- Эх, дети, дети, - с глубокой грустью заговорил он, вздохнув. - Я же знаю, что вы меня Чичей звали. Может, даже побаивались... Но какое же это было золотое, прекрасное время! Не ценили, казалось, так и быть должно... А теперь вот, с расстояния, ценим. Что ж, так уж все мы устроены. - Взял ручку, обмакнул в запылённую чернильницу перо и вывел в табеле "посредственно". - Держи, Ребров Федор. Ясно?
Федька взял табель, поднялся, попятился к двери. Сейчас, в эти минуты, ему почему-то стало нестерпимо жалко Чичу. Только теперь он понял, что ребята в школе зря подтрунивали над старым завучем. Ах, если бы можно было вернуть всё назад!
Сидор Матвеевич проводил ребят до дверей и, поправив очки, сказал с болью:
- Пусто стало кругом, так пусто... Ну, идите. И будьте счастливы, насколько это возможно в такое время...
Он отвернулся к окну, поправил шарф на худой шее.
Федька смотрел на его узкую сутулую спину, на подшитые серые валенки, и ему захотелось сказать старому завучу какие-нибудь добрые, тёплые слова.
Но Витька дернул его незаметно за рукав, шепнул:
- Пошли! В военкомат опоздаем.
И Федька успел только произнести:
- До свидания, Сидор Матвеевич!
Федьке немножко не по себе: ведь он даже и не решил, скажет матери или не скажет, что собрался на фронт. И сказать боязно - ни за что ведь не пустит! - и жалко её, если тайком. Витьке проще: у него отец погиб - он идёт мстить. Нет, всё-таки Федька, наверно, ничего не скажет ни матери, ни Катьке. Лучше напишет потом, уже с передовой.
Федька отнёс домой табель. Вышел во двор.
Тихо на улице, солнечно. Федька вспоминает минувшую ночь, и тишина эта, этот ласковый покой чудятся ему обманчивыми, затаившимися. Почти наяву видит он вновь судорожные лучи прожекторов в чёрном ночном небе, слышит оглушающий лай зениток, пронзительный визг осколков, далёкие, глухие разрывы бомб... Так было и этой ночью, и предыдущей, будет, конечно, и следующей - как по расписанию, бомбят Москву немцы, аккуратные, сволочи. К налётам и воздушным тревогам в городе давно привыкли, и потому все ночи кажутся одноликими, словно близнецы.
Радостно Федьке думать пока только об одном - об экзамене. Как он гладко прошёл! Федька понимал, что Чича как пить дать мог его завалить. Но почему он этого не сделал? Грозный Чича! Вчера он был совсем другим. Федька закрывает глаза, и ему хочется ещё раз увидеть кабинет, диван и старого завуча. Но он видит лишь стоптанные подшитые валенки и укутанную шарфом шею. Лица не видит - оно тоже закрыто шарфом...
Федька присел на крыльцо - их три в доме, а он живёт в среднем подъезде - и стал мысленно прощаться со всем, на чём останавливался взгляд. Он был уверен: это последние минуты перед расставанием, и потому легонько поглаживал шершавые тёплые доски, давно знакомые бурые пятна от мальчишеских прожигалок, Витька скоро должен появиться, а пока Федька может побыть наедине со своими мыслями. "Каков он, военком? Как он нас встретит?"
Федька никогда не видел живого военкома, но уверен, что тот должен быть высоким и сильным, непременно бывший конармеец или моряк и обязательно с боевым орденом Красного Знамени. Ещё бы: военный комиссар!
Федька видит: вот они с Витькой подходят к военкомату. Народу - яблоку упасть негде: все хотят на фронт. Как же быть? Но вот комиссар выходит на крыльцо, зовёт их к себе. Народ расступается, они важно и гордо идут по людскому коридору и следуют за ним в кабинет.
Здесь всё чинно и строго. Портреты Чапаева, Щорса, Будённого. На стене висят шашки, наганы, кинжалы. Комиссар расхаживает из угла в угол, затем останавливается у огромной карты, говорит: "Ну вот что, хлопцы. Времени терять не будем, фрицы к Москве подходят, сами видите. Учить мне вас нечему - и так всё знаете. Порубаете гадов - и назад. Назначение - первая кавалерийская бригада. - Снимает со стены две шашки и два нагана. - Коней, шлемы и прочее получите на месте. Действуйте!"
"Но ведь мы в моряки собрались, - чуточку разочарованно пытается сказать Федька, хотя и этому рад без памяти. - Нам надо мстить за Витькиного отца, капитан-лейтенанта Шестакова. Он же погиб на море. У нас клятва..."
"Командованию виднее, где вы нужней, - отвечает военком. - Всё, действуйте!"
От лёгкого толчка в спину Федька вздрогнул - видение исчезло. Перед ним стоял Витька.
- Пошли, как бы не опоздать.
Когда вынырнули из-за пятиэтажного кирпичного корпуса, Федька оторопел от изумления. Просторный, окружённый невысоким забором двор военкомата был весь запружен народом. Кого тут только не было! И женщины, и старики, но больше всего стриженных наголо парней. Над огромной толпой стоял приглушённый гул.
- Вот это да! - растерялся Витька. - Куда ж мы тут?
- А ну за мной! - скомандовал Федька. - Проведём визуальную разведку.
Они забрались на забор и стали смотреть, что творится во дворе. С забора никто не прогонял - кое-где на нём висели даже взрослые. Крыльцо здания военкомата было пусто, изнутри никто не выходил, никого не вызывали. Толпа потихоньку, но мощно гудела. Люди о чём-то говорили, спорили, некоторые даже лежали на траве.
- Порядка нет, - сказал Витька. - Фронту нужна помощь, а здесь что творится?! Построить бы сейчас всех, дать винтовки - и сразу в бой.
Федька потерянно глядел на толпу. Он представил вдруг, как в эти же самые часы, в эти минуты по всей стране, во всех военкоматах, на призывных пунктах собираются тысячи, может, миллионы людей для того, чтобы отправиться на фронт, и ему стало не по себе. До них ли, до пацанов, теперь взрослым?..
На крыльцо вышел невысокий военный в командирской форме, с наганом на боку. Подняв над головой руку, выкрикнул что-то. Но голос его утонул в общем гуле.
- Тише! Тише! - зашумели со всех сторон. - Военком говорит. Да тише же, дайте ему сказать!
Толпа нехотя затихала. Федька разочарованно смотрел на военкома: и не высокий, и не сильный. Но вот орден Красного Знамени у него действительно был - сиял на гимнастерке, и у Федьки немного отлегло на душе.
Наконец стало тихо, и военком опустил руку.
- Товарищи мобилизованные! Через десять минут посадка на машины! Провожающих прошу в сторону. Всё надо сделать организованно. Приготовиться!
Поднялся шум, толпа загудела, зашевелилась, заголосили женщины. Возле забора резко взвизгнула гармонь. Сам собой раздался круг, и на середину выскочил здоровенный, наголо стриженный парень в гимнастерке и белых парусиновых ботинках. Лихо ковырнул носком пыльную траву, раскинул вширь руки - словно лезгинкой собирался пойти.
- Эх, жарь, Петруха! Где наша не пропадала! - И вьюном, вьюном пошёл по кругу, чуть не задевая стоявших. - Сыпь, Петя, жарь нашенскую!
Эх, сыпь, Семеновна!
Рассыпай, Семеновна!
У тебя ль, Семеновна,
Да юбка клеш - зелёная!
Молодая красивая женщина - наверно, жена его или невеста - ворвалась в круг и, тоже раскинув руки, заголосила:
- Гриша! Гришенька! Не оставляй одну, не оставляй!
Она кинулась ему на шею. Он кружил её, придерживая за плечи. А "Семеновна", подхваченная десятками голосов, бешено носилась над толпой, над пыльным двором военкомата:
Эх, сыпь фрицам!
Да подсыпай фрицам!..
Женщина отпустила Григория, несколько секунд постояла, жарко и влюблённо на него глядя, отчаянно тряхнула головой. И пошла мелкой сильной дробью, не заметив, как затоптала свалившуюся косынку. Она шла лихо, с закрытыми глазами, будто с каким-то вызовом судьбе - где наша не пропадала! - и по запылённому, серому её лицу сползала слезная тропинка.
- Гришенька, не оставляй! Будь они прокляты, Гриша!
Подъехали грузовики. Долго выкрикивали разные фамилии, называли каждого обязательно по имени-отчеству. Наконец все уселись, распрощавшись со своими, и кто-то зычно, нетерпеливо крикнул:
- Поехали! Чего лишне душу бередить. Минутой не надышишься! Тро-о-га-ай!
Ребята спрыгнули с забора. Машины, облепленные по бортам женщинами, медленно выезжали из ворот на улицу и тут же прибавляли скорость. Женщины постепенно отставали, махали вслед платками, что-то кричали. Потом последняя машина скрылась за поворотом, и на дороге Федька увидел опять красивую женщину, которая плясала с Григорием. Она стояла, обхватив голову руками, и ветер трепал распущенные волосы. По щекам её катились слёзы.
Федька остановился и неожиданно выложил новый план, поразивший Витьку простотой и доступностью.
- Верное дело! - сказал он. - Так к военкому не пробиться... Надо прийти сюда вечером и ждать его хоть до утра. Не будет же он сидеть там целую неделю.
Вечером, как только Федькина мать ушла в ночную смену, ребята опять примчались к военкомату. Двор в эту пору был совсем пустым, ни одного человека. Сквозь замаскированные окна просачивались тоненькие полоски света - чуть приметные в темноте ниточки.
- Значит, не ушёл ещё! - обрадовался Витька.
- Теперь глядеть в оба, - шепнул Федька. - Не прозевать бы.
В окнах, откуда просачивался свет (Маскировка не очень-то", - отметил про себя Федька), увидеть ничего не удалось. Ребята подобрались к крыльцу, тихонько приоткрыли дверь и, не удержавшись от искушения, шмыгнули внутрь. В конце длинного коридора тускло светила лампочка, на полу лежали мешки с песком, вдоль стен стояли некрашеные, свежеобструганные скамейки.
Пока ребята, замешкавшись, стояли в нерешительности, дверь в конце коридора вдруг распахнулась и из неё вышел долговязый военный, перетянутый портупеей. Дежурный! Отступать поздно. Тот увидел их, строго прикрикнул:
- Это ещё что такое?! Откуда вы взялись, орлы - вороньи перья?! - Подошёл ближе и, поглаживая подбородок, хитровато прищурился: - А-а, догадываюсь: вам, конечно, военком нужен?
Федька выступил вперёд:
- А он здесь - товарищ военком? Ещё работает, да?
- На фронт он вас всё равно не возьмёт, - устало сказал дежурный. - Поняли?
- Почему же не возьмёт?
- Ха! Вот стукнет хотя бы по семнадцать - заходите, милости просим. А теперь - шагом марш! Ну, вояки... Одних только вытурил, другие заявились... Хоть часового ставь.
Ребята присели на скамейку у забора, думая, что же теперь делать: дежурный здорово их озадачил. Молчали. Воздушная тревога ещё не началась, в небе пока всё было тихо и скучно, как в обыкновенном небе - ничего, кроме далёких звёзд и широкоротой бледной луны.
- Значит, военком не пошлёт нас на фронт? - печально спросил Витька. - Как же тогда?
Федька угрюмо молчал.
Рядом и на многие километры вокруг лежали улицы, бульвары, площади, стояли сотни, тысячи домов, работали заводы, электростанции, ходили трамваи, троллейбусы, метро. И было странно, неправдоподобно странно представить огромный город с населением в несколько миллионов человек, утонувший, затаившийся, без единого огонька в темноте подступающей ночи - стоял он и жил, словно прикрытый гигантским чёрным покрывалом от фашистских бомбардировщиков. А они, тяжело груженные бомбами, утробно гудя моторами, шли и шли на него целыми армадами, хищно подкрадывались из ночи в ночь. И когда городу становилось невмоготу, грозила близкая опасность, он ощетинивался яростным зенитным огнём, колющими лезвиями прожекторов - начиналась жестокая схватка...
Но пока тревога ещё не началась, хотя время её приближалось. Тускло, почти слепо освещая дорогу через щелочки в заслонках фар, изредка проезжали автомобили, проходили вдоль забора, тихо переговариваясь, люди. Настороженная тишина стояла кругом. Казалось, вот сейчас, с минуты на минуту, раздастся знакомый привычный голос в репродукторе: "Граждане, воздушная тревога!" - и загудят, заревут окрест паровозы и заводские гудки, завоют сирены, оповещая город об очередном налёте.
Они продежурили ещё около часа, совсем уж было потеряли всякую надежду, как вдруг калитка скрипнула, распахнулась и из неё вышел невысокий человек. Военком. Военный комиссар! Разве можно не узнать его?! Едва он поравнялся с ребятами, они, как по команде, вскочили, загородив ему дорогу.
- Товарищ военком! Товарищ военный комиссар, мы хотим узнать...
Он остановился, ничуть не удивившись, провёл ладонью по лицу и, как старым знакомым, сказал:
- А-а, это вы. И охота вам меня опять караулить?
- Нет, товарищ комиссар, мы первый раз...
- Выходит, обознался? - Военком пригляделся к ним. - Не разобрал в темноте. Думал, это вы меня вчера атаковали. Ну, извините, обознался, - другие, значит, были... Что ж, и от вас, вижу, легко не отделаешься. Присядем-ка. - Он опустился на скамейку, закурил, глубоко утопив спичку в ладонях. - Что-то тревога нынче вроде бы малость запаздывает. Фрицы, сволочи, аккуратны.
Ребята не спускали с него глаз.
Военком немного помолчал, куря папиросу, потом неожиданно сказал:
- На фронт, значит, хотите. Ну-ну, это хорошо...
Федька, обмер: "Ух, до чего же здорово сказал военком!" В эту минуту он был для него самым справедливым человеком на свете.
- Ну вот что, друзья мои, - произнёс военком. - На фронт я вас возьму. Обязательно возьму! Но скажите мне честно, что вы умеете делать? Ведь там не только "ура!" надо кричать - вот в чём вопрос. Фронт - это труд. Тяжёлый, изнурительный, опасный труд! Вот ты, например... - Он неожиданно взял Федькину руку повыше локтя. Пощупал мускулы. Федька что есть мочи напружинил их. - То-то и оно... Рано вам браться за эту работу, она не всякому взрослому по плечу. Вот подрастёте, окрепнете - тогда и приходите. Согласны? Ребята обиженно молчали. Военком продолжал:
- Что ты будешь делать на фронте? Оружие знаешь, стрелять метко умеешь?
Федька стушевался:
- Я? Мне уже пятнадцатый. - Он, конечно, год тут же прибавил. - Азбуку Морзе учил в школе, в радиокружок ходил. А вообще я бы в десант...
- Радиокружок - это хорошо. А с парашютом прыгал? Машину водить, военную карту читать, ориентироваться на местности умеешь? Может, ты немецким языком в совершенстве владеешь, а? Вот если бы ты всё это умел и знал, - неожиданно заключил военком с едва уловимой хитринкой, - хоть завтра отправил бы тебя на задание... И на возраст не поглядел бы... А ты чего притих? - обратился военком к Витьке.
Витька не отвечал: волновался.
- У него отец недавно погиб, - ответил Федька за приятеля. - На Чёрном море. Командир торпедного катера капитан-лейтенант Шестаков. Атака была на фрицевский миноносец...
- Вот видите, - печально сказал военком, полуобняв Витьку. - А уж отец у него наверняка был отважным, сильным и умелым человеком. Моряк! Верно я говорю?
- Верно, - подтвердил Федька. - Вот и нам бы с Витькой в моряки.
Военком сунул окурок под подметку, тщательно затер.
- Ну, теперь по домам, вот-вот тревога начнётся. А насчёт фронта давайте так. Ребята вы смышленые, смелые, вижу. Учитесь тому, о чём я говорил. А стукнет по семнадцать - заходите.
- Тогда и война кончится, - с огорчением сказал Витька. - Ведь дрались же мальчишки в гражданскую...
- Время другое было, совсем другое. Я и сам дрался, хлопчики. Как твой отец, тоже моряком был...
Ребята с удивлением посмотрели на него. Военком поднялся, потер ладонями лицо.
- Две ночи не спал... Ну, пошли...
Они проводили его до угла. Прощаясь, он остановился и сказал:
- Обиделись на меня?.. Напрасно. А знаете, что теперь надо делать, чтобы помочь фронту? В оба надо глядеть...
- Как это? - ребята подвинулись к нему.
- Всякое сейчас бывает - время военное: и шпионы, и вредители, и паникёры... Понимаете? Бывает, сигналы самолётам подают из темноты фонарём: мол, бомби сюда. А рядом военный завод... Случается, вредные слухи распускают, диверсии делают... Вот вам и боевое задание... Ну, а теперь идите. - Военком скользнул руками по ребячьим плечам и скрылся в темноте.
Был одиннадцатый час ночи. Далеко за городом, ещё на самых подступах к нему, вспыхнули отблески орудийных залпов, заметались в чёрном сентябрьском небе нервные щупальца прожекторов.
Фашистские самолёты снова шли бомбить Москву.
Ни седьмого, ни восьмого ноября тревогу не объявляли. Говорили, что в эти дни немцы посылали самолётов даже больше обычного, но ни один не прорвался к городу - на дальних и ближних подступах их рассеяли наши истребители и зенитчики.
Ребята знали: на Красной площади был военный парад и бойцы прямо с этого парада шли на фронт. В это верилось, потому что фронт был совсем рядом. Не верилось в другое: неужели фашисты могут взять Москву? А слухи такие ходили, и от них становилось не по себе.
Девятого ноября с самого утра повалил снег. Он падал густо, крупными хлопьями ложился на рано промерзшую землю. И этот бесшумно падающий снег, и целых три дня без бомбежек, удивительно непривычных тихих три дня, как бы настраивали на иной, мирный лад. Волей-неволей думалось, что немцы, возможно, никогда уж и не прилетят, больше не будет налетов и тревог и в Москве наступят спокойные ночи, какие были до войны.
Ребята полазили по подбитым танкам возле гаража, куда их пригоняли прямо с передовой на ремонт, потом забрались на крышу. Отсюда хорошо был виден их дом с покатой, шалашом, крышей.
Снег почти перестал идти, но всё было бело кругом - и танки, и огромные баки нефтебазы, что находилась за забором, сверху казались выкрашенными белилами. Был лёгкий морозец. Небо, очищаясь, раздвигалось вширь, и недалёкая церквушка голубела на светлом фоне, аккуратная и лёгкая, будто парила в воздухе. Вдруг из-за этой самой церквушки вынырнул самолёт. Вырастая на глазах, ревя моторами, он бешено мчался прямо на нефтебазу. Федька увидел маленькую черную точку, отделившуюся от его брюха. Потом другую. С ревом самолёт пронёсся над крышей. Что-то ухнуло рядом, рвануло, загрохотало. Затем ещё раз, другой, третий, но уже глуше, отдалённей. Федьку швырнуло упругой волной, прижало к чердачному лазу.
Витька бросился к нему.
- Цел? Федька, ты цел?! Со звёздами, собака! Я видел, со звёздами летел.
- Прямо днём! - возбуждённо говорил Федька. - Чего же зенитки молчат? И я заметил, точно, со звёздами. Подрисовали, сволочи! Хорошо, в баки не попал. - Голос у него слегка дрожал. - Было бы дело. Смотри, вон воронка, совсем рядом. Бомба, наверно, маленькая, а то бы всей нефтебазе капут.
Из ближнего к забору бака била тугая струя тёмной жидкости.
- Осколком прошило. Надо заткнуть!
Напор был сильный, струя вылетала на несколько метров, и они вдвоём с трудом вогнали в отверстие чоп, сделанный из палки и валявшейся неподалёку ветоши. Федька, оглянувшись, вдруг ахнул:
- Наш дом!
Замерев на мгновение, кинулись во двор. Разваленная крыша с торчащими досками, похожими на переломанные ребра, плясала перед глазами. Больше в эту минуту для них ничего не существовало.
Прямо напротив Федькиного подъезда валялась перевёрнутая телега. Тут же лежал и Лентяй, невыпряженный, неподвижный. Громадный, тяжёлый конь лежал на боку, поджав передние ноги, изо рта его, как из брандспойта, хлестала кровь. Возчик Семен Иванович неподвижно распластался рядом лицом вниз, в левой руке сжимая обрывок вожжей. Телогрейка у него на спине была в клочья посечена осколками.
Набежал народ. Кричали, суетились, требовали скорую помощь, врача.