4
Ночью с Атлантики потянул ветер. К утру это был настоящий шторм. О ремонте не могло быть и речи. Дигирнес, маневрируя, пытался держать "Олафа" против волны. Транспорт несло штормом на северо-восток.
Утром нас запросили по радио с флагмана. Дигирнес ответил, что всё в порядке, что он надеется скоро нагнать караван. Он хорошо понимал, что попытка пробиться к нам на помощь может дорого обойтись другим кораблям.
На второй день в трюмах показалась вода. Найти пробоину не удалось: по трюму, сорвавшись с найтовых, летали, как резиновые мячики, мои драгоценные ящики со станками.
На третий день механик доложил, что топлива до Мурманска не хватит. Дигирнес остановил машины и разрешил сообщить кодом о нашем положении. Но на отчаянные призывы радиста "Олафа" никто не отозвался. Нас уносило всё дальше на северо-восток. Транспорт дал заметный крен на левый борт - помпы не справлялись с откачкой воды.
Я встретился с капитаном в кают-компании, куда он заскочил на секунду выпить горячего чая.
- Где мы? - спросил я.
- У чёрта в пекле. - Дигирнес прислушался к вою ветра.
- И надолго?
- Не знаю… - Капитан, обжигаясь, допил чай. - Уповайте на милосердие божие… Тут есть островок - ничья земля…
Он не договорил - не хотел искушать словами судьбу.
Вбежавший матрос позвал капитана в радиорубку. Дигирнес, отставив стакан, бросился к трапу. Я поспешил за ним.
Молодой англичанин-радист, с воспалёнными от бессонницы глазами, метнулся навстречу капитану.
- Ну? - спросил Дигирнес.
- Нам отвечают. Вот радио, - радист протянул бланк радиограммы и счастливо улыбнулся.
Он плавал первый год, и ему, видно, было очень жутко один на один с оглохшим эфиром.
Дигирнес, взглянув на бланк, нахмурился.
- Почему открытый текст? Улыбка сползла с лица радиста.
- Я дал "SOS"…
- Что?!
- Я думал… Теперь всё равно…
- И наши координаты? Радист попятился.
- Мальчишка!
Я на всякий случай встал между радистом и капитаном. Дигирнес шумно вздохнул.
- Я предам вас военному суду. Кто это? - Он тряхнул радиограммой.
- Не знаю… Я поймал не сразу… Они радировали по-английски.
- Запросите - кто?
Радист кинулся к передатчику.
- Кодом?
Дигирнес махнул рукой. Застучал ключ. Мы молча ожидали ответа. И снова по какой-то причине радисту не удалось принять начала ответной радиограммы. Под писк морзянки его карандаш стремительно бежал по бумаге.
"…Следуйте нашим указаниям, - писал он по-английски. - Держитесь норд-ост-норд". Дальше шли градусы и румбы.
Связь оборвалась. Несмотря на все попытки радиста, неизвестная радиостанция молчала.
Мы с Дигирнесом вышли из радиорубки. Капитан вызвал к себе Иенсена и главного механика. После короткого совещания механик ушёл. Дигирнес сам встал к телеграфу. Заработали машины. "Олаф" тяжело развернулся. Море теперь бушевало за кормой. Мы легли на норд-ост-норд.
5
Было ещё светло, когда впереди показалась извилистая полоса берега. Радист принял обрывок новой радиограммы. Там опять уточнялся наш курс к острову. Дигирнес подчинился этому указанию. Маневрируя, он искусно вёл вперёд лишённый управления корабль.
Мы вошли в узкий, глубоко вдающийся в сушу залив. Здесь было тихо. Ветер остался позади.
Я стоял на мостике рядом с Дигирнесом. В наступившей тишине звонко кричали птицы. Чайки кружились над нашей палубой. По сторонам залива лежал пологий берег. К нему нетрудно было пристать.
Вся свободная от вахты команда была на баке. Люди молча смотрели на приближающуюся землю.
Дигирнес, не снимая руки с машинного телеграфа, негромко командовал рулевому. "Олаф" осторожно продвигался вперёд.
- Кажется, вам придётся представить радиста к ордену, - сказал я.
Капитан, не ответив, перебросил ручку телеграфа на "малый". И тут же палуба ушла у меня из-под ног. Я едва успел вцепиться в поручни.
Дигирнес рванул ручку на "самый полный назад", но "Олаф" даже не шелохнулся.
- Камни… - глухо сказал Дигирнес. - Их нет в лоции… Транспорт быстро кренился на левый борт. Дигирнес поднял мегафон.
- Всем покинуть корабль!
Первым метнулся вниз рулевой. Команду будто смело с бака. У левого борта спускали шлюпки.
Я попытался пробраться в каюту за вещами. Корабль продолжал валиться на борт. В переборках заклинило двери. Я с трудом вернулся обратно на палубу. Её уже заливала вода. "Олаф" почти лежал на боку. Шлюпки были спущены. В них прыгали люди. У борта дрались за спасательные круги. Дигирнеса нигде не было видно.
Через мгновение шлюпки отвалили. Опоздавшие бросались вплавь. И тут на палубе вновь появился Дигирнес. Он вылез из своей каюты с какой-то тряпкой и небольшим мешком под мышкой. Увидев шлюпки, он взволнованно закричал по-норвежски, но его никто не услышал.
Шлюпки отходили от корабля. Дигирнес тщетно кричал им вслед. Наконец он умолк и, придерживаясь за палубные надстройки, не спеша двинулся к корме. Я инстинктивно полез за капитаном. Где-то в глубине корабля послышалась музыка.
Вслед за Дигирнесом я перебрался на противоположную, поднявшуюся вверх палубу. Дигирнес задержался у флагштока, дёрнул фалреп. Британский флаг пополз вниз. Теперь я узнал музыку - это была знакомая пластинка Грига. Капитан оставил в своей каюте заведённый патефон.
Дигирнес сорвал восьмилучевой "Юниор Джек" и привязал к шнуру принесённое полотнище. Его сразу рвануло ветром. Вверх по флагштоку пополз красно-синий флаг Норвегии.
Две шлюпки, бешено загребая вёслами, стремились скорее отойти от тонущего транспорта. Между ними виднелись барахтающиеся в воде люди.
Дигирнес дождался, пока флаг достиг вершины мачты, потом бросил взгляд на опустевший корабль. Скользя по настилу, он дотянулся до высокого правого борта. Меня он не заметил. Неожиданно легко старик перебросил своё тело через поручни и с силой оттолкнулся, стараясь прыгнуть возможно дальше.
Я бросился за ним, в первый момент даже не почувствовав обжигающего холода воды.
Я успел сделать всего несколько взмахов, как позади послышался тяжёлый всплеск и слившийся с ним отчаянный крик людей.
Внезапное течение цепко потащило назад. Я рванулся изо всех сил. Только очутившись наконец в спокойной воде, я рискнул обернуться.
"Святой Олаф" уходил под воду вверх килем. Перевернувшись, транспорт обрушился на тех, кто пытался спастись с противоположной стороны. В этот момент я понял, что кричал Дигирнес своим товарищам: он хотел предупредить их о грозящей опасности.
6
Плыть было трудно. Тяжёлый меховой комбинезон тянул вниз и не давал как следует взмахнуть руками. Но надувшаяся пузырём на спине куртка поддерживала меня на воде.
Дигирнес скоро исчез из виду. Я уже совсем выбился из сил, когда ударился головой обо что-то твёрдое. Впереди был крепкий береговой лёд. Срывая ногти, я выбрался из воды.
Кругом было тихо и пусто. Мне стало страшно. В сентябре сорок первого я в одиночку выходил из окружения под Смоленском. Там я тоже был один, но вокруг стоял родной, с детства знакомый лес, кричали наши русские птицы, текли привычные, в пожухлых листьях ручьи. Никогда ещё не было мне так жутко, как на этой чужой, равнодушно белой земле.
Я побежал вдоль кромки льда, огибая залив. Мела лёгкая позёмка. Вода в заливе чуть рябила. "Олафа" уже не было видно. Казалось, ничего не случилось у этих тихих берегов.
Я долго бежал, подгоняемый холодом и страхом. Наконец впереди за снежной позёмкой показалась неподвижная фигура. Кто-то стоял на коленях с раскрытой книгой в руках.
Я подошёл ближе. Это был капитан Дигирнес. Перед ним распростёрся навзничь человек. Капитан молился. На снегу лежал Иенсен. Он был мёртв. Снег засыпал страницы старой библии. Капитан заметил меня, но не пошевелился, пока не закончил молитвы.
Потом мы вместе завалили тело штурмана камнями и снегом. Дигирнес был сосредоточен и молчалив; стряхнув снег, он бережно спрятал библию в прорезиненный мешок. Там лежали компас, секстант, хронометр и судовой журнал "Святого Олафа". Дигирнес записал в журнал несколько строк несмываемым карандашом. Потом медленно, так, чтобы я понял, прочёл написанное. Это было краткое сообщение о гибели корабля с упоминанием координат, даты и часа. Затем он указал место, где похоронен штурман Роал Иенсен. Капитан попросил меня расписаться вместе с ним под этой записью.
Мы двинулись дальше, обходя глубоко вдающийся в сушу залив. Мы тщательно осматривали берег, надеясь и боясь натолкнуться на кого-нибудь из своих товарищей. У кромки льда кое-где темнели маслянистые пятна, валялись выброшенные куски дерева. В заводи мирно покачивался спасательный круг с надписью "St. Olaf Tromsö". Кажется, это было всё, что осталось от нашего корабля.
Капитан угрюмо молчал, и я никак не мог решиться спросить его: кто же всё-таки дал радиограмму, приведшую нас к этому острову?
На противоположной стороне залива мы натолкнулись на остатки разбитой шлюпки с "Олафа". Мы обшарили каждый сантиметр земли и льда вокруг, но так и не нашли следов людей. Позёмка ещё не могла занести их, если бы кто-нибудь добрался до берега…
Становилось всё холодней. Промокший комбинезон не грел. Мы наломали досок от разбитой шлюпки и сложили костёр. В мешке Дигирнеса рядом с пачкой табака и трубкой оказался припасённый коробок спичек. Но доски никак не хотели гореть. Напрасно мы щепали тончайшие лучинки и, тщательно заслонившись от ветра, подносили к ним спички. Они гасли одна за другой, не успев передать своего слабого тепла мокрому дереву.
Я пошарил по карманам. Там не оказалось ничего, кроме напрочь расползшейся коробки сигарет. Я вставал, садился, снова вставал, ходил, но уже ничем не мог унять бьющую тело дрожь. Послышался шорох. Я обернулся. Капитан держал в руках судовой журнал и старинную библию Дигирнесов. Какое-то мгновение капитан как бы взвешивал обе книги, затем сунул судовой журнал обратно в мешок.
Затрещали вырываемые из библии листы. Дигирнес поднёс к ним спичку. Костёр разгорелся. От мокрой одежды потянулся парок. Капитан достал из кармана плоскую фляжку, отвинтил крышку.
- Глотните, это подкрепит вас. А что касается будущего… - Он вытащил из своего мешка отлично смазанный пистолет и несколько обойм. - Я думаю, нам удастся добыть какую-нибудь дичь.
Спирт обжёг горло, разбежался теплом по телу.
Капитан вынул карту и при свете костра показал, где мы находимся. Это был довольно большой остров в западной части Баренцева моря, километрах в трёхстах от материка. Дигирнес сказал, что нам следует идти на север к Шпицбергену - там база англичан. Но я совершенно не представлял, как мы сможем добраться туда без продовольствия и транспорта.
- Никто не знает меры сил человеческих, - сказал Дигирнес. - Капитан Роберт Вартлетт, которого я имел честь знать лично, однажды, потеряв корабль, прошёл вдвоём с эскимосом от острова Врангеля до побережья Аляски… Здесь, - Дигирнес указал на карте крошечный островок примерно на полпути к Шпицбергену, - здесь была русская научная станция. Если даже люди теперь ушли, то мы всё равно найдём там продовольствие и топливо. Это первый закон Арктики: оставлять всё для возможного пришельца. В крайнем случае мы там перезимуем. - Скажите, Дигирнес, - спросил я, - а здесь… на этом острове, никого нет?
- Это ничья земля, - не сразу отозвался капитан. - Судя по карте и лоции, здесь нет людей. Я бы очень хотел, чтобы эти сведения оказались достоверными.
7
На следующий день было пасмурно. Чуть таяло. Под ногами проваливался мягкий снег.
Дигирнес, сверяясь с компасом, держал направление строго на север. Он шёл быстро, чуть неуклюжей, перевалистой походкой. Казалось, он хотел как можно скорей уйти от места, где погиб его корабль.
Всё сильнее давал о себе знать голод. Почти из-под ног вспорхнула стайка каких-то птиц, похожих на небольших уток. Не боясь людей, птицы снова опустились неподалёку. Остановив Дигирнеса, я потянулся к пистолету, но капитан решительно отвёл мою руку.
- Не надо лишнего шума. Мы должны быть очень осторожны, мой друг…
Я запустил в них камнем, но, конечно, промахнулся. Птицы не спеша вспорхнули и снова, точно издеваясь, опустились на снег. Проклятые птицы ещё долго следовали за нами. Через час мне казалось, что я способен съесть всю стаю даже в сыром виде.
К вечеру снова поднялся ветер. Метель застлала всё вокруг, но капитан упрямо продолжал идти, ежеминутно сверяясь с компасом. Ветер пробирал до костей, однако всё заглушало сосущее ощущение голода.
За стеной снега ничего не видно, кроме смутно темнеющей впереди фигуры Дигирнеса. Чувство времени потерялось. Кажется, что долгие годы мы идём по этой белой равнине. Мне уже всё равно, придём ли мы куда-нибудь. Я только твёрдо знаю, что надо шагать, шагать и шагать без конца, потому что, если я остановлюсь хоть на секунду, то потом уже не смогу двинуться с места.
Внезапно наталкиваюсь на какое-то препятствие. Очевидно, я всё-таки задремал на ходу и уткнулся в спину Дигирнеса.
- На сегодня хватит, - говорит он. - Отдых.
Хочу тут же опуститься на снег, но капитан куда-то ещё тянет меня. С подветренной стороны невысокого холма он быстро разбрасывает мягкий снег. Я машинально помогаю ему. Мы опускаемся в отрытую яму. Здесь тихо. Метель проносится сверху. Дигирнес чем-то шуршит в темноте и суёт мне остро пахнущую щепотку трубочного табака.
- Пожуйте, это заглушит голод…
Я предпочитаю закурить. Дигирнес не без колебаний отрывает чертвертушку чистой страницы судового журнала. Закурив, чувствую себя вполне сносно. Только очень стынут ноги. Но Дигирнес знает, как помочь и этому. Он снимает свою куртку и накидывает её, не надевая в рукава. Мне он предлагает сделать то же самое. Застёгиваем все пуговицы на груди и засовываем ноги за спину друг другу. Получается, что мы лежим "валетом" в спальном мешке. Мои ноги согреваются у спины Дигирнеса.
- Спите… - говорит он. - Надо спать… Завтра…
Конца фразы я уже не слышу…
8
Проснувшись, я никак не могу сообразить, где нахожусь. Сверху навис белый снежный купол. Его намела за ночь метель. Дигирнеса рядом нет.
Я пробиваю головой потолок "пещеры".
Снова серый, пасмурный день. По-прежнему крутит вьюга. Дигирнес сидит на корточках, что-то колдуя с картой.
Болит голова. Во рту тяжёлый медный вкус. Капитан протягивает фляжку.
- Выпейте… Два глотка, не больше… Если бы у нас была пища, мы просто переждали бы метель. А сейчас надо идти. Необходимо.
От глотка спирта тело сразу становится лёгким и подвижным. Только всё время приходится думать о руках. Они двигаются как-то сами по себе, слишком резко, размашисто.
И снова нас обступает плотная стена вьюги. Когда идёшь в лесу, то держишь путь по деревьям, в поле отмечаешь расстояние вехами телеграфных столбов, в горах отсчитываешь каждый пройденный камень, а здесь ничего, ничего, кроме бьющего в лицо снега и бесконечной белой равнины.
"Сто сорок два, сто сорок три, сто сорок четыре…" - механически считаю я шаги.
Я сбиваюсь, перескакиваю через целые десятки и сотни и снова продолжаю бесконечный счёт. Ни единого звука не пробивается сквозь шум вьюги. Кажется, там за стеной метели лежит земля мёртвой тишины. Лишь изредка до сознания доходит лёгкий шорох шагов.
"…Четыре тысячи семьсот шестьдесят семь, четыре тысячи семьсот шестьдесят восемь, четыре тысячи семьсот шестьдесят девять…"
И вдруг… Я останавливаюсь. Сквозь шум ветра послышался далёкий собачий лай… Нет, это наверняка померещилось. "Четыре тысячи семьсот…" Но Дигирнес тоже останавливается и напряжённо прислушивается. И снова сквозь вьюгу явственно доносится собачий лай.
Несколько секунд мы стоим неподвижно, потом, не сговариваясь, поворачиваем и бежим на этот звук.
Из-за пелены снега неожиданно вынырнула решётчатая радиомачта. В стороне темнел длинный приземистый барак. Из трубы валил разгоняемый ветром дым.
Осторожно, пригибаясь к земле, мы обогнули дом. Позади у небольшой пристройки стояла запряжённая в сани упряжка собак. Чуть поодаль виднелась площадка с деревянными будочками на столбах - метеостанция.
Увидев нас, собаки залаяли с новой силой. Из пристройки вышел человек. Мы спрятались за угол дома. Человек внимательно осмотрелся вокруг, стараясь понять, что взволновало собак. Мы напряжённо следили за ним.
Человек был в толстом свитере и брюках, заправленных в меховые сапоги. Самое обыкновенное, обветренное на морозе лицо под вязаной, как у лыжника, шапочкой. Кто он - друг или враг?
Человек наклонился и, успокаивая, ласково потрепал по шее вожака упряжки. Вероятно, это был простой, симпатичный парень. Вот сейчас он с добродушной требовательностью скажет:
- Цыц! Ну, что расходились, кабыздохи?!
Я невольно подался вперёд.
- Куш! - сказал человек в свитере. - Klappt die Fressen zu, die Sauhunde!
Вздрогнув, я отпрянул назад, но было уже поздно.
Немец поднял голову. Наши взгляды встретились.
Резкий толчок отбросил меня в сторону. Дигирнес кинулся на немца. Они покатились по земле. Старик пытался вцепиться руками в горло противника. Немец был моложе и увертливее. Оправившись от неожиданности, он вскочил на ноги.
Я подоспел как раз вовремя. Но, падая вторично, немец с шумом распахнул дверь в пристройку.
- Kurt! - послышалось оттуда. - Was ist denn los?
Оставив оглушённого немца, я помог подняться капитану.
Задохнувшись, он не мог говорить и только жестом указал на сани. Мы прыгнули в них. Ударом ножа Дигирнес перерубил верёвку, удерживающую нарты, и гортанно крикнул. Собаки понесли с места.
Из пристройки выскочил ещё один немец. И уже позади, за скрывшей нас метелью слабо хлопнуло несколько выстрелов.
9
Дигирнес оказался неплохим каюром. Размахивая длинным шестом, он ловко управлял собаками. Раньше я видел нарты только на рисунках и думал, что собак запрягают всегда попарно цугом, как лошадей в старинные кареты. Здесь же они были привязаны веером - каждая к передку саней. Все постромки были разной длины, и передняя собака мчалась со всех ног, а остальные стремились вцепиться ей в пятки.
Я растянулся в санях. С новой остротой захотелось есть. Пошарив в санях, нащупал мешок. В нём были какие-то жесткие, плоские предметы. Я развязал мешок. Там лежала высушенная до твёрдости камня рыба юкола. Впервые в жизни я держал её в руках. Немцы, видно, собирались в дорогу и положили её в сани для собак. Рыба оказалась совершенно безвкусной и невероятно жёсткой, но всё-таки это была еда. Я протянул рыбину Дигирнесу. Тот что-то пробормотал, - и юкола захрустела у него под зубами.
Поев, Дигирнес набил трубку и передал табак мне. Я чувствовал себя очень скверно. Мне казалось, что это нз-за моей неосторожности нас заметили немцы. Осторожно свернул тоненькую самокрутку.
- Подлые псы, - сказал Дигирнес, погоняя собак, - чуют человека за милю. Но теперь, дай бог, выручат нас…