Блиндаж, куда нас привел Семен, оказался удобным и прочным. Он находился в подвале каменного дома. Боковые стены завалены толстым слоем земли, политы водой, крепко схвачены декабрьским морозом. Внутри в два яруса устроены спальные места, застланные новенькими шерстяными одеялами, с большим количеством деревенских перин и подушек. Почти все верхние ярусы были завалены чемоданами с офицерским имуществом. Внизу, под спальными местами, лежали ящики с продовольствием, вином, свежими фруктами, вплоть до апельсинов и лимонов. Мы знали, что совсем недавно на плацдарм "для прыжка на Москву" приезжал Гитлер и привез для близко стоявших от столицы частей эти дары. На длинный стол выкладывали консервные банки, пачки галет, черный хлеб, завернутый в целофановую бумагу. Кое от кого уже попахивало ромом и коньяком. Решительно отказавшись от выпивки, я объяснил командирам сложность обстановки, в заключение сказал в категорической форме:
- Тот, кто сегодня выпьет, будет строго наказан!
Все напитки были собраны в одно место, укрыты брезентом - под ответственность моего коновода Калибека, совсем не употреблявшего спиртное.
Я разрешил командирам ложиться спать, да и самому не терпелось скорее прилечь. У командира есть своя священная заповедь: он не ляжет спать, пока не сделает всех не терпящих отлагательства дел. Полным ходом шла сортировка и вывозка трофеев. За всем этим строго следили Семен и Калибек. Мне было не до этого: приехавший из штаба дивизии офицер связи сказал, что там не сразу поверили моим донесениям. Очистив край стола, я быстро набросал схему своей обороны, указал место командного пункта и дописал в донесении несколько горьких слов.
Теперь я мог немного отдохнуть, но не тут-то было. Из штаба дивизии вернулся отвозивший трофеи Семен Хандагуков, а с ним прибыли заместитель командира дивизии по политической части гвардии полковник Федоров и командир разведывательного дивизиона гвардии майор Нилов.
Я доложил обстановку.
- Читал, брат, твои донесения... Уж больно ты рассердился,- улыбаясь, заговорил полковник.
- Мне же не поверили! - горячился я.
- Этому трудно было поверить,- признался Михаил Алексеевич.
- Слишком силы были неравные, потому и не верилось,- заметил Нилов.- Начальник штаба дивизии оформляет на ваших людей наградные листы, а ты нас встречаешь совсем хмуро... Угостил бы чем бог послал?.. Мы тебе еще один танк прислали.
- Танкистам подвезли горючее. А когда они на своих железных конях - сила! Двадцатая дивизия должна выдвинуть сюда два кавалерийских полка, с артиллерией,- продолжал Михаил Алексеевич, с аппетитом уничтожая разогретые на сухом спирте консервы, запивая чаем с вареньем.
Приехавшие гости решили расположиться на отдых, но я категорически воспротивился этому, стал уговаривать, чтобы они отправились в Карпешки. Там было безопасней, а тут каждую минуту обстановка могла осложниться.
- Ладно, майор, не станем их стеснять, да и все равно его не переспоришь,- согласился Михаил Алексеевич.
- Ну что же, в Карпешки так в Карпешки, там как раз мы оставили своих коней,- проговорил Нилов.
Я велел Хандагукову проводить их до Карпешек, остаться там и как следует обработать раненую руку. Мы попрощались.
Не раздеваясь, я прилег отдохнуть, вытянул усталые ноги. Тело мое слабело, глаза слипались, но странное дело - где-то глубоко внутри сознание протестовало против сна. В то же время я был рад, что дал отдохнуть бойцам и командирам, обогретым, накормленным. Решил, что, пока не вернется лейтенант Бабкин, спать не буду. Вспомнив о "Железном потоке", я вынул его из полевой сумки и раскрыл книгу:
"За поворотом остановились казаки и стали рыть общую могилу. А бесконечные обозы, вздымая все закрывающие клубы пыли, двигались, скрипя, извиваясь на десятки верст по пролеску, и синели впереди горы. В повозках краснели накиданные подушки, торчали грабли, лопаты, кадушки, блестели ослепительно зеркала, самовары, а между подушками, между ворохами одежи, полостей, тряпья виднелись детские головенки, уши кошек, кудахтали в плетеных корзинах куры, на привязи шли сзади коровы, и, высунув языки и торопливо дыша, тащились, держась в тени повозок, лохматые, в репьях собаки". До чего же знакомая картина! Я даже подскочил на постели. Все это мы видели в прошлом, 1941 году, когда советские люди с детишками и таким же точно домашним скарбом уходили от фашистов в глубь страны, посматривая на нас, конников, укоряющими глазами. Однако почему так долго не возвращается Бабкин? Была у меня привычка, выработанная еще в особом кавалерийском пограничном полку: если в чем сомневаешься, еще раз проверь. Отбросив бурку, встал с постели, взял автомат и разбудил крепко спавшего Калибека. Он взял свой карабин, и мы поднялись по крутым, скользким ступенькам бункера. После душного подземелья в лицо хлынул снежный вихрь, гоня струйки поземки. Посреди пустынной улицы маячила долговязая фигура гвардии лейтенанта Бабкина. Он странно пятился к входу в блиндаж, хватая рукой пистолетную кобуру, нелепо кричал:
- Вот они, фрицы, вот!
Я взглянул и замер на месте. В сотне метров от меня, по левой стороне улицы, вяло и разболтанно двигалась цепь гитлеровских солдат. Другая группа шла с противоположной стороны. Видно было, как, нахлобучив пилотки по самые уши, они отворачивали лица от ветра. У ног их вихлясто мотались полы темно-зеленых шинелей... Мгновенно вскинув автомат, я дал длинную очередь сначала по одной группе, идущей гуськом слева от меня, а затем хлестнул свинцом по другой. Так же, стоя во весь рост, Калибек бил из карабина. Фигурки в темно-зеленых шинелях исчезли; словно растаяли... На снегу осталось несколько серых фигур. Приказав гвардии лейтенанту Бабкину поднять отдыхающих в блиндаже командиров, я кинулся к фундаменту сгоревшего дома. Рядом со мной очутился Семен. Неторопливо, по-сибирски выбирая цель, стрелял одиночными из автомата, после каждого выстрела что-то кричал станковому пулеметчику, в задачу которого входило прикрытие командного пункта.
Продолжая отстреливаться, мы поползли к нему с Калибеком.
- Ты чего спишь? - крикнул я пулеметчику.
- Заело!..
Я укрылся за щиток и поправил перекошенный в ленте патрон. Когда ведешь огонь из станкового пулемета, то чувствуешь себя куда спокойней...
В это время из блиндажа успели выскочить проснувшиеся командиры и тут же вступили в бой. Группа разведки противника, более двух десятков солдат, была уничтожена.
Мы снова в блиндаже. Сижу и читаю донесения моих трудяг-разведчиков. Они сообщили, что у ближайшего полустанка появились три танка противника и пять машин пехоты. Пытаются отремонтировать поврежденный нами бронепоезд. А с востока к станции Осуга подошел другой бронепоезд. Из Сычевки на станцию Скобелеве прибыли эшелоны с войсками и техникой. Танки своим ходом съезжают с платформ и сосредоточиваются вдоль шоссе Сычевка - Ржев. Едва я успел написать и отослать донесение в штаб дивизии, как блиндаж сотрясли несколько взрывов. Позже выяснилось, что это наши штурмовики бомбили догоравшие вагоны ремонтного поезда.
Наконец танкистам подвезли горючее, и вскоре танки ушли в открытый проход навстречу нашим наступающим войскам.
К вечеру прибыли обещанные замполитом командира дивизии два кавалерийских полка - 103-й гвардии подполковника Дмитрия Калиновича и 124-й гвардии майора Саввы Журбы.
Гремя по мерзлым крутым ступенькам ножнами кривой кавказской шашки, в сопровождении двух автоматчиков и адъютанта в блиндаж спустился Дмитрий Калинович. Я подал команду "встать", но подполковник, взмахнув снятой с руки кожаной перчаткой, дал понять, что ему сейчас не до церемоний. Сунув перчатку в карман белого полушубка, склонился к разостланной на столе карте, бегло пошарил темными, чуть прищуренными глазами, сказал:
- Добре.- Увидев рядом с картой случайно оставленную мною книгу Серафимовича, пытливо взглянул на меня, листая ее, продолжал:- И над картой колдуем, и книжечки в червонном переплете почитываем... Ого! Я бы сам возил с собой такую вместе с наставлением для полевых штабов. Огненное это, браты мои, сказание о героях-таманцах! Ладно, старшой, не трать время на доклад. Мне все известно. Дрались вы молодцом! Будем считать, что участок твой принят. Полк майора Журбы на левом фланге, а мы на правом - до Белохвостово включительно. Туда мы с тобой еще проскочим. Разумиешь?
- Разумию, товарищ гвардии подполковник, только вот удержать участок...
Я откровенно высказал свои сомнения.
- Будем стараться! - подполковник сдвинул на затылок серую ушанку и, покосившись на прибывших с ним людей, хитро щуря умный глаз, добавил:- Добре, товарищи. Ставлю одно непременное условие: хотя трошки неисполнения приказа - расстрел.
Не успел я и рта раскрыть, а Калинович уже прятал мою книгу в полевую сумку, приговаривая:
- Вот и спасибо, дружище, спасибо. Я тебе тоже какой-нибудь трофей подкину. За нами не пропадет. А сейчас, братка, добежим до Белохвостово и все там обмозгуем.
3
Сколько мы с ним в тот лихой час ни мозговали, к исходу дня гитлеровцы силами двух батальонов, при поддержке танков и бронепоездов повели наступление одновременно на Никишино и Белохвостово, вытеснили прибывшее подкрепление. Бронепоезд противника снова закрыл нам выход через линию железной дороги, а его танки оседлали Ржевский большак. Семь кавалерийских полков с артиллерийскими дивизионами на конной и моторизованной тяге, более двухсот повозок и саней с боеприпасами и ранеными сгрудились в мелколесье на небольшой площади - между Ржевским большаком и линией железной дороги. Оставаться на этом гиблом месте было нельзя: над мелколесьем, завывая моторами, кружили фашистские самолеты. По рации мы получили приказ штаба фронта: прорываться через большак и уходить в тыл.
Никогда не забыть этого серенького, пасмурного утра. Семь колонн всадников выстроились в молодом заснеженном лесочке и ждут сигнала. Слышно, как громыхают гусеницами и беспорядочно стреляют из пулеметов фашистские танки. Ходят взад и вперед по Ржевскому большаку, который мы должны пересечь. Мы еще ждем, когда по ним ударят с флангов наши пушки, которые выдвинул полк Дмитрия Калиновича - ему отданы вся артиллерия и обозы с ранеными. Как все эти колеса и сани он перетащит через большак? Вдоль шоссе протекала крохотная речушка, обозначенная на карте синей, едва заметной нитью. До речушки нужно было пробиваться несколько сот метров через молодой лес, поросший кустами черемухи, можжевельника, черноталом и суковатой прибрежной ольхой. За большаком расстилалось широкое поле, а за ним примерно в двух километрах начинался настоящий смешанный лес. В нем было наше спасение.
Пушки Калиновича ударили неожиданно, буйно разнося по лесу тяжелый гул. Кони тревожно завертелись на месте. Подо мною была горячая, необыкновенно резвая кобылица по кличке Флейта. Я легонько тронул ее шенкелем и поехал вперед. На правом фланге от нас шел полк Капустина. Гвардии майор Капустин был ранен, и теперь этим полком командовал начальник разведотдела дивизии майор Федота. Между кустами мелькала его бурка, закрывшая до самого хвоста круп большой черной лошади. Только вперед! Справа ломают кусты кони федотского полка, слева мелькают всадники штаба дивизии. Семь колонн идут на очень короткой по фронту дистанции. Идут ощупью. Слышим первые, особенно неприятно шипящие пули. Они шарят по верхушкам деревьев и сбивают прилипший к веткам снег. На флангах гулко бьют дивизионные и полковые пушки Дмитрия Калиновича. Не будь этого прикрытия, нам пришлось бы совсем плохо. Гулко рвутся снаряды наших пушек. Лес поредел. А вот показалась и безымянная речушка, заросшая ольшаником и занесенная мягким слоем пушистого снега. А впереди, на той стороне, крутой обрыв, предательски сглаженный белой снежной периной. А воздух так густо нашпигован шипящим свинцом!
Я резко посылаю вперед лошадь, но она упрямится и пытается повернуть назад, чует опасность. Нервы предельно напряжены, но я настолько собран, что позволяю себе пустить в ход плеть, шепчу лошади что-то на ухо... Толкнув меня стременем в бедро, вперед вырывается мой коновод и, разогнав коня, погружает его в мягкий снег чуть ли не по самые маклаки. Калибек выпрыгивает из седла и тянет лошадь за повод, она бьет ногами и выбрасывает на снег черную, перемешанную со снегом жижу. Видимо, речушка славится летом своими студеными родниками, а зимой не замерзает. Со всех сторон слышны стоны, ругань, крики; ворочаются в грязи под пулями кони и люди. Я не выдерживаю и со злостью вонзаю шпоры в бока Флейты, и она вихрем переносит меня на ту сторону и только задними ногами чуть касается мягкого, запорошенного снегом берега. Потом, как кошка, лежа на брюхе, царапает передними подковами крутизну... "Ну, голубка моя, давай, давай же",- шепчу ей. Рывками Флейта выползла на край обрыва, стремительно вскочила, качаясь подо мной, несколько раз встряхнулась, протяжно всхлипнула и устремилась вперед. Я выправил ее бег и тут, услыша крик, взглянул вправо. Там на черной лошади, с блеснявшим над буркой широким клинком размашистым галопом скакал майор Федота.
И вдруг я вижу впереди скачущего майора приземистые фигуры в лыжных, желтого цвета комбинезонах с торчащими на груди темными автоматами и только сейчас соображаю, что это враги. Они маячат по всему снежному полю. С опаской оглядываюсь назад. Коновод и мои люди стреляют на ходу. Слева - зрелище, которое не забыть: грозно, напористо, словно призраки, выскакивают черные бурки на распластанных конях вперемешку с белыми полушубками, а из речушки - все новые и новые всадники.
...Помню еще черный взброс земли и противный запах гари. Это рвались вокруг снаряды. Помню приближающийся зеленоватый лес, горластые, надсадные, дорогие мне боевые песенные возгласы...
События, люди, их голоса, жесты, поступки - все запечатлено, зафиксировано памятью. Мысленно подытоживаю всю свою жизнь. Наверное, подошло время, да и о чем еще думать, как не о прошедшем: о детстве, о матери, о юности, о друзьях и товарищах, испытывая особое, кровное, братское чувство к живым и погибшим. Разве забудешь улыбку Алеши Фисенко на широком мальчишеском лице, басовитый, насмешливый говорок Георгия Бабкина, спокойствие и степенность Бориса Ефимовича Жмурова, чубастую, красивую голову Феди Матюшкина и звучный, песенный тенор его, тихую, размеренную, всегда душевно теплую речь Михаила Алексеевича Федорова, страдающее лицо полковника Михаила Даниловича Ягодина при виде исхудалых, голодных детей, приехавших к нам в лагерь на салазках подбирать кости и конскую требуху для изготовления "рубца"; бурята Семена Хандагукова с твердой, убедительной приставкой "однако", горячего и пылкого сердцем Савву Петровича Журбу, Дмитрия Ефимовича Калиновича, совершившего беспримерный подвиг. Бесконечно длинен мой список в раскаленном мозгу. Я уношу его в своем сердце к месту, предназначенному мне судьбой.
4
После бешеной скачки через Ржевский большак охватила, обдала меня хвоей благодатная зимняя тишина леса.
В длинном белом полушубке с загнутыми полами, подстегнутыми командирским ремнем, с перекрещенными на широкой спине портупеями Семен Хандагуков водил вокруг двух тонкоствольных сосен навьюченных, тяжело дышавших коней. Взъерошенная от недоедания и пота неприглаженная шерсть дымилась на крупах и быстро покрывалась серебристым инеем. Я отсек клинком несколько еловых лапок, бросил на снег, присел на них и снял валенок, чтобы перемотать портянки. Не помню уж, когда разувался.
- Простудишься,- сказал подъехавший гвардии майор Федота. Он привел с собой эскадрон капитана Гука, смуглого, малоречивого детины в черной бурке.
Федота сообщил, что, перемахнув Ржевский большак, мы стоптали батальон эсэсовцев, которые наверняка начнут преследование.
- Подполковнику Калиновичу надо выковать золотой крест за то, что отсек пушками танки противника.
- Замнем это дело и займемся другим,- сказал Федота и передал мне приказ штаба дивизии, который гласил, что 9-му и 12-му полкам необходимо организовать засаду и встретить преследующего нас противника плотным огнем.
Из донесения Матюшкина узнаю, что часть гитлеровцев идет по нашим следам на лыжах. Остальные тремя колоннами растянулись по просеке. Идти им по разрыхленному снегу трудно, мешают торчащие в снегу пни. "Идут и почему-то галдят как ненормальные. Пьяные, что ли?" - заключает свое донесение Матюшкин. Посылаю со связным приказ Матюшкину, чтобы он, оставив группу наблюдателей, сам вернулся. При приближении противника разведчики должны скрытно отходить.
Мне всякий раз тревожно за Федора Матюшкина. Так и лезет на вражеский огонь.
- Почему выскакиваешь? - укорял я его.
- Так ведь кто-то должен поднять людей.
- Командиры взводов...
- А я, значит, позади? Да кто меня уважать-то станет? Да я сам на себя плюну...
С Матюшкиным и Федотой мы залегли в старом противотанковом завале, прямо в боевых порядках, подпустили всю эту галдяющую толпу на верный выстрел и открыли плотный, губительный огонь. Противник понес большие потери и преследование прекратил.
Мы сели на застоявшихся коней и к утру соединились с основной группой, которая по приказу штаба Западного фронта стала условно именоваться "Кавказ".
В тот же день перед строем был объявлен приказ о награждении меня орденом Красной Звезды.
Через двое суток конница втянулась в обширный Медведовский лес.
На партийном собрании я, кандидат, был принят в члены Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Все проголосовали за меня единодушно.
5
Лес. Урочище татаринских дач. У нас давно нет продуктов, фуража, а главное - мало осталось боеприпасов. Ждем самолетов с Большой земли, но все время идут снегопады, метет пурга на пролесках, ветрище скрипуче раскачивает могучие сосны. Живем в наскоро вырытых землянках. Кормим коней ветками. Все, что можно было взять в ближайших селах, скормили. Мы отрезаны от наших главных сил, находимся в тылу врага. Неподалеку от нас действуют партизаны.
- Люди и кони слабеют,- сказал мне однажды гвардии полковник Федоров.- Есть намерение разгромить гарнизон противника в Кабаново. Командование хочет, чтобы это дело возглавил ты. Что скажешь?
- Не возражаю.
- Вот и хорошо. Тебе снова будет придан эскадрон лейтенанта Фисенко и часть партизан из отряда капитана Денисова. Поезжай к ним в штаб, отдохни пару дней, попарься в бане, подкрепись на их харчах, договорись: сколько они могут выделить людей, с каким вооружением и боезапасом. В Кабаново гарнизон, примерно две роты велосипедной бригады и хозяйственная часть, располагающая запасами продовольствия. Прикинь, как намерен осуществить эту операцию. Вернешься - доложишь свой план.