Ему настолько не нравилась теперешняя его работа, что однажды за шахматами он решился сказать об этом генералу. Алгин выслушал его молча, все время сочувственно улыбаясь, точно доктор, которому жалуется тяжелобольной. "Сейчас попросит показать язык и пощупает пульс", - с раздражением подумал Сухенко и замолчал, не окончив фразы.
Но Алгин ласково хлопнул его по колену и с теплыми нотками в голосе проговорил:
- Грустите, дорогой мой… Не возражайте, я кое–что слыхал о ваших сердечных делах. Ничего, скоро станица будет в наших руках, и тогда, я уверен, исчезнет ваш сплин… Я тоже, признаться, этим болею. Давно, ох, давно от семьи весточки не получал… - грустно добавил он.
После этой беседы Сухенко не осмеливался жаловаться генералу на работу и отводил душу лишь по утрам, когда Алгин еще спал. Шел тогда Сухенко за хутор к речке, садился на берег и мечтал. Иногда пел вполголоса песни и смотрел тоскливо в сторону станицы.
Но близость готовящегося наступления постепенно захватывала и его, вытесняла личные заботы, увлечение Зинаидой Дмитриевной. Он уже без прежней скуки руководил работой штаба и всей сетью агентов, разбросанных по Кубани. Его, как и генерала, стали бесить сводки начальников отрядов о казаках, бежавших из плавней. Особенно много было беглецов от полковника Дрофы и Гриня и есаула Гая.
Эти побеги сперва лишь раздражали, не вызывая особого беспокойства: считалось, что бегут малоустойчивые, трусливые люди, зато оставшиеся будут драться с большевиками до последнего патрона. Но списки становились все длиннее и присылались все чаще. Это были уже не единичные побеги, - бежали группами, бежали рядовые и урядники, было даже два случая бегства офицеров.
Это уже не раздражало, а выводило из себя. Генерал лично писал грозные приказы начальникам отрядов. Он приказал беспощадно расправляться без суда с пойманными дезертирами. Наскоро изготовлялись воззвания и посылались усиленные порции самогона. Но количество беглецов все росло.
Однажды, когда Сухенко принес список двенадцати казаков, бежавших от полковника Рябоконя за одну ночь, генерал скомкал написанное им воззвание и с горечью проговорил:
- Если так будет продолжаться, то мне не с кем будет выступать.
В тот же день был разработан план убийства председателя ревкома Семенного и вызван из плавней хорунжий Георгий Шеремет. Но прошла неделя, а план еще не был приведен в исполнение, и генерал, придававший этому убийству огромное значение, заметно волновался.
…В то утро, когда Тимка с братом бежали из станицы, Сухенко встал особенно рано.
Было воскресенье, и штаб, кроме одного дежурного офицера, не работал. Можно было бы поваляться в постели, помечтать или выспаться как следует. Но утро было так хорошо, воробьи так задорно и весело чирикали за окном, что Сухенко наскоро оделся и вышел из комнаты.
В саду, там, где между абрикосовыми деревьями и вишняком зеленели грядки с луком и укропом, пестрая кошка, поймав крота, обучала двух котят искусству охоты. Крот был еще живой и смешно ползал по траве, стараясь уйти. Сухенко подошел поближе и взял крота в руки. Он, улыбаясь, смотрел, как серое маленькое существо с густой шелковистой шерсткой тыкалось подслеповатой мордочкой в его ладонь. Кошка сидела тут же, ее янтарно–желтые глаза выражали беспокойство и неудовольствие. По временам она мяукала, требуя назад свою добычу.
Сухенко наклонился и погладил белого с черными пятнами котенка. Он посадил его себе на плечо и пошел во двор. Котенок громко мурлыкал, стараясь пососать кончик его уха. Сухенко было щекотно и в то же время смешно.
Около амбара он увидел своего ординарца. Ты что под амбар заглядываешь?
Ординарец выпрямился и стал во фронт:
- Господин полковник, прибегла, под амбаром лежит…
- Кто прибежал? Что ты за чепуху мелешь?
- Дианка прибегла.
Сухенко сразу стал серьезным. Дианка - гончая собака покойного мужа Деркачихи - была отдана им две недели тому назад отцу Кириллу, и тот держал ее на привязи. Если Дианка прибежала на хутор, значит, в станице что–то случилось…
- Ошейник снял?
Никак нет. Она как прибегла, так зараз под амбар.
- Сбегай на кухню, принеси кусок вареного мяса и миску молока.
Когда еда была принесена, Сухенко снял с плеча котенка, поставил миску с молоком на землю и, заглянув под амбар, стал звать Дианку. Дианка, припадая к земле, скорее подползла к нему, чем подошла. Он снял с нее ошейник и дал ей мясо.
Ошейник был широкий, из сыромятной кожи. На обороте было что–то написано карандашом, но так мелко, что Сухенко никак на мог прочитать. Он почти бегом направился к дому. Пройдя в свою комнату, вынул из–под подушки бинокль, вывернул из него одно стекло и подошел к окну.
"Хорек упал в подвал. У вас в скором времени ожидается наступление жары". - Слова "в скором" и "наступление" были подчеркнуты.
…Генерал только что проснулся. Он лежал на своей походной койке и просматривал полученные из Крыма газеты, когда в его комнату ворвался Сухенко с ошейником в руках.
- Какая муха укусила вас, полковник? - ворчливо спросил Алгин и недовольно положил газеты на табуретку.
- Ваше превосходительство, хорунжий Шеремет арестован. Убийство не удалось. Семенной готовит наступление на хутор, они могут быть здесь даже сегодня.
Сухенко выпалил все это залпом. Немного отдышавшись, добавил:
- Надо немедленно переводить штаб в плавни или другое место, а вам следует уехать отсюда еще раньше
- Откуда вы получили эти сведения?
- От отца Кирилла.
Алгин поднялся, сел на койке и стал не спеша одеваться. Надевая сапоги, сердито бросил Сухенко:
- Готовьтесь переезжать. Сейчас же вызовите ко мне есаула Гая и пошлите нарочного к полковнику Дрофе. Конвойную сотню - в ружье.
Горнист еще играл тревогу, а конвойная сотня уже начала съезжаться на обширный двор Деркачихи.
Сухенко стоял на крыльце и с досадой думал о том, как обидно бросать обжитое уже место, любезную хозяйку и ее вкусные обеды для того, чтобы поселиться в сырых землянках среди непроходимого болота и камышей.
Ему захотелось курить, он полез в карман за портсигаром.
- Са–а–а-ди–и–ись! - пропел команду есаул конвойной сотни…
В пяти верстах от хутора Тимку и его брата остановил разъезд отряда есаула Гая. От него они узнали, что штаб выехал в плавни и что сегодня ожидается налет конных сотен Семена Хмеля на хутор.
Около самого хутора они встретили отряд есаула Гая. Гай долго расспрашивал Тимку про гарнизон, его командиров, вооружение и настроение казаков. По мере рассказа лицо есаула мрачнело все больше и больше. Он несколько раз перебивал Тимку и заставлял его повторять фамилии казаков, перешедших на сторону красных.
- Лучших пулеметчиков переманул, гад, - зло процедил есаул.
- А вот Ванька Храп не перебежал бы. И зачем только послали вы его на хутор? - спросил Тимка.
- Не посылал я его. Сам набился. Ты что, видно, совсем? - Тимка утвердительно кивнул головой. - Так вот что… паняй на хутор, отдыхай, а завтра я тебя зачислю, у меня в первой сотне взводного урядника нет. Ты что же, и седло, и оружие бросил, да и сам в одном чекмене?
- Так пришлось…
- Пришло–о–ось! Ладно, оружие и седло найду, а черкесок у меня нет, это не гарнизон, сам добывай. Ну, валяйте отдыхать.
- А вы хутор не сдадите? - вмешался Георгий.
- Хутор? Это видно будет. Думаю, немногие из них в станицу вернутся.
Приехали беглецы на хутор еще засветло. Тимка нашел кем–то забытую бурку, расстелил ее прямо на полу в зале и лег спать.
Влево от дороги, на дальнем хуторе, заброшенном в степи, петухи пропели полночь. Разбуженная их пением собака тявкнула спросонок, помолчала немного, словно прислушиваясь к чему–то, и вдруг залилась звонким лаем. Ей отозвались другие.
Но вот в собачий лай вплелся протяжный волчий вой. Он то замирал на высокой ноте, то понижался до октавы, заставляя лошадей настораживать уши и уже не так уверенно идти в темноте.
Собаки замолчали, лишь одна, - видно, самая молодая, - тявкнула еще несколько раз, но, не получив поддержки подруг, заскулила и смолкла.
- Эка… всю душу выворачивает! - недовольно проговорил комиссар и покороче набрал поводья.
Вой прекратился. Несколько минут было тихо, потом снова завыл волк, но уже справа от дороги.
- Расплодились… к самому жилью подходят! Скоро по улицам бегать будут.
Хмель не ответил. Он внимательно прислушался к волчьему вою, и когда он смолк, задумчиво заметил:
- Не нравятся мне эти волки…
- Тебе только эти, а мне все, - пошутил комиссар.
- Я, Абрам, охотник. С малолетства с ружьем. Еще, бывало, с покойным дедом по плавням лазил, а зимой первое дело - на волков или зайцев. И, знаешь, никогда я не слышал, чтобы волки так выли… да и не время им сейчас… Когда первый завыл, так и я чуть не поверил, хорошо подлец воет, видно, из охотников кто, а вот второй… не может, никак не получается у него. Начнет–то правильно, а вывести как следует - кишки тонки.
- Так ты думаешь…
- Да тут и думать нечего.
- Вот тебе и неожиданный налет на хутор!
- Теперь того и гляди, чтобы на нас на самих налета не сделали. - Хмель обернулся в седле: - Отряд, сто–о–ой! - Он проехал еще немного и потянул к себе повод. Из темноты вынырнул дозорный.
- Товарищ Хмель, дорога свободна, верст на пять никого, тихо.
- Тихо… а что хорошего? Скажи хлопцам, чтоб паняли на тот хутор, где собаки брехали… Ну, комиссар, надо на ночевку становиться,_ а то тут скоро пойдут курганы да балки… угостят еще за здорово живешь, и домой не с кем возвращаться будет.
- Жаль, да, видно, ничего не поделаешь. Давай сворачивать. А хутор, того… не занят?
- Нет.
- Ты–то откуда знаешь?
- Уж знаю.
- А все–таки?
- По собачьему бреху, - неохотно ответил Хмель.
Отряд свернул влево и взял направление на невидимый хутор. Ехать пришлось по яровым зеленям, то и дело понукая лошадей.
Хутор состоял всего из трех хат, разбросанных вдоль небольшой речушки. Возле хат были насажены молодые сады. Они оканчивались огородами, спускающимися к речке.
Собаки, почуяв чужих, подняли неистовый лай. Комиссар шутливо проговорил:
- А ну, Семен, взвой по–волчьи - может, они замолчат, а то так взлаяли, аж в ушах звенит!
Но Хмелю было не до шуток. Не доезжая до первой хаты, он остановил отряд и созвал командиров сотен и взводов.
- Нас нащупала разведка Гая и его сотни. Очевидно, они идут где–то сбоку от нас или засели в засаде. Треба здесь дождаться рассвета. Коней не расседлывать, по хатам не расходиться.
…А в это время Андрей в ревкоме допрашивал убежавшего из плавней казака:
- Чин в старой армии?
- Рядовой.
- Какого полка?
- Первого черноморского.
- У красных был?
- Был.
- У кого?
- С Кочубеем уходил.
- Как к белым попал?
- Раненый отстал, потом - домой, а после, известно, взяли.
- Зачем в плавни ушел? - Боялся, за дезертира посчитают…
- У полковника Дрофы был?
- Нет, у Гая…
- У Гая?! Где он сейчас?
- По хуторам стояли, а когда вчера генерал со штабом в плавни ушел, нас на ихний хутор стянули.
- Зачем - не знаешь?
- С вами драться.
- А ты не путаешь, что генерал в плавни ушел?
- Сам видел.
- Да… ну, а потом?
- Собралось это нас вместе с конвойцами человек триста, и выступили мы вашим навстречу, на дворе уже смеркалось. Я в разъезде был, дозорным, ну и…
- Сбежал? Так точно.
Андрей пристально посмотрел на высокого казака с лицом, тронутым оспой, и с большими карими глазами. Потом подумал: "Половина сотни Каневского гарнизона, вызванная в Староминскую, должна прибыть с часу на час. Придется охрану станицы поручить партийно–комсомольской роте, самому со сводной конной сотней идти на помощь".
В дверь заглянул писарь.
- Товарищ председатель, приехал сын Капусты, пустить?
- Давай его сюда!
Андрей поднялся и подошел к телефону.
…Ночь на хуторе, занятом гарнизоном, прошла спокойно. Под утро, когда еще только бледнел восток, Хмель вывел отряд на прежнюю дорогу и повел его в направлении к хутору Деркачихи.
Было тихо, так тихо, что глаза невольно смыкались, а головы клонились на грудь. Комиссар ехал рядом с Хмелем, впереди отряда.
- Семен, а ты маху не дал? Хмель чуть повернулся в седле:
- А ты клинок точил?
- Как точил?.. Ты про что?
- Шашку, говорю, перед отъездом точил? Комиссар рассмеялся:
- По мне хоть точеная, хоть нет. Я ведь, Семен, в пехоте служил.
- Оно и видно… Вынь–ка клинок.
Комиссар послушно выдернул из ножен узкую полоску стали и протянул ее Хмелю. Тот внимательно осмотрел ее и попробовал лезвие на ноготь.
- Это кто тебе дал?
- Андрей свою подарил, у него две. А что, плохая? - Бритва. Сама рубать будет. Ты, Абрам, ежели что, от меня далеко не отбивайся… с непривычки в конном бою трудновато.
Справа хлопнул выстрел. Семен Хмель обернулся в седле и пропел команду, но не успел отряд развернуться во взводные колонны, как позади и справа в пелене упавшего на степь утреннего тумана показалась конница. Остальное комиссар видел, словно во сне. Хмель куда–то исчез. Комиссар только издали слышал его голос, потом этот голос потонул в диком всплеске криков, ругани и конского ржания. Вокруг Абрама замелькали в воздухе обнаженные шашки. Он тоже выхватил клинок и, неумело сжимая его в руке, помчался куда–то. Счет времени для него был потерян, он не мог понять, прошел ли час или больше, или только несколько минут.
Когда комиссар немного пришел в себя, то увидел чье–то перекошенное от злобы лицо и занесенную над своей головой шашку.
- Не робей, комиссар, бей их, гадов! - услышал он сбоку чей–то голос. Над самым его ухом хлопнул выстрел, и злобное лицо куда–то исчезло. Он хотел обернуться, поблагодарить за помощь, но, увидев в отдалении Хмеля, яростно сыплющего вокруг себя сабельные удары, рванулся к нему.
По дороге ткнул клинком в бок какого–то бандита, а от удара шашкой другого неуклюже закрылся. Второго удара решил не ждать и, зажмурив глаза, с размаху рубанул что–то мягкое. Позади раздался тот же голос:
- Так его, собаку!
Семен Хмель, раненный в голову и плечо, продолжал наносить и отражать удары, но по всему его телу разливалась тяжкая усталость, а глаза все чаще заволакивались кровавым туманом.
Рука Хмеля была мокра от крови. "Своя или нет? - мелькнуло в голове. - А не все ли равно?" Сердце сжималось от боли при мысли о неминуемом поражении. Еще немного, - и его хлопцы не выдержат такой сумасшедшей рубки: на одного его бойца приходится два, а то и три бандита.
"Эх, если б здесь был Андрей!.." И не один Хмель вспомнил об Андрее. Думали о нем и партизаны - его соратники, и бойцы, лишь недавно попавшие в отряд. "Эх, если б батько был с нами!.."
К Хмелю подлетел черноусый офицер на сером коне:
- Здорово, коршун! Полетал, да и годи! Хмель узнал есаула Гая.
Темное облако заслонило встающее солнце. Над схватившимися в смертельной битве людьми пролетел освежающий ветер. Он колыхнул отрядное знамя и пропел в уши Хмелю:
- Опомнись, казак! Очнись! Или не видать тебе больше синего неба твоей родины, не мчаться больше со мной вперегонки на лихом коне по раздолью кубанских степей.
Но Хмель уже не в силах был бороться, из рук его выпал клинок, а голова бессильно склонилась на грудь.
Комиссар увидел, как Хмель, обессиленный ранами, медленно сползал с седла. Комиссар ударил своего коня рукояткой клинка по шее. Конь рванулся вперед, и комиссар очутился позади офицера. Клинок со свистом рассек воздух, скользнул по краю папахи, отрубил Гаю мочку левого уха, оцарапал шею. Гай, обожженный болью, круто повернул коня и получил новый удар, по плечу.
Комиссар видел вспышку огня, пуля взвизгнула совсем близко от его головы. Он размахнулся и ударил Гая по руке.
В это время степь заполнилась раскатистым криком:
- Ура, батько! Ур–р–р-р–а–а-а!
Это шла в атаку вторая сотня гарнизона, а впереди лавы скакал Андрей.
- Батько с нами!
- Ура, батько! Ур–р–р-р–а–а-а!
Неожиданная атака второй сотни решила исход боя. Бандиты, не обращая внимания на ругань офицеров, группами и в одиночку, нахлестывая лошадей, уходили в степь. Есаул Гай, весь в крови, тоже помчался в степь в сопровождении своих ординарцев.
Тимка проснулся утром от сильного шума во дворе. С минуту он сидел на полу и удивленно прислушивался к лошадиному ржанию, возгласам и злобной ругани, долетавшим до него через открытое окно. Потом вспомнил, где он находится, вскочил и подбежал к окну, опрокинув по дороге тумбочку с каким–то цветком.
Окно выходило в палисадник, где росли кусты сирени, шиповника и вьющейся розы. На траве лежала пестрая кошка, а возле нее бегали взапуски два котенка.
Тимка выбежал из комнаты. Через минуту он уже стоял на крыльце и смотрел, как гаевцы и конвойцы заполняли двор. К крыльцу, опираясь на отстегнутую шашку, шел есаул Гай. Все лицо его было перевязано. Тимка не удержался и прыснул со смеху.
- Чего ржешь?
- Так…
- "Та–ак"!.. - передразнил Гай. - Стыдно над старшим да еще раненым смеяться! - Морщась от боли, он взобрался на крыльцо и вошел в дом.
От гаевцев Тимка узнал об утреннем поражении. Треть бойцов была вырублена и взята в плен; на месте боя остались две тачанки с упряжками и пулеметами.
Толкаясь между казаков, Тимка наткнулся на того самого парня, который когда–то хотел седлать его коня. Голова парня была замотана грязной тряпкой, пропитанной кровью. Парень узнал Тимку и первый подошел к нему.
- Ты чего же, генеральский холуй, по за углами ховаешься? Я тебя в бою что–то не бачил.
Тимка покраснел от обиды.
- Побачишь еще, я с крыши в бинокль дивился, как вы от красных драпали. Подумаешь, герой какой, елки–палки - ты поперед всех оттуда летел, аж конь в мыле! А за холуя еще сосчитаемся.
Парень зло оглядел Тимку. Он был почти на голову выше и гораздо шире в плечах.
- Хочешь - сейчас?
- Я старший урядник, и не пристало мне биться с тобой при рядовых казаках.
- Так пойдем в сад.
- Пойдем.
Они пересекли весь двор и, выйдя в сад, зашли за заднюю стенку амбара.
- Тут? - Тимка огляделся.
- Давай здесь.
- На кулаках?
- В руки ничего не брать, за одежду не хвататься.
- Ладно.
Парень отступил от Тимки на шаг и размахнулся, норовя ударить его по лицу. Тимка ловко увернулся от удара и отскочил в сторону.
- Пришибу! - крикнул парень и, размахивая кулачищами, опять ринулся на Тимку. Попади Тимка под удар такого кулака, свалился бы он без памяти на землю, но он снова увернулся и, пригнувшись, изо всех сил ударил парня головой в живот.
Парень вскрикнул. Лицо его побледнело. Он схватился обеими руками за живот и сел на траву. Тимка с любопытством взглянул на своего противника, но видя, что ему плохо, бросился к колодцу.
Через минуту он уже бежал с ведром воды.
На, выпей, да ежели не умеешь биться, не берись. Сила, что у бугая, а ума, что у него в рогах. Ну, разве ты мельница, чтобы так крыльями махать?