Боцман вдруг взял его властно за локоть и надвинулся вплотную.
- Со следующего захода будет поздно. Утопим торпеду!
- А так? - Буров заколебался. - А так, с твоим выходом? - Он и не догадывался даже, о чём говорит боцман. Но времени не оставалось.
- Так вернее, товарищ командир!
- Добро! - Буров провёл ладонью по мокрому лицу, взглянул на него с доверчивой надеждой и ещё раз выдохнул: - Добро, боцман! Действуй!
Через минуту катер, вздрагивая корпусом от ударов волн, застопорил ход метрах в десяти от торпеды. И вдруг Буров увидел, как чья-то крупная фигура в робе, опоясанная пробковым поясом, метнулась за борт. Широкий луч прожектора скользнул следом за ней - от самого борта к торпеде.
В яркой ухабистой полосе, дымящейся водяной пылью, то ныряя в валы, то взлетая на них, к торпеде размашисто плыл боцман. Ему сразу же удалось пробиться почти наполовину вперёд, но вдруг его занесло на взметнувшийся косматый гребень и швырнуло назад, к самому борту.
- Трос! Трос выбирай! - закричал кто-то с бака. - Держись, боцман!
- Ноги в борт, Семен! - Грачев, перегнувшись с мостика, отчаянно размахивал руками. - В борт, Сема, в борт!
Буров увидел боцмана совсем близко. Согнувшись скобой, Лопатин ногами и руками успел упереться в борт. Волна накрыла его сзади, подмяла под себя, и казалось, вот-вот вдавит в корабельную обшивку. Катер осел под её ударом. Она с ревом перекинулась через палубу, а боцман, выдержав чудовищной силы напор, выбрав момент, оттолкнулся от борта и уже вновь пробивался к торпеде.
В эти долгие минуты Буров, растерянный, поражённый увиденным, проклинал себя за то, что разрешил боцману пойти на такой риск. Проклинал, хоть и не мог такого предположить... Слишком близкой, ощутимой была теперь опасность, чтобы он мог не думать об этом. Ему казалось, что сам он никогда бы не решился вот так, без крайней нужды, один на один схватиться с дикой стихией. Но в отдельные мгновения он забывал обо всём: какой-то яростный, хмельной порыв зажигался в нём самом, и ему хотелось крикнуть ревущему морю: "Нет, не возьмёшь! Семена Лопатина не возьмёшь!"
А боцман всё ближе, ближе продвигался к торпеде. То и дело его отбрасывало назад, но он вновь устремлялся к ней, очень близкой и недоступной. Был момент, когда казалось, вот-вот он ухватит её за рым, но она вдруг ускользала в сторону, и ему снова приходилось гнаться за ней. Были моменты, когда боцман едва успевал увильнуть: водяные глыбы швыряли её навстречу, и она грозила расплющить его своим литым, тяжёлым телом. Теперь он чаще нырял в наступающий вал, а не стремился взобраться на его гребень.
Катер валяло с борта на борт, как ваньку-встаньку.
Буров поглядел на часы: оставалось ещё двадцать минут. Прикинул: "Семь на буксировку. А боцману на, обратный путь? Тоже минут семь. Значит, значит... Но ведь не сделано пока самое главное. Вон она, подлая, мечется..."
Он увидел вдруг, как Лопатин прыгнул на торпеду, обхватил её руками и ногами. И тут же они вместе провалились под воду. Словно в преисподнюю. Бурову казалось, что следующей секунды в его жизни никогда не будет... Он затаил дыхание и только чувствовал, как гулко ухает сердце. "Но ведь оно тоже отбивает время! Почему же нет Лопатина? Почему нет?"
Катер внезапно взлетел на высоченный горб. И в свете прожектора все увидели, что с бака к торпеде струной натянулся стальной трос. За него надёжно и ловко держался боцман. То провисая между валами, то исчезая в них, он хватко перебирал трос руками и быстро двигался к борту. - Всё! - ошалело крикнул Грачев и повернулся к Бурову: - Теперь всё, товарищ командир! Загарпунил!
У борта Лопатина подхватили сразу несколько рук. Втащили его на палубу. Потом Буров услышал, как захлопнулась дверь ходовой рубки: голоса затихли. Торпеду не стали заводить за корму - некогда было. Буров решил сманеврировать, нетерпеливо звякнул машинным телеграфом.
- Лево руль! Держать на "Медузу"! Отличительный видите?
- Вижу, товарищ командир! - Грачев чуть помолчал, потом засмеялся: - Ох и валяет! Того и гляди, клотиком по волне лизнем. Но теперь чепуха, теперь порядок, считай, дома...
Через час, когда катер уже возвращался в базу, Буров наконец спустился вниз. Радисту каким-то чудом удалось согреть чай. Он протянул большую эмалированную кружку Бурову:
- Погрейтесь, товарищ командир. Не напьётесь, ещё половину можно...
- Спасибо. - Буров обхватил озябшими руками горячую кружку и... улыбнулся. - Как хорошо! Как хорошо-то, Цыбин, а?
- Ещё бы! - согласился радист. - Столько часов на таком холоду. На эсминце вон иль на "Медузе" посиживают в тепле, да малость покачиваются. А тут так закаруселивает...
- Да, на наших катерах потуже приходится, - шумно отхлёбывая чай, сказал Буров. - Ну, а что боцман?
- В кубрике, под тремя накидками.
Буров толкнул люк и вошёл в кубрик. Боцман, укрытый одеялами, лежал на койке и молча глядел на него. Лейтенант отвёл взгляд, прислушиваясь к скрипу шпангоутов.
- Поскрипывают?
- Скрипят. - Боцман шевельнул губами и снова умолк.
- Трудно было? - неожиданно для себя спросил участливо Буров.
- Не очень, товарищ командир
- Страшно?
- Не очень.
Оба вдруг разом улыбнулись. Буров присел напротив и стал отхлёбывать чай.
- Хотите согреться? - Он не знал, что бы ещё сказать, и глядел на впалую щеку боцмана с широкой ссадиной.
- Не помогает, товарищ командир, - сказал боцман. - Две кружки выпил, а никак не отойду. Знобит малость.
- Постойте! - Буров вдруг вскочил и метнулся из кубрика. Через минуту появился вновь, держа в руках толстый шерстяной свитер. - Вот, наденьте! Как в бане будет.
- Что вы, товарищ командир, - смутился боцман.
- Надевайте, надевайте, стесняться нечего. Такое дело...
Буров откинул с него одеяла и отшатнулся. Руки боцмана по самые локти были замотаны бинтами.
- Это так, тросом немного. Одни царапины, - виновато улыбнулся боцман. - Мигом подживет.
Буров осторожно натянул на него свитер, заботливо укрыл одеялами.
- Знаете, мне бабушка его прислала недавно. Она в Сибири живёт, в Канске. Узнала, что я здесь служу, вот и прислала. "Холода, - пишет, - у вас пуще наших, должно быть. Носи, внучек, поминай старую". Чудная она у нас и такая непоседа... - Буров вдруг смутился от своих слов: "Какую-то чепуху несу. Разве это к делу относится?.."
- А вы сами откуда, товарищ командир? - неожиданно спросил боцман.
- Сам я? Сам я москвич, Лопатин. С Таганки. Не слыхали? - Буров поправил подушку. - Ну, я наверх. Постарайтесь уснуть. Скоро придём домой. - И, уже приоткрыв люк, на секунду задержался. - А вы, Лопатин, откуда?
Боцман вскинул на него усталые глаза, облизнул пересохшие губы.
- Я волгарь, товарищ командир. Саратовский. Бурову стало неловко. "Ведь я же совсем не знаю своих парней", - с досадой подумал он и заспешил наверх.
Море ухало с тяжкими надрывами. Чёрное, как сама ночь, оно бушевало рядом с низкими бортами катера, гривастыми волнами вкатывалось на палубу Ветер не утихал, но теперь стал попутным.
Буров поднялся на мостик, крикнул Грачеву:
- Ну, как тут у вас? Порядок?
- Порядок, товарищ командир! Держу в кильватер. Видите, впереди огоньки? Это корабли наши!
- Вижу! Отстрелялись, домой торопятся. - Буров опустил козырек шлема на лицо и тряхнул Грачева за локоть. - Идите чайком побалуйтесь! Пока не остыл.
- А на руле?
- Я постою сам. Идите! - Буров широко расставил ноги, навалился грудью на штурвал и стал вглядываться в ночь, в мерцающие ходовые огни идущих впереди кораблей.
Он думал о том, что предстояло сделать при возвращении в базу после этого похода. Дел набиралось много, и все они казались ему важными и очень срочными. Все до единого!..
АНТОНОВ МЫС
Памяти Анатолия Ивановича Суркова
Такая вот лукавая присказка ходила у нас на Севере среди моряков в те далёкие пятидесятые годы:
Хоть разъярься в сто баллов, Буян-Океан,
Всё равно усмирят тебя "Ара", "Гагара", "Баклан"…
Была это, конечно, милая, ласковая шутка над тремя старенькими, утлыми суденышками, построенными невесть когда и давно отслужившими корабельный свой век. Причислены они были к так называемым вспомогательным судам, вооружения не имели никакого совершенно, носили над неуклюжими рубками гидрографический флаг и выполняли самую незамысловатую работу: доставляли продовольствие и почту на сигнальные посты и маяки, горючее и зарплату в рыболовецкие артели, избирательные бюллетени во время выборов. Одним словом, за боевые единицы их уже и не принимали. Надо было видеть, как эта неразлучная троица выходила в кильватер из бухты, постреливая сизыми кольцами дыма из тонкошеих труб, потукивая слабенькими двигателями, как моряки с элегантных эскадренных миноносцев и сторожевиков провожали их насмешливыми добрыми взглядами, желая им счастливого плавания. А они, точно старички пенсионеры, растратившие силы за долгую трудовую жизнь, но не желающие выказать немощи, шли вдоль побережья, выжимая всё возможное из своих машин. Однако сил хватало лишь на четыре-пять узлов, не больше: старость не обошла и их стороной...
Правда, и они были когда-то молодыми и выносливыми, и ходили слухи, будто в военные годы проводили даже постановку минных полей, а после войны сами же их и вытраливали, благо нужда в этих полях отпала. Возможно, так оно и было на самом деле. Но шло время, и через несколько лет и понять было нельзя, где тут правда, а где вымысел - моряки на выдумки досужи. К тому же "Ару" и "Гагару" вскоре списали по чистой и под прощальные гудки пароходов вывели из бухты и отвели на морской погост.
Не миновать и "Баклану" отправиться вслед за своими близнецами, если бы не его командир мичман Суходолов. Собирался старый сверхсрочник отплавать в том году последнюю свою кампанию - двадцать пятую за жизнь - и уговорил командование пощадить суденышко: дескать, вместе и выйдем в отставку, как-никак последние шесть лет душа в душу проплавали.
И начальство уступило...
В конце октября, когда сизая от мазута вода в бухте стала затягиваться первым ледком, "Баклан" неожиданно получил срочное задание - доставить продовольствие группе геологов на северо-восточное побережье.
В ту пору отдалённые края эти были ещё не обжитыми, на многие десятки, а то и сотни километров побережье оставалось пустынным. Геологи только-только начинали здесь свои поиски, сулившие открытия богатых месторождений. Крупных экспедиционных баз пока не существовало, и небольшие изыскательские партии, состоящие всего из нескольких человек, зачастую отправлялись в поиск, полагаясь лишь на свои силы. Правда, была у них надёжная опора: они знали, в случае беды на помощь всегда придут военные моряки, в какой бы дали от них ни находились. Больше серьёзной помощи ждать было неоткуда...
Вот и на этот раз из геологической партии в ближайшую военно-морскую базу поступила тревожная радиограмма: "Остались без продовольствия, патронов. Наступают холода. Находимся на берегу залива Благополучия. Экспедицию необходимо продолжить. Ждём помощи. Каменев".
"Баклану" не единожды доводилось ходить вдоль этого безлюдного северо-восточного побережья в отдалённые рыболовецкие артели, и мичман Суходолов хорошо знал эти места. И хоть сам он считал себя коренным балтийцем - прослужил на Балтике больше семнадцати лет, отвоевал всю войну и лишь позже был переведён сюда, на Север, - за эти годы успел, как любил говорить, "осеверяниться". И вот теперь, когда Суходолов сам для себя окончательно решил вопрос об уходе в запас - четверть века всё-таки отплавал, - выпал на его долю этот неожиданный поход. Как подарок посчитал его, как награду за долгие годы, отданные флоту и морю. И он порадовался тому, что ещё раз, теперь уж последний в жизни, удастся увидеть это суровое побережье. Увидеть - и попрощаться с ним навсегда, потому что собирался с семьёй перебраться на материк.
Поход предстоял недальний, в видимости берегов, и мало кого беспокоил - дело привычное. Только в такие - каботажные - плавания и посылали "Баклан", на котором, кроме компаса, не было никаких других навигационных приборов. Да и не нуждался в них Суходолов: прибрежную полосу, считай, с закрытыми глазами смог бы вычертить на карте.
Полагали, что вернутся в базу не позже чем через три дня. Получив приказ, спешно погрузили продовольствие для геологов, недельный запас взяли для себя и, не мешкая, вышли в море, держа курс на залив Благополучия, до которого было миль восемьдесят.
На другие сутки около полудня "Баклан" застопорил ход кабельтовых в трёх от пустынного берега. Ближе подходить было опасно: подводное каменистое плато чуть ли не на полмили выдавалось в океан. По отмели, отскакивая от хлесткого прибоя, вскипавшего между огромными валунами, бегали геологи, размахивая руками, припрыгивая и что-то крича. Ветер уносил их крики в сторону суши, ничего нельзя было разобрать, и казалось, что они исполняют какой-то странный танец.
- Наголодались ребята, - жалеючи сказал мичман Суходолов рулевому Клинову, - Не так запляшешь, когда столько времени без продуктов. - И тут же отдал команду: - Шлюпку на воду! Погрузить продовольствие.
Суходолов спешил. Погода портилась, с океана ледяной ветер нёс снежные заряды, стада седогривых волн катились на берег. Вдали едва различались горбатые контуры сопок, отливающие голубизной от недавно выпавшего снега, точно шли там бесконечные караваны голубых великанов верблюдов.
Едва последний мешок с продуктами опустили в шлюпку и боцман Кнып с Антоном Савиным взялись за вёсла, как Суходолов нетерпеливо крикнул;
- Отваливайте! У прибоя не зазевайтесь!
Он, конечно, надеялся на боцмана, человека бывалого, да и Антон - парень сильный и отчаянный, из сибиряков. А последнее крикнул им скорее для порядка: ребята толковые, без слов всё понимают.
Шлюпка отвалила от борта, пошла легко, подталкиваемая в корму накатами волн, уменьшаясь на глазах. Через несколько минут стало видно лишь, как две пары вёсел вспархивают над ней, словно стрекозиные крылышки. Проваливаясь между водяными холмами, взбираясь на гребни, она ходко шла к берегу. Казалось, ещё несколько взмахов вёсел - и очередной вал подхватит её и аккуратно вынесет на отмель. Но откатная волна столкнулась вдруг с мощной стеной наката, шлюпку вздыбило, поставило отвесно и швырнуло в сторону.
- Опрокинулась! - закричал рулевой Клипов не своим голосом и для чего-то начал лихорадочно вращать штурвал. - Товарищ мичман, перевернуло!
Суходолов и сам всё видел, сразу же приказал дать малый ход и выругался в сердцах:
- Прошляпили!.. Кто бы мог подумать, такие ребята! Лево руль! На шлюпку держать!
"Баклан" медленно, точно ощупью, двинулся вперёд. За бортом в сгущающейся, тяжёлой глубине, в прогалах между бурыми водорослями угрожающе скользило каменистое плато.
- Того и гляди, на банку напоремся, - с опаской сказал Клинов. - Не выберешься потом отсюда.
Шлюпка беспомощно торчала килем вверх, Возле неё, словно буйки, покачивались на волнах две крохотные фигурки.
Через несколько минут боцмана Кныпа и Антона Савина подняли на борт. Посиневшие от холода, поникшие от непоправимой беды, стояли они на палубе и, будто приговорённые, дожидались, когда шлюпку вновь поставят на киль. Надеяться было не на что, но они, замерзая па ледяном ветру, всё не уходили, словно чуда какого ждали. Наконец шлюпку перевернули. Схлынувшая вода обнажила пустое днище и скользкие голые банки.
Потрясённые случившимся, геологи стояли, застыв у самой кромки прибоя. Скорбно, молча смотрела на них вся команда "Баклана", и каждый из экипажа чувствовал какую-то свою, ничем не оправдываемую вину перед ними.
- Что ж им, с голоду теперь помирать? - ни к кому не обращаясь, сказал Суходолов. - Ах, какая беда, ребята, какая беда! - С минуту он напряжённо молчал, приглядываясь к ним, потом вдруг спросил: - Савин, как у нас с продуктами?
- Дней на пять, товарищ мичман, - виновато ответил Антон. По судовому расписанию он, радист, выполнял и обязанности кока.
- Может, кто и против?.. - натягивая глубже мичманку, спросил Суходолов. - Тут дело такое, сами видите... Мы через сутки, считай, дома, a им... - кивнул он на геологов.
Они хорошо поняли его. Все, один за другим, спустились в кубрик.
Бились волны о старые, ненадёжные борта "Баклана", поскрипывали переборки, погромыхивал перекатывающийся по пайолам упавший чайник. Суденышко круто заваливало с борта на борт.
- Заштормит к ночи, - сказал моторист Чхеидзе, - трудно будет идти. Сальник совсем нехороший.
- А если кто против, то что? - нахмурился Клинов, как бы спрашивая одновременно и Суходолова и всех остальных.
- Тот может взять свой паек. На одни сутки, на обратный путь. - Суходолов строго ждал, тревожась и не глядя ребятам в глаза. Он знал: сейчас решается многое. Но ответа так и не дождался. Вздохнул облегчённо: - Я так и полагал... - И приказал тут же погрузить в шлюпку все продукты и отправить геологам. Сказал, выбираясь на палубу: - Оставьте только две буханки НЗ.
Час спустя "Баклан" уходил от унылого, пустынного берега. Геологи, прощаясь, долго махали руками.
Боцман Кнып и Антон, подавленные, сидели в машинном отделении и сушили бельё на горячем двигателе.
В первую же ночь на обратном пути "Баклан" попал в беду: старый моторишко не смог осилить ураганного ветра, и судно понесло на скалистый мыс Крестовый. Суходолов знал: за мысом лежит бухта Изменная, но проход в неё столь узок и коварен, что даже днём при доброй погоде не каждый рискнёт пройти его. Однако другого выхода не было, и он на всякий случай отдал приказ надеть спасательные пояса.
Антон, упираясь в переборки, спустился в кубрик к боцману. Кнып лежал, надрывно кашлял - простуда скрутила его цепко. Сквозь задраенный люк и иллюминаторы змеились струйки воды, ржаво скрипели шпангоуты, ходуном ходила под ногами палуба.
- Вот... - Антон протянул спасательный пояс.
- Что наверху? - Кнып приподнялся на локтях.
- На скалы несёт. Мичман в Изменную хочет проскочить. Сам на руль стал.
- Не удастся, - убеждённо сказал Кнып. - Проход узок, не зря Собачьей пастью прозвали. Даже Суходолову не удастся.
- Разобьёмся?
- Давай наверх. Я сейчас, следом.
В непроницаемо-чёрной ночи гудел океан, оглушая, накидываясь на суденышко, темень слепила, и ничего нельзя было разобрать в этой дегтярной грохочущей темноте, лишь кинжальный луч прожектора с ходового мостика судорожно впивался то в водяные холмы, то в зубчатые мокрые скалы впереди. Антон совсем рядом увидел ощетинившийся "собачьей пастью" узкий проход в бухту, невольно отступил от борта и вцепился в поручни рубки.