕНИЕ
Прошу принять меня в ряды комсомола. Мой отец, красный партизан, убит в сражении за свою страну с белогвардейцами. Мать - замучена и убита генералом Покровским. Брат - коммунист и командир.
Я хочу быть достойной своего отца, брата и матери. Хочу быть комсомолкой и во всем помогать партии и Советской власти.
11 мая 1920 г. Н. ХМЕЛЬ.
- Сама писала?
- Я писала, а учительница диктовала. Она тоже хочет поступить в комсомол. - Она? А полковник?
- Скорее забудет.
- Вряд ли.
- Вы же, дядя Андрей, сами говорили, что она
славная.
- Говорил.
- И что она красивая.
- Это к комсомолу не относится.
- И что вы ее любите.
- А уж это ты выдумала.
- И ничуть не выдумала, вы к ней ходите.
- Хожу за книгами… Скажи, Наталка, ты очень любишь Тимку?
Наталка покраснела и растерянно взглянула на Андрея.
- Нужен он мне!
- А все же? Впрочем, можешь не отвечать. По глазам вижу, что любишь. Вот ты вступаешь в комсомол, а что, если он стеной встанет между тобой и Тимкой? Если велит тебе вытравить любовь к Тимке из своего сердца?
- Сердцу нельзя велеть…
- Можно!
- Вы же сами, дядя Андрей, вчера мне сказали, что
Тимка с нами.
- Был.
- Сбежал?
- Да.
Слезы крупными каплями текли по щекам Наталки. Она хотела встать, но не было сил. Склонив голову на руки, она зарыдала. Андрей понял, что это слезы не только отчаяния, но и обиды и гнева. Он подыскивал слова утешения и не находил. Решил дать ей выплакать свое горе.
Прошел час, может быть, больше. Ему казалось, что уже скоро кончится ночь, но когда взглянул на часы, было только десять. Наталка перестала плакать и подняла голову. Андрей подошел к ней, сел рядом и откинул ладонью прядь волос с ее лба. Она уткнула лицо в его плечо и снова заплакала.
- Важко… Андрей! - Она впервые назвала его так, и это взволновало Семенного. - Ох, важко!..
- Знаю, Наталка.
Постепенно Наталка затихла, и лишь плечи ее изредка вздрагивали. Андрей нежно провел рукой по ее волосам.
- Ну, довольно, Наталка. Довольно, Цыганенок. Она подняла на него глаза, полные слез.
- Чувствовало мое сердце в последние дни, что этим кончится. А сделать ничего не могла. Теперь как людям в глаза смотреть? Невеста… бандитская!..
- Не горюй, Наталка. Теперь слезами не поможешь. Иди спать. Завтра еще поговорим.
Он довел Наталку до дверей ее комнаты.
- Не засну я…
- Надо заснуть.
- А вы уйдете?
- Никуда я не пойду. Иди, ложись.
Он прикрыл за ней дверь, прошел в зал и лег на кровать.
Первый десяток верст беглецы мчались по широкой проселочной дороге.
Затем дорога разделилась на две. Тимка поглядел на брата. Они свернули в сторону и, переводя лошадей на спокойную рысь, поехали по целине.
- Теперь, ежели и погоня, не поймают, - уверенно проговорил Тимка, смахивая на землю белую пену, выступившую на шее Котенка.
На самом деле он вовсе не был так уверен в успехе, как хотел показать. Ему хотелось услышать от брата подтверждение своих слов. Но Георгий молчал, озираясь по сторонам, словно он впервые видел степь, терновые кусты по краям далекой балки и коршунов в голубом небе.
Тимка, подождав немного, потянул в себя воздух.
- Хорошо после дождя! Цветет степь, так гарно пахнет…
Георгий неожиданно засмеялся.
- Ты чего? - подозрительно покосился Тимка на
брата.
- Мне завтра двадцать семь лет исполнится, жил и не замечал степи, ее красоты, привычно все было… А вот вырвался от смерти и словно впервые увидел. На риск шел, смерть за плечами нес. И только там, в камере, понял, как… умирать не хочется… Спасибо тебе, спас…
- А если генерал опять пошлет?
- Ну, нет! Пусть другого ищет. Ты прав был, Тимка, не надо было мне на это дело идти.
- Зачем же шел?
- Опасался: если откажусь, подумают, что струсил… Ну, а потом, ведь это требовалось для нашего дела, для родины.
- Для родины?
- Ну да.
- А как же председатель говорит, что красные сейчас с ляхами за родину бьются? Это что же - брехня?.. Или, может, у них другая родина?
- Родина, Тимка, у нас с ними одна, да только по–разному мы ее понимаем.
- Это как же по–разному? Помнишь, ты мне когда–то говорил, что большевики - это бандиты, что они никакой родины не признают и хотят ее немцам продать, помнишь? А как немцы в восемнадцатом году на Дон и Кубань пришли, красные с ними дрались, а вы немцам помогали… Ну, хотя бы на той же Тамани. - В голосе Тимки послышалась обида.
- И теперь, когда ляхи нашу землю хотят захватить, красные с ними бьются, а наши ляхам помогать хотят.
- А что ж, по–твоему, нам с большевиками помириться и вместе поляков бить?
Тимка побоялся сказать брату, что он как раз так и думал. Он промолчал и только грустно вздохнул. Лошади незаметно перешли на шаг. Георгий время от времени с тревогой поглядывал назад.
- Тимка, ты ничего не слышишь? - спросил он обеспокоенно.
Тимка прислушался. Его глаза испуганно расширились.
- Погоня!
Он свистнул и толкнул Котенка каблуками. Тот рванулся вперед.
Полковник Сухенко уже вторую неделю томился на хуторе. Он целыми днями просиживал с генералом Алгиным за военными картами и сводками, после обеда играл с ним в шахматы или читал ему старинные романы, добытые у Деркачихи. Вечерами генерал работал один, лишь изредка требуя к себе то Сухенко, то полковника Дрофу, часто наезжавшего в хутор.
Получаемые из штаба Врангеля письма и приказы позволяли предполагать, что день общего наступления всех сил барона близок. Следовательно, приближался и день высадки десанта на Таманском полуострове.
В Крыму лихорадочно формировались дивизии и корпуса. Создавались ударные группы под командой генералов Кутепова, Писарева, Слащова, Улагая. Ожидались новые пароходы из–за границы со снаряжением, оружием, танками, бронемашинами и тяжелыми орудиями.
Под руководством английских и французских инженеров спешно укреплялся Перекопский перешеек. Рылись двойные линии окопов, рвы, насыпались валы, создавались сильнейшие проволочные заграждения и пулеметные гнезда, устанавливались дальнобойные орудия, маскировались батареи.
Армия Врангеля, или, как она именовалась в приказах, "Русская армия", стягивалась к перешейку, чтобы занять исходное положение для наступления на Северную Таврию - одну из основных житниц страны. Корпуса генерала Слащова готовились высадиться восточнее Геническа. Подготовлялся и десант генерала Улагая на Таманский полуостров.
Генерал Алгин с каждым днем становился все более нервным и требовательным. Штаб "Повстанческой армии" состоял уже, кроме полковника Сухенко, из трех офицеров, двух писарей и адъютанта. Писали приказы отрядам, воззвания и листовки населению. Составляли общие сводки в штаб "Русской армии". Разрабатывали детали будущего наступления на Екатеринодар и Ростов.
Собственно, Сухенко некогда было скучать. Но чем лихорадочнее он работал в штабе, тем больше и больше это ему надоедало. Он тосковал по Зинаиде Дмитриевне, своей бригаде и независимому положению комбрига.