…Ну вот и все… Я напоминаю себе шар, из которого выпустили воздух. Я так долго ждал. И теперь, когда фраза произнесена, - в самом первом сообщении! - глубокое равнодушие приходит ко мне.
- Поздравляю, Стивенс! - говорит Эрлих и выключает приемник.
Снимает трубку телефона.
- Бригаденфюрер у себя? Здесь - Эрлих! - Пауза. - Только что передали, бригаденфюрер! - Снова пауза. - Ах, вы сами слышали? Я приказал записать. - Еще одна пауза. И энергичное: - Само собой! Да, бригаденфюрер. Хайль Гитлер!
Трубка с клацаньем укладывается в гнездо.
- Что с вами, Стивенс?
Чужое имя режет мне слух.
- Ничего, - отрубаю я и тяжело перевожу дух.
- Понимаю… Но ведь все обошлось!
- Могли и не успеть.
Это правда; именно о том я и думал. Я не сомневался ни в Люке, ни тем более в Центре, но техника есть техника, а Лондон изрядно далеко.
- Хотите капельки, Стивенс? - насмешливо спрашивает Эрлих.
- Примите сами, - огрызаюсь я и вожусь со спичками: "Житан" никак не хочет раскуриваться.
- Ах, мадам Дюроше, что за тон! Чем дерзить, лучше поинтересовались бы, какую квартиру снял вам ваш друг Эрлих. Пальчики оближете. В центре, четвертый этаж, и окна на тихую улицу. Три прекрасно меблированные комнаты, ванная, газ, телефон…
- И слухачи на проводе.
- Само собой!
- И полдюжины побегушечников перед дверью и в заднем дворе.
- Что поделать…
- Остается предположить, что в передней поселитесь вы сами и будете спать у порога?
- За шутку такого сорта стоило бы вас наказать, но я не мстителен. И - учтите - я совсем не намерен навязывать свое общество. Предлагаю иное: прелестная горничная, она же экономка и ангел-хранитель. Ни за что не догадаетесь, кто она!
- Микки?
- Ну что за интуиция! Пинкертон и тот зарыдал бы от зависти… Хочу предупредить: у Микки один недостаток - она крайне любознательна. А в остальном просто клад: мила, покорна и домовита. С ней у вес хлопот не будет, благо, что бригаденфюрер просветил шарфюрера Больц о границах уступчивости.
"Житан" наконец раскурился, и я, полюбовавшись струйкой дыма, позволяю себе в свой черед воздать Эрлиху по заслугам.
- У вас божий дар быть сводней. Или нет?
Эрлих выпрямляется в кресле и складывает руки перед собой. Костяшки сцепленных пальцев белеют, а живой глаз, увеличенный стеклом очков, темнеет.
- Это последняя выходка, которую я прощаю… Хватит! Берите бумагу, Стивенс, и за дело! Пишите. "Я, Огюст Птижан, состоящий на службе в Сикрет интеллидженс сервис под именем Стивенса, добровольно и без нажима, руководствуясь личными соображениями, даю настоящую подписку в том, что обязуюсь постоянно информировать отдел IV-E5-5 Главного управления полиции безопасности и СД Германской империи о заданиях, получаемых мною от английской разведки, технических и иных средствах, передаваемых ею мне, и лицах, о деятельности которых в пользу стран - противниц Германской империи мне станет достоверно известно…" Да, не ошибитесь в наименовании отдела: первая цифра римская, остальные арабские… Что вам не нравится?
- Чертовски смахивает на одностороннюю перевербовку. Вот что я вам скажу!
- Без подписки Варбург не выпустит вас живым… Я все сказал, Стивенс!
Я и сам знаю, что все. Однако считаю нужным поторговаться. Англичане упрямы, и контрразведки всех стран мира осведомлены о том, что агенты СИС, как никто другой, умеют обставить свой переход на службу к конкуренту элегантным торгом.
- Вы загоняете меня в тупик, - говорю я с видимым колебанием.
- Никакого тупика! - возражает Эрлих. - Чистая проформа Вы же знаете…
- Этот документ…
- Будет похоронен в моем сейфе. Слово чести, Стивенс!
Я скриплю пером, выводя строчки. Узкий почерк с наклоном влево. Острые окончания букв. Эксперты должны удостоверить, что текст исполнен в английской манере письма. Перечитав написанное, я ставлю подпись и число. Помахиваю листком, высушивая чернила.
- Я перееду сегодня?
- Да, к вечеру. Врач осмотрит вас, а из "Бон-Марше" привезут костюм.
- Мне можно будет выходить?
- Конечно. Вас будут провожать… не мешая…
- Согласен. А теперь ответьте все же на тот вопрос, который недавно задавали вы сами: что выиграл я?
- Тс!.. Экий вы, право!
Штурмбаннфюрер выходит из-за стола и говорит, понизив голос до предела:
- В вашей новой квартире нам не помешают… Фрейлейн Больц!
Урок, как видно, был не впрок. Микки появляется в комнате с быстротой, свидетельствующей, что она не покидала коридора.
- Знакомьтесь, - говорит Эрлих безмятежно. - Огюст Птижан - ваш патрон. Лотта - ваша секретарша. Надеюсь, вы подружитесь.
Лотта Больц безмолвствует, и Огюст Птижан догадывается, что из всех врагов, с которыми он имеет дело, Микки, пожалуй, самый прямолинейный. Эрлих и здесь не промахнулся, подсовывая покупателю товар с гнильцой.
8. ФОГЕЛЬ И ЗОЛОТОЕ РУНО - АВГУСТ, 1944
Товар с гнильцой. Иначе Микки не назовешь! Белый передник и наколка не придали ей обаяния, а французские фразы, с грехом пополам складываемые ею, звучат как унтер-офицерские команды. В платье и должности полугорничной-полусекретаря Лотта Больц продолжает чувствовать себя шарфюрером СС - личностью, принадлежащей к касте господ. Кажется, она всерьез удивляется, почему Огюст Птижан не испытывает священного трепета, когда она по утрам бесцеремонно входит в спальню и сдергивает одеяло со словами: "Вставайте к завтраку!" В первый раз я вежливо посоветовал ей стучать, прежде чем входить, а во второй сообщил, что если она не последует совету, то мне придется пустить в ход брючный ремешок. Это был единственный случай, когда Микки засмеялась.
- Лотта, - сказал я назидательно и поднял палец, - вы не боитесь остаться без места? Любое терпение имеет пределы и, видит бог, я дам вам расчет.
Ответа не последовало, и я принялся размышлять, кем была шарфюрер Больц до поступления в отдел Варбурга? Служила в "Организации немецких девушек" или в концлагере?
При всех недостатках Микки далеко не глупа. У нее хватает ума не спорить в открытую, а в части практической сметки она даст фору экономнейшей из французских домоправительниц. Завтраки, приготовленные ею точнейшим образом соответствуют моему аппетиту: когда я встаю из-за стола, на тарелках не остается ни крошки, но в то же время я при всем желании не втиснул бы в желудок и кусочка сверх отмеренной Микки порции… Покончив с завтраком, Микки принимается за уборку: квартира вылизывается до блеска, кухонная утварь надоаена и сияет; чехлы на мебели сидят, как мундир на сверхсрочнике.
Веник и щетка сменяются на спицы - все свободное время шарфюрер Больц вяжет носки и напульсники. Образцовая немецкая женщина; "кухня-дети-церковь" Лицо ее разглаживается и становится нежным и юным; она почти красива, когда орудует спицами, нанизывая петли. "Жениху - спросил я. - У вас есть кавалер, Лотта?" Микки не сразит удостоила меня ответом. "Для наших солдат!" - сказала она, обойдя вопрос о женихе.
Дважды в день звонит Эрлих, и Микки преображается.
- Да, штурмбаннфюрер! Все в порядке, - рапортует она, стоя навытяжку перед телефоном - Нет, он ни на что не жалуется… Да штурмбаннфюрер!
Рука моя никак не хочет заживать. Багровые бугры, вздувшиеся на месте содранных ногтей, сочатся сукровицей и гноем. Гаук, озабоченно сморщившись, накладывает новые повязки и делает обезболивающие уколы. Без них я не мог бы спать… Повязки дурно пахнут; пальцы все больше и больше распухают, и у меня закрадывается мысль - не гангрена ли это?
- Пустяки, по обыкновению ржет Гаук, обнажая желтые прокуренные зубы. - В крайнем случае оттяпаем пару кусков мяса, и дело с концом.
Он приезжает вечером с лицом, розовым от выпивки. Штатский костюм сидит на нем мешковато, шляпа заломлена на затылок. Распутывая бинты и манипулируя шприцем, он не снимает черных перчаток. По-видимому, у гауптштурмфюрера СС доктора медицины Гаука свои представления об антисептике.
Ближе к ночи появляется Эрлих. Микки вносит машинку - портативный "мерседес", и я третьи сутки подряд диктую отчет о своей работе в СИС. Там, где Огюсту Птижану не хватает знаний, он не без успеха прибегает к фантазии, в результате чего, например, невинный номер "А" в бельэтаже отеля "Анфа" в Касабланке превращается в конспиративную квартиру резидентов СИС в Алжире. Особенно интересует штурмбаннфюрера все, что касается функций "французской секции" Сикрет интеллидженс сервис и МИ-9 - организации, занятой агентурной работой на континенте. Я как могу удовлетворяю его любопытство, стараясь вставить в отчет побольше конспиративных кличек. Джон, Джек, Майкл, Харви - эти имена и приметы лиц, коим они принадлежат, занимают не один абзац в многостраничном романе, сочиняемом Огюстом. Единственно, где я избегаю выдумок, это в рассказах о руководстве: с джентльменами, стоящими во главе СИС, на Принц-Альбрехтштрассе должны быть знакомы… За номер "А" и всяких там Джеков я не боюсь. Ответ из Алжира от резидентуры РСХА придет в лучшем случае через несколько недель; что же касается кличек, то, хотя гестапо и известны основные фигуранты Интеллидженс сервис, работающие по Французской зоне, никто не может поручиться, что Огюста Птижана инструктировали именно они, а не чины разведки из других отделов. Все же я стараюсь как можно меньше касаться Лондона, сведя свое пребывание в нем к краткому периоду - две недели… Эрлиха как будто бы все устраивает. Он слушает, почти не прерывая, однако после его вопросов Птижан всякий раз чувствует себя так, словно только что погулял на краю пропасти.
Так было, скажем, когда штурмбаннфюрер словно невзначай спросил о 39-й комнате. При этом он просматривал полдюжины страниц, продиктованных мной в первый день, из чего Огюст Птижан обязан был сделать вывод, что 39-я комната упоминается именно в них. Я напряг память и вспомнил, что, во-первых, не говорил о ней и, во-вторых, что, поскольку вопрос поставлен в связи с заданием Птижану установить базу германских рейдеров, дело скорее всего касается военно-морской разведки.
- Вы об Адмиралтействе? - спросил я, словно с трудом припоминая. - Ах да, конечно… Боюсь, что ничем вас не порадую. Я знаю, что такая комната есть - вход в нее через подъезд на площади Молл, прямо против памятника Куку… Моряки не жалуют гостей, а я не набивался на приглашение.
Эрлих кивнул, и новая глава романа, создаваемая плодовитым Огюстом, пошла без задержек.
Где-то около полуночи Эрлих отпускает шарфюрера Больц на покой, и мы остаемся вдвоем за рюмочкой коньяка. "Камю" тяжело плещется в хрустале; алмазные грани отсвечивают голубым, розовым, зеленым; торшер приглушенно высвечивает узоры на ковре, и мы - задушевные друзья - ведем долгую беседу о будущем. Эрлиха беспокоит мой вид. Костюм, заказанный у "Бон-Марше" по старой мерке Птижана, висит на мне балахоном; повязка источает тяжелый запах, и я то и дело дергаюсь от приступов боли.
- Вас надо показать хирургу, - говорит Эрлих с таким нажимом и заботой, словно я всячески отнекиваюсь от осмотра специалистом. - В таком виде вы ни на что не годитесь! А время идет.
- Мне надоело ждать больше, чем вам.
- Потерпите.
- Легко сказать!.. Микки ведет себя как фельджандарм!
- Она не опасна. Ну как вы не поймете, Одиссей? Больц замыкается на Варбурга и только на него одного. Любой иной на ее месте может, не разобравшись во всех тонкостях, донести Мюллеру или Кальтенбруннеру, что Эрлих и Варбург нянчатся с англичанином. С меня, признаться, хватит одного Фогеля, который покой потерял, пытаясь разнюхать, куда вы исчезли.
- Его это интересует?
- Больше, чем хотелось бы!
- Что ж, это плохо.
Эрлих кончиком ботинка разглаживает ворс на ковре. Примяв его, поднимает голову. Оранжевый свет торшера тускло ложится на впалую щеку.
- Пока только неприятно, Одиссей. Больше всего на свете я боюсь энтузиастов. Такие могут поломать любую комбинацию, прямолинейно понимая интересы рейха… Не скрою: Фогель из энтузиастов.
- Он может докопаться?
Эрлих неохотно кивает.
- Может. У СД достаточно возможностей.
- Ну а Варбург?
- Формально он тут ни при чем. Бригаденфюрер согласился на перевербовку Стивенса, и точка. Считайте, что его нет, Одиссей.
- Иными словами: он с нами при удаче и против нас при первом же намеке на фиаско? Можете не отвечать… Что ж, разумная позиция… Однако вы в одиночку не составите, пожалуй, удобоваримой дезы для Лондона.
- Пусть это вас не заботит!
- Ну нет! - говорю я жестко. - Через несколько дней в любом случае придется начинать. Люк, как условлено, выйдет на контрольное рандеву пятнадцатого в полдень. Что мы вручим ему? Кучу вранья?… В Лондоне через час выявят "бронзу", и тогда пиши прощай!.. Эрлих! Мне нужна не дешевая дезинформация, а слоеный пирог, где правда была бы на корочке, как крем. Части на побережье, структура парижского гестапо, характеристики руководства… Без помощи Варбурга вы, оскандалитесь.
Эрлих встает и начинает вышагивать по комнате - руки в карманах. Узкая изломанная тень мелькает по ковру, то удлиняясь, то укорачиваясь.
- Это уж ваша задача, чтобы в Лондоне верили, - говорит он сердито. - Скажите лучше: вы убеждены, что мистер Люк придет?
Пятнадцатое - контрольное число. Так было условлено задолго до ареста. Улица Модисток, писчебумажный магазин Фора… Сейчас нам с вами его не достать.
- Это единственная ваша связь?
- Нет, почему же. Есть Клодин Бриссак. Она курсирует между бывшей Зоной и Парижем. Привозит информацию о периферии и оставляет в цоколе столба по согласованию с Люком.
Эрлих останавливается, и тень его съеживается до размеров обувной коробки. В голосе, прорвавшись, звучит подозрительность.
- Как случилось, что вы не знаете аварийного адреса Люка?… Ни черта вы не знаете: ни квартиры, ни шкалы частот, ни расписания работы рации.
- Проконсультируйтесь с абвером, - кратко предлагаю я, - или с Шелленбергом, он, кажется, ведает разведкой в РСХА? Они объяснят вам, что элементарные законы конспирации лишают резидента возможности интересоваться аварийными квартирами сотрудников. Частоты же и прочее - прерогативы радиста, его святая святых… Вы засекли Це-Ку-Зет?
- Дважды.
- Что вы слышали о ней до меня? И не догадывались, что такая есть, не так ли?
- Это правда, - признает Эрлих и вновь принимается расхаживать по комнате. - Так-то оно так, однако ваша Це-Ку-Зет очень странная особа. Мы засекаем только ее, но не слышим ответа корреспондирующей станции. Це-Ку-Зет заканчивает, дает "дробь" и получает "квитанцию". И все. Откуда получает? Каков индекс корреспондента? Почему он не шлет ни привета, ни инструкций?… И вдобавок Це-Ку-Зет прыгает, по Парижу. В первый раз мы извлекли ее из Кубервуа, с окраины, а во второй - извольте - она барабанила уже откуда-то из Гренелля, из самого центра. Сколько же у Люка радиоквартир?
- Спросите его, - советую я и напоминаю: - Поторопитесь с информацией, Эрлих, и обратите внимание на качество. В персоналиях, выборочном списке частей и характеристиках не должно быть ошибок, СИС держит в Париже не одного меня. Пара пустяков сверить данные… Кто сейчас вместо Штюльпнагеля?
- Генерал Боккельберг, комендант Парижа… Штюльпаагель застрелился, я вам говорил.
- Помню! Постарайтесь охарактеризовать Боккельберга. И Варбурга!
- Это еще зачем?
Живой глаз Циклопа прищуривается.
- По моей версии для Лондона - он наш источник. Я придумал ему кличку "Зевс". Нравится?
- Интересно! - говорит Эрлих. - Очень, очень интересно! Какое же кодовое имя вы дадите мне?
"Циклоп", хочу сказать я, но вместо этого произношу:
- Еще не решил. Хотите "Карлхен"? Ласково и нейтрально.
Эрлих пожимает плечами.
- Пусть так.
…В последующие сутки ничего нового не происходит. Разве что Микки держится вежливее. Я слышал краем уха разнос, учиненный Эрлихом шарфюреру в передней, и, признаться, ожидал, что Лотта станет ниже травы и тише воды, но у нее есть характер, и единственно, в чем она изменила привычкам, - не сдернула утром одеяло. Хоть какой-то прогресс.
Ближе к полудню, в неурочный час, приехал Гаук, сделал вливание и сменил перевязку. Рука опухла еще больше, а запах усилился, и Микки пришлось опрыскать комнату одеколоном.
- Дрянь дело, - буркнул Гаук, накладывая бинты. - Температуру мерили?
- Тридцать восемь и две! - отрапортовала шарфюрер Больц, тенью маячащая за спиной Гаука. - Он плохо завтракал, гауптштурмфюрер! Он простужен!
- Это не простуда… Вы совсем не гуляете?
- Запрещено! - доложила Микки.
- Я поговорю с кем надо. Вам следует хотя бы час-другой дышать свежим воздухом. Комнатная атмосфера все одно, что бульон для микроорганизмов… Сядьте!.. Так. Дышите… Глубже, еще глубже… Я вызову хирурга, посмотрим, что можно сделать.
Гаук отбыл, оставив после себя пепел на ковре и стойкий запах лавандового мыла. Вечером я ждал хирурга, но он так и не приехал, зато появился Эрлих с сообщением, что завтра я могу выйти погулять.
- Гаук? - спросил я.
- Мне дорого ваше здоровье, - ответил Эрлих, рассматривая ногти. - Придумайте маршрут, Одиссей, и постарайтесь, чтобы он пролегал не по самым людным улицам.
- Бульвар Монмартр годится?
- А еще?
- Тогда на ваш вкус.
- Ладно, - сказал Эрлих, - Пусть будет бульвар Монмартр. Но не делайте попыток заходить в магазины или телефонные будки.
- Там нет магазинов. И, что главное, он далеко от пансиона, где я жил. Нет риска встретить знакомых. Вам, полагаю, будет неприятно, если Птижана увидят в обществе господ с очень характерным выражением лиц?
- Договорились… Вы готовы диктовать?
Микки сняла чехол с машинки, и началось утомительное и нудное перечисление псевдонимов, домов, обстоятельств встреч и разговоров… Если я рассчитал правильно, на изучение моего романа в Берлине должны потратить самое малое неделю. Семь дней. Сколько это будет в переводе на часы?
Эрлих выглядел расстроенным. В первый раз за все время он не задал ни одного вопроса; сидел задумчивый и прервал меня буквально на полуслове, когда часы показывали половину второго. Я вздохнул про себя, радуясь, что избежал очередных ловушек. Хотя все, казалось бы, доказывает Эрлиху, что Стивенс говорит правду и нет оснований сомневаться ни в его показаниях, ни в британском происхождении, каждый день я чувствую себя инфузорией, рассматриваемой под микроскопом. Взять ту же прогулку. Доверие это или еще одна проверка?
…Мы приехали на бульвар в стареньком "ситроене" с гражданским номером и шофером-французом. Два заботливых стража помогли мне выбраться на панель и тут же отделились - один пошел шагах в двадцати впереди, другой - на таком же расстоянии сзади. Бульвар был малолюден, и старухи, присевшие в тени с вязанием, не обращали на нас внимания.