9
Это кажется сном. Я сижу раздетый у раскалённой чугунной печки. Рядом сушатся мой комбинезон и куртка Риттера. Жарко, но я всё ещё дрожу от озноба. На полу зимовья слой льда, нетолстый, его нетрудно будет убрать. Налево - чугунная печка, возле неё ящик с заботливо приготовленными мелко напиленными дровами, направо грубо сколоченный стол, прямо против дверей широкие нары. На них сложены продукты. Банки консервированного мяса, рыбы, сгущённого молока, кофе, ящики белоснежных галет. Всё это в идеальном порядке, тщательно укрытое брезентом. Да, прав был Дигирнес: первый закон севера - позаботиться о том, кто может прийти вслед за тобой.
За стеной возится Риттер. Я запер его в небольшой чулан при входе.
Руки невольно дрожали, когда я открывал взятые наугад консервные банки. В одной оказалась свинина, в другой - копченые селёдки, в третьей - паштет. И всё свежее, как будто только из магазина. Спасибо, неизвестные друзья! Чтобы всегда была вам удача! В доме нет никакой записки, только обрывки газет на незнакомом мне скандинавском языке. Вероятно, здесь зимовали охотники за морским зверем.
Я сварил суп из жирной консервированной свинины, заправил его сушёным картофелем. Затемнив окно, зажёг лампу. В ней ещё булькал керосин. Чёрт возьми, как будто даже не было кошмара прошедшей недели!
Я накрыл фантастический ужин. Этот день надо было отметить. Во фляжке капитана Дигирнеса ещё оставалось несколько глотков спирта. Нет, честное слово, совсем не так плохо было жить на земле.
Я вынул из автомата магазин, расстегнул кобуру от пистолета и выпустил из чулана Риттера. Он вошёл, зябко потирая руки. Молча сел за стол. Отсветы пламени от печки вспыхивали на тёмных стёклах его очков. Сейчас, без меховой куртки, в толстом свитере, он казался постаревшим и очень уставшим. Я разлил по кружкам остатки спирта. Пусть Риттер тоже выпьёт, чёрт с ним. Острый запах распространился по комнате. От него, а может быть, от жирного супа слегка кружилась голова. Риттер отодвинул кружку, даже не пригубив, и принялся за еду. Ну а я всё равно выпью сейчас за спасение, жизнь, тепло и за тех славных ребят, что позаботились о нас, даже не подозревая о нашем существовании.
Сразу перестало знобить. Я закусил копчёной селёдкой, потом навалился на суп и, наконец, отдал должное паштету. Говорят, после долгого голодания нельзя много есть, но сейчас было невозможно соблюдать благоразумную диету. Еда в первый момент опьянила. Захотелось громко разговаривать, шутить. Но передо мной маячило угрюмое лицо Риттера, хмуро доканчивающего ужин. Ел он тоже много, но к спирту так и не притронулся. Мне мучительно хотелось выпить спирт, оставшийся в его кружке, но я понимал, что этого делать нельзя.
Потом стало клонить в сон. Впрочем, "клонить" - это мягко сказано. Меня просто опрокидывало в тёмную беззвучную пропасть. Я уже хотел отправить Риттера снова в чулан, но напоследок решил выпить ещё кофе. Кутить так кутить.
Уже несколько раз моё внимание привлекал небольшой металлический ящик, задвинутый в угол. Занятый приготовлением ужина, я не успел его рассмотреть. Кофе оказался слишком горячим, и, отставив дымящуюся кружку, я шагнул в угол. В следующий момент я уже забыл и о кофе, и о сне, и даже о Риттере, оставшемся за столом.
Ящик оказался радиоприёмником. За ним лежали тяжёлые параллелепипеды батарей. Они были сухие. Кислота ещё не успела разъесть цинковых оболочек. Очевидно, люди покинули этот дом совсем недавно.
Теперь я понял, для чего был поставлен высокий шест перед домом - он служил антенной. Вверху, под стрехой потолка, змеился обрывок провода.
Ещё не веря в возможность такого счастья, я вытащил на свет приёмник и подсоединил его к батареям и антенне. Риттер по-прежнему безучастно сидел за столом, обхватив голову руками. Кажется, он дремал.
Осторожно, как будто от этого зависел успех моей попытки, я повернул рукоятку настройки.
Раздался щелчок… На шкале вспыхнул тусклый зеленоватый глазок. Приёмник жил!
Глазок разгорался медленно. Батареи, вероятно, здорово сёли. Но мало-помалу сквозь неясные шумы стала пробиваться музыка. Играли мягкое ленивое танго, такое нелепое в этой обстановке. Потом послышалась человеческая речь. Постепенно мне удалось усилить звук. Мужской голос быстро и темпераментно говорил по-немецки. Сначала я не мог ничего разобрать, но потом два часто повторяющихся слова заставили меня напрячь всё внимание. Первое из них было "Сталинград" и второе "Волга". Диктор настолько смягчал согласные, что я не сразу разобрал название реки. Два слова сталкивались, повторялись, чуть истеричный голос оратора звучал торжественно. Я мучительно пытался уловить смысл его быстрой, захлёбывающейся речи.
И вдруг я услышал смех. Это смеялся Риттер хриплым, простуженным голосом. Он смеялся всё громче и громче. У меня мелькнула мысль - не сошёл ли лейтенант с ума. Он снял очки. У него оказались самые обыкновенные серые глаза. В них не было безумия. Риттер просто от души смеялся. Он вытер выступившие слёзы, оборвал смех и выпрямился. Я невольно положил руку на кобуру. Риттер опять засмеялся.
- Слушайте, слушайте, "товарищ" Колчин! Ваш воинственный вид сейчас просто смешон.
Это была галлюцинация. С ума сошёл не Риттер, а я. Мне показалось, что он произнёс эти слова по-русски!
- Видите, как полезно знать иностранные языки, - сказал лейтенант, наслаждаясь моей растерянностью.
Нет, я не ослышался. Риттер в самом деле говорил по-русски.
- Могу вам перевести это любопытное сообщение, - он говорил свободно, с чуть заметным акцентом. - Имперские войска севернее Сталинграда сегодня вышли к Волге! Насколько я помню, со времён татарского ига никто из врагов России не поил своих коней из Волги-матушки… А сейчас наши танкисты заливают её воду в радиаторы машин! Стоит ли теперь вам хвататься за пистолет?
Наверное, ему всё-таки здорово надоело играть в молчанку все эти дни, если он сразу произнёс такую длинную речь. Но я был так потрясён сообщением, что даже не обратил внимания на эту психологическую подробность.
Риттер стоял, возвышаясь над столом. Он даже стал как будто выше ростом, шире в плечах. По-прежнему усмехаясь, лейтенант поднял свою кружку со спиртом.
- За Сталинград! Будьте здоровы!
Я шагнул вперёд и выбил из его рук кружку. Спирт растёкся по влажному полу. С лица Риттера исчезла усмешка. Он весь напрягся. Сейчас я хотел, чтобы лейтенант бросился на меня. Но, помедлив мгновение, он решил не рисковать и сделал шаг назад. Я оттеснил Риттера в чулан. Захлопнув дверь, накинул щеколду. И тут же почувствовал безмерную усталость.
Я добрался до нар и лёг. Приёмник продолжал работать. Теперь доносился воинственный марш. Мне стоило большого труда заставить себя встать и выключить радио.
Глава третья
1
"Бац!.. Бац!.. Бац!.." - грохотало где-то рядом. Удары были настойчивые, требовательные. Я открыл глаза. Было совсем светло. Стучал Риттер, требуя, чтобы я его выпустил из чулана. У него явно менялся характер.
Я не спеша поднялся. Растопил печку. Принёс котелок снега, поставил его на плиту. Потом отхватил финским ножом широкий лоскут от своей нижней рубахи. Когда вода закипела, тщательно выстирал лоскут и повесил сушиться у плиты.
Осторожно попытался снять повязку с головы. Бинт присох к ране. Пришлось размочить его тёплой водой и постепенно отодрать. Рана оказалась небольшой, но, кажется, довольно глубокой. Крови было немного. Я наточил на бруске нож и перед осколком зеркальца, как сумел, обрезал волосы вокруг ссадины. Это была не очень приятная операция. Потом протёр рану последними каплями спирта, оставшимися во фляжке Дигирнеса. Спирта было маловато. Вчерашний кутёж дал себя знать. Всё-таки мне удалось очистить запёкшуюся кровь. Я плотно замотал голову чистым лоскутом.
"Бац! Бац! Бац!" - грохотал в стену Риттер.
Вскипел кофе. Я открыл консервы, плотно позавтракал тушенкой и паштетом. Первый раз за последние дни я поел спокойно, не ожидая каждую секунду, что мой сосед сейчас бросится на меня. Сегодня я был уже способен разумно ограничить себя в еде. После крепкого сна и перевязки я чувствовал себя намного лучше. Ещё два-три дня такой жизни, и силы должны полностью восстановиться. Два-три дня… А что будет потом?
Риттер грозил разнести дверь чулана. Я допил кофе и выпустил пленника. Лейтенант вышел мрачный, с поджатыми губами. Не глядя на меня, стал готовить себе завтрак.
На столе лежала пачка сигарет. Риттер взял одну, там осталось ещё две. Я спрятал пачку в карман и стал убирать со стола, Риттер, присев к печке, закуривал сигарету.
- Дайте мне нож, - вдруг сказал он.
В руках у меня была финка Дигирнеса.
- Я привык бриться каждый день, - продолжал Риттер, - а мой бритвенный прибор остался на базе.
Он говорил между прочим, ловя пальцами раскалённый уголек, но я чувствовал напряжение в его прямой, негнущейся спине. Он никак не мог поверить, что наши отношения не изменились со вчерашнего вечера. Я же думал о другом. Неизвестно, сколько нам ещё придётся пробыть вместе. Риттер должен твёрдо усвоить, что я сильнее его. Пусть знает, что я уверен в своём превосходстве.
Сигарета разгорелась. Риттер выпрямился. Я вытер обрывком газеты нож и протянул лейтенанту. Он небрежно бросил его на стол и принялся за консервы. Я смотрел, как он ловко выуживает из банки кусочки разогретого мяса, аккуратно подхватывает галетой стекающий жир. Меня он просто не замечал. Чтобы не поддаться искушению стукнуть его прикладом автомата по голове, я ушёл. Дверь в комнату я заложил засовом снаружи.
2
Зимовье стояло на высоком откосе. Внизу лежало море. Погода была тихая и тёплая. Мимо островка медленно передвигались огромные плиты льда, гонимые отливным течением. Горизонт был чист, и, насколько видел глаз, на север тянулись льды, разводья, льды.
Я долго стоял на откосе. Где-то за тридевять земель, у Волги, сейчас сражались мои друзья. Они погибали в открытом бою, задерживая врага на день, час, минуту… А я? Что теперь буду делать я? Сидеть здесь, на островке, сторожить каждый шаг этого долговязого лейтенанта, пока сюда не доберутся немцы? Если только Риттер не перегрызёт мне до той поры горло или я не пущу в него пулю…
Даже, предположим, мне удастся вытрясти из него сведения о таинственных станциях на ничьей земле, кому я сообщу их? Они всё равно погибнут вместе со мной. Теперь я уже кое-что знал о севере и понимал, что просто так, налегке, не пройти и пятидесяти километров по льду и разводьям. Как я мог так легко расстаться с собачьей упряжкой, санями!
Из домика доносилось повизгивание ножа о точильный брусок. Кажется, Риттер всерьёз собирался бриться. Я обошёл вокруг строения. В стороне темнела под снегом куча мусора. Валялись пустые, банки из-под консервов, осколки посуды, кости морских животных, обломки разбитых нарт. Надо было возвращаться в дом.
У входа я заметил маленькую пристройку, на которую не обратил внимания раньше. Проржавевшие петли замка легко вышли из гнёзд. Я вгляделся в полумрак сарайчика. У стены стояли поломанные нарты и, видимо брошенная за ненадобностью, лёгкая, обтянутая шкурой какого-то морского зверя лодка. Не веря такой удаче, я вытащил нарты на свет. Им здорово досталось в переходах, но в моём положении не приходилось привередничать. Потом внимательно осмотрел лодку. Она тоже была потрёпана, борта кое-где потёрлись, но всё-таки это была лодка!
3
В доме было тепло. На полу стояли лужицы оттаявшего льда. Тускло светился зелёный глазок приёмника. Сквозь шум помех снова пробивался металлический ритм военного марша. Риттер сидел на нарах в одном шерстяном белье. У него было красное, как будто натёртое наждаком лицо. Возле плиты сушился выстиранный свитер. Ножом Риттер тщательно разглаживал просушенные листки писем. Они, видно, намокли вчера во время переправы через пролив.
Я выключил приёмник. Риттер, подняв глаза, слегка усмехнулся.
- Я боялся пропустить сообщение о капитуляции.
Я не ответил. Скинул с плеча автомат. Вынув магазин, сунул его в карман куртки. Разряженный автомат бросил на нары. Риттер посторонился. Он разгладил последний листок, аккуратно сложил его и спрятал в бумажник.
- Нож! - потребовал я.
Риттер помедлил. Нас разделял широкий стол. Кобура парабеллума на моём поясе была расстёгнута. Я ждал. Щёлкнула пружина. Лейтенант протянул финку. Но он хотел отступить с почётом.
- Вы спасли мне вчера жизнь, - сказал он. - Можете быть уверены, я этого не забуду.
Пожалуй, действительно я не зря вчера вытащил Риттера из воды. Теперь, когда появилась надежда на спасение, я знал, что с ним делать.
Лейтенант перестал быть для меня тяжёлой и опасной обузой. Он теперь бесценный "язык". Он пойдёт со мной, пойдёт через льды и разводья, пойдёт на север, пока я не сдам его первому патрулю союзников. Там он расскажет о том, что делают гитлеровцы на ничьей земле. Я должен довести его живым. Может быть, это хоть как-нибудь поможет тем, кто погибает сейчас на крутых, сбегающих к реке улицах города у Волги.
4
Два дня я возился возле сарая с лодкой и санями. Работал до темноты, делая только короткие перерывы для еды.
Риттер каждый раз встречал меня насторожённым взглядом, но сам ни о чём не спрашивал, а я не собирался раньше времени посвящать его в свои планы. Я решил починить нарты и поставить на них лодку. В лодку можно погрузить консервы и галеты. Грубо прикинул её объём и "водоизмещение". Лодка должна была выдержать нас обоих вместе с грузом и нартами.
Чтобы заменить изломанные части нарт и починить вёсла, я оторвал несколько досок от стола, самых крепких и свежих.
Я спешил. С островка надо было уходить как можно скорее. Я очень соскучился по простой человеческой работе, и дело у меня спорилось.
На третий день всё было готово. Из куска брезента я вырезал широкие лямки, концы оплёл канатом и закрепил у передних стоек нарт с той и другой стороны. Одну лямку я сделал немного короче другой.
Уже в сумерках я нагрузил лодку. Я решил, что мы будем проходить в день около пятнадцати километров. Пусть даже десять. Через месяц мы достигнем Шпицбергена.
Я взял консервы из расчёта по полторы банки в день на человека, два ящика галет, немного гороха, сушёного картофеля и луку. Три банки кофе. Несколько банок сгущённого молока. Страх перед голодом требовал взять с собой как можно больше еды, но я понимал, что с таким спутником, как Риттер, и тяжело гружёными санями не сделаю и двух переходов по застругам льда и снежным сугробам. Кроме того, я надеялся на охоту. Возле берега на льду не раз показывались круглые головы тюленей, но пока я боялся стрелять. Я привёл в порядок поржавевший примус и взял весь запас керосина - всего литров двадцать.
Нагрузив сани, попробовал сдвинуть их с места. После некоторого сопротивления нарты тронулись. По утоптанному снегу везти их было нетрудно. Я надел одну лямку, потом другую. Левая оказалась тесноватой и врезалась в плечо. Я ослабил канат. Теперь всё было хорошо.
5
Когда я вернулся в дом, Риттер взволнованно шагал из угла в угол. Снова грохотал военный оркестр. Я несколько раз пытался поймать советскую радиостанцию или станцию союзников, но немецкие передатчики на севере Норвегии их глушили.
На столе стояла пустая миска. Риттер уже поужинал.
Я поставил на плиту консервы. От мечущейся фигуры Риттера рябило в глазах, барабанная музыка раздражала. Я потянулся к приёмнику.
- Погодите! - метнулся Риттер. - Сейчас будут повторять важнейшее сообщение!
Я устал, и меня не очень интересовали сообщения немецкого радио.
- Это в равной мере касается нас обоих, - быстро сказал лейтенант. Для иностранца он удивительно хорошо говорил по-русски. - Вам тоже будет интересно послушать.
Пожав плечами, я принялся за консервы. Риттер был очень возбуждён.
- У вас есть ещё спирт? - вдруг спросил он.
- Нет.
- Жаль. Сегодня я бы охотно выпил… Восточного фронта больше не существует!
Я невольно поперхнулся.
- Вам придётся проглотить эту новость, - усмехнулся Риттер. - Русский колосс рухнул!
Марш оборвался. Заговорил диктор. Батареи садились. Голос диктора захрипел. Риттер бросился к приёмнику, повернул регулятор громкости до отказа.
Объявление диктора повторилось дважды. Потом заговорил другой голос. Округлый, уверенный баритон, без истерического надрыва.
- "Дорогие соотечественники! - торопливо переводил Риттер. - Люди новой Европы… Наступил день торжества великой Германии…"
Он продолжал говорить, а я ничего не слышал. Комната, голос немца, торопливый перевод Риттера - всё отошло куда-то далеко-далеко. Казалось, я смотрю какой-то странный малопонятный спектакль. Я сидел за столом, слушал радио, ел консервы, но происходило это всё не со мной, а с кем-то другим.
Голос оратора становился всё тише и тише - безнадёжно садились батареи. Наконец он затих совсем. Замолк и Риттер. Я скрёб ножом по дну пустой консервной банки.
- Перестаньте! - раздражённо бросил Риттер.
Я оставил банку. Налил себе кофе. В кружке плавала соринка, я старательно выловил её. Кофе был слишком горяч. Я подождал, пока он остынет. Риттер возбуждённо шагал по комнате. Я начал осторожно прихлёбывать кофе. Я делал всё обстоятельно, не торопясь. Это отдаляло случившееся.
Наконец Риттер остановился.
- Ложитесь спать! - приказал он. - Завтра рано утром мы выходим.
Я молчал.
- Поняли? - сказал Риттер.
Лейтенант, широко расставив ноги, стоял передо мной. Он считал мою игру проигранной. Я допил кофе. Он уже не казался слишком горячим.
- Вы правы, Риттер, - сказал я. - Давайте спать.
Я встал из-за стола, расстегнул пояс с пистолетом и опустился на нары. Риттер помедлил. Он решал задачу - выгнать меня из комнаты или переспать последнюю ночь в чулане. В конце концов он решил отправиться в чулан. Это было его счастье. Сейчас я не стал бы спорить. Я бы просто прострелил ему голову.
6
Я не спал всю ночь. За перегородкой долго ворочался Риттер. Видно, ему тоже не спалось. Наконец он затих.
Я лежал без сна. Я не мог представить себе свастики на улицах Москвы. И вдруг в памяти всплыло полузабытое воспоминание. Это было неожиданно, как удар из-за угла. До мельчайших подробностей вспомнился тот день…
Весеннее утро. Играет оркестр. Он идёт за нами неотступно, переливаясь из одного уличного репродуктора в другой.
Над прохладным, влажным асфальтом свисают флаги. Улочки пусты. Во дворах не играют дети. Все там, где идут танки, гремит водоворот демонстрации. Мы с Ниной тоже торопимся туда. Мы безбожно опаздываем и теперь пробираемся по переулкам к улице Горького. Во всём виноват мой закадычный друг Данька Сазонов. Мы договорились встретиться утром у Кудринской и вместе идти на сборный пункт нашего института. Мы прождали Даньку больше часа. Он так и не пришёл.
Проклиная Даньку, обходя проходными дворами кордоны милиции, мы пробираемся к центру. Ещё, может быть, удастся перехватить колонну института где-нибудь между Триумфальной и зданием Моссовета.