Бог весть откуда появились танки, четыре "тигра". Не иначе, как из ближайшего леса, который наш авангард плохо прочесал. На броне каждого танка - десантники. Сколько их - не пересчитали. Не до того было. Сам, - говорят, - посуди: против каждого сапера - танк с десантом. Мои саперы в кусты, да на зады, да давай бог ноги. А все-таки несколько автоматных очередей свое дело сделали: танки чуть замешкались и дальше пошли не так резво, а вскоре напоролись и на нашу противотанковую артиллерию. Тут они остановились.
Пока мы обсуждали все эти события, рота капитана Алиева - хороший был офицер…
- Почему был? - спросил я.
- Погиб… Теперь там капитан Александров командует. Да… так вот, - продолжал Шкураков, - гвардейцы из этой роты выдвинулись чуть подальше противотанковых пушек и заняли оборону. А мы пошли доложить начальству. По дороге я вдруг вспомнил про котелок.
- Где он? - спрашиваю Закира.
- Чего?
- Котелок!
- Да там, - говорит, - где его оставил, под кустом…
- А что же ты его, вражья сила, с собой не захватил?
- Только и оставалось время, что о котелке думать.
И сильно я рассердился и на ребят, и на себя.
- Эх, - говорю, - вы, люди! Тарас Бульба не хотел своим врагам даже трубки оставить, а вы тотальным фрицам котелок с русской кашей на съедение отдали. Где у вас совесть?..
А они смеются…
- Не горюй, Шкураков, отобьем твой котелок с кашей. Города берем, а котелок-то раз, два и наш.
Получили мы приказ: как только стемнеет, заминировать все подходы к роте Алиева со стороны противника.
Перед тем как идти на операцию, я говорю своему командиру:
- Разрешите произвести саперную разведку.
- Что же ты пойдешь один? - спрашивает.
- Так точно, - отвечаю. - План мне известен. Днем там был.
- Добро, - говорит, - иди.
Примерно к полуночи сделали мы свое дело. На всех дорогах, где только сумел бы проскочить танк, мы поставили мины. Противопехотных мин мы не ставили. Потом я и говорю своим напарникам:
- Вы возвращайтесь, а я пойду дальше, есть у меня еще один приказ.
- Знаем, - говорят, - мы этот приказ. Зря Шкураков из-за котелка каши своим котелком рискуешь…
Рассказчик сделал паузу, собираясь с мыслями.
- Учился я мало. Так пришлось. А читал много и, когда в школе учился, и после, когда работал токарем на заводе. Очень любил я Гоголя. А его "Тараса Бульбу" знаю наизусть. Хорошая это книга! Какие в ней красивые люди. Читаешь и наслаждаешься. Вот слушайте: "Четыре дни бились и боролись козаки, отбиваясь кирпичами и каменьями. Но истощились запасы и силы, и решился Тарас пробиться сквозь ряды. И пробились было уже козаки и, может быть, еще раз послужили бы им верно быстрые кони, как вдруг среди самого бегу остановился Тарас и вскрикнул: "Стой! выпала люлька с табаком; не хочу, чтобы и люлька досталась вражьим ляхам!" И нагнулся старый атаман и стал отыскивать в траве свою люльку с табаком, неотлучную спутницу на морях и на суше, и в походах, и дома. А тем временем набежала вдруг ватага и схватила его под могучие плечи. Двинулся было он всеми членами, но уже не посыпались на землю, как бывало прежде, схватившие его гайдуки. "Эх, старость, старость!" - сказал он, и заплакал дебелый старый козак. Но не старость была виною: сила одолела силу…"
Шкураков на память читал гоголевские строки, и все слушали его, затаив дыхание. Передохнув, он продолжал:
- Короче говоря, пошел я за своим котелком во вражеский стан. Точнее, не пошел, а пополз, и волок с собою немецкую противотанковую мину. Много она мне хлопот доставила, а отказаться от своего намерения не хотелось. Гитлеровские дозоры я обошел легко. Стояли они; судя по голосам, группами, человека по три - четыре и, наверное, для храбрости вели тихие разговоры. Единственную улицу хутора несколько раз пересекали какие-то фигуры, а танки куда-то исчезли. Но на этот счет я ошибся, так как вскоре, в стороне от дороги, увидел силуэт одной, а за ней и другой машины.
Котелок мой оказался на месте. Найти его не составило труда: я отлично запомнил ориентиры, так что узнал их даже ночью.
Взяв котелок, я с большой осторожностью подполз к ближайшему танку и подложил под гусеницу мину. Вынул из кармана трехметровый сверток бикфордова шнура, соединил его с капсюлем-взрывателем и вложил в отверстие взрывателя.
Теперь оставалась самая трудная часть задуманного дела - зажечь шнур. Это я решил сделать под брюхом танка, там было безопаснее всего. Вспышка спички была короткой, шнур загорелся моментально. Я, прикрывая своим телом конец огненной струи, направил ее на землю. Теперь надо было спешить! В моем распоряжении триста секунд - пять минут. Далеко ли я могу уползти, соблюдая все предосторожности? Оказывается, далеко.
Когда до моих ушей дошел громкий звук взрыва, я уже миновал последние заставы немцев; их панические голоса раздавались далеко за моей спиной.
Однокашники были рады моему возвращению. Я их и накормил кашей из моего котелка. Но на этот раз она мне показалась вкуснее, чем всегда, верно, потому, что с трудом досталась. Утром наша разведка сообщила, что немцы бежали из хутора. На память о себе они оставили развороченную гусеницу танка. А подбитого "тигра", наверно, уволокли на буксире. Ну, вот, кажется, и все, что можно сказать об этом самом котелке… Я теперь его берегу больше, чем прежде. Ведь как-никак, а немец капитулировать должен. Тогда я рядом с первой записью на донышке напишу вторую и последнюю, вроде того… "Берлин, такого-то числа и месяца тысяча девятьсот сорок пятого года".
У всех на лицах засветилась улыбка, как будто и в самом деле гитлеровцы уже выслали своих парламентеров.
- А ты зря не скромничай, - заметил лейтенант, командир саперов, - не то мне придется дополнять твой рассказ.
Слушатели с удивлением перевели свои взоры на командира, недоумевая, чем же может дополнить он рассказ Шкуракова.
- Командование отметило подвиг Шкуракова, - сказал лейтенант, - он у нас теперь кавалер ордена Славы третьей степени.
Пока сапер вел свой рассказ, курильщики столько напустили махорочного дыма, что дышать стало трудно. Чья-то заботливая рука открыла дверь. Мы вдохнули свежий воздух. Никто из нас не заметил, как на пороге появились две фигуры, и когда при последних словах лейтенанта раздался возглас:
- Разрешите поздравить, товарищ старший сержант, с высокой наградой! - мы оглянулись и увидели перед собой двух неразлучных друзей - Андронова и Мадраима.
Андронов спустился первым, и обратившись к Головне, отрапортовал:
- Пленные по приказанию майора Абдурахманова доставлены в армейскую комендатуру. По приказанию полковника Лебедева выполнял боевое задание в расположении роты капитана Александрова.
Он отошел в сторону, и Головне пришлось выслушать рапорт Мадраима.
- После лечения в госпитале вернулся в часть. По приказанию полковника Лебедева направлен в батальон майора Абдурахманова. Вам пакет от полковника, - добавил он, вынимая из-за пазухи небольшой конверт, запечатанный сургучными печатями.
- Гм… "Совершенно секретно", - пробурчал Головня, пробежав глазами адрес. - Тогда я, пожалуй, удалюсь. Вы пойдете со мной или останетесь?
Я решил остаться.
Шкураков и Мадраим наперебой задавали друг другу вопросы:
- Жив-здоров?
- Ну, а ты как?
- Гляди сам.
Пришедших окружили солдаты, которые тоже забросали их вопросами. Мадраиму снова пришлось бы рассказывать с начала до конца всю историю своего ранения, лечения, поездки в Ташкент, но тут Шкураков, взяв под руку Мадраима, подошел с ним ко мне и сказал:
- Вот наш знаменитый Мадраим-Кундак.
- То есть как, - Кундак? За последние дни я с ним встречался несколько раз и слыхал, что его зовут Мадраим Мадумаров.
- Все это правильно по паспорту, вернее, по красноармейской книжке, - заметил сапер. - Но если взглянуть глубже в его биографию, то он - Кундак.
Я начал догадываться, что за всем этим скрывается какая-то интересная история. И стал допытываться.
- Верно, старшему сержанту такое прозвище дали в Узбекистане?
- Не угадали, товарищ лейтенант! Это его так прозвали за то, что он неаккуратно прикладом пользуется.
- Интересно, как это у него получилось. Расскажи, Шкураков, - закинул я удочку.
- Длинная история, товарищ лейтенант, - ответил Шкураков, - сам он об этом лучше расскажет.
Тут меня поддержали обступившие солдаты:
- Давай, Шкураков, рассказывай!
- Ты ж мастак байки балакать.
- Не тяни!
В конце концов, явно польщенный нашими просьбами, Шкураков согласился. Он зажег от старых плошечек две новые, сел за стол и начал рассказывать. Впоследствии я опубликовал этот рассказ во фронтовой газете.
Мадраим-Кундак
Андронов, плотно прижимаясь к земле, полз в сторону леса, который не столько виднелся, сколько угадывался в этом кромешном мраке: размытые очертания леса почти сливались с небом.
"Где же Мадраим", - думал Андронов, изредка останавливаясь и прислушиваясь.
Минные поля давно остались позади. Сапер Шкураков, провожавший разведчиков, шепнул на прощанье:
- До леса рукой подать, а там вас ни один фриц не сыщет.
Андронов дружески ткнул Шкуракова в бок так, что тот тихо охнул…
- Якши! Кланяйся нашим.
- Ползи не торопясь.
"Сколько же времени могло пройти?" - задавал себе вопрос разведчик, поднимая голову вверх, как будто редкие звезды, мерцавшие в небе, могли дать ответ на этот вопрос.
Руки начали ныть в локтях. Звенело в ушах.
Вдруг тонкая красная нить трассирующей пули прошила мрак и погасла. Разведчик замер, прислушиваясь. Где-то вдалеке хлопнул выстрел, вслед за ним в небо взвились две ракеты, разбрасывая яркие зеленые капли света.
"Неужто заметили?"
Но ракеты погасли, и снова наступила та особенная тишина, которая свойственна только фронту в минуты затишья.
Темнота стала настолько плотной, что Андронов не заметил, как дополз до леса. Он почти сразу услышал негодующий шепот Мадраима:
- Тебя шакалы сзади кусают? Может быть, скорпион залез под рубашку? Что ты гремишь, как старая арба?
У Андронова отлегло от сердца: Мадраим здесь, значит, все в порядке.
Но, видимо, не все еще было в порядке, так как тот продолжал шепотом распекать друга:
- Мы в разведке, товарищ Андронов, а не в чайхане. Почему вы плохо пригнали оружие?
- Эх, покурить бы, - так же шепотом ответил Андронов на выпады друга.
- Курить, Василий, будем только в пять ноль-ноль. Понятно? А сейчас: ётыб колгунча, отыб кол!
- Чего-чего?
- Я говорю: лучше вперед, чем оставаться на месте.
На рассвете разведчики оказались недалеко от большой фронтовой дороги, которая, как бурно пульсирующая артерия, питала передний край гитлеровской обороны.
- Нужно уточнить обстановку, - Мадраим указал на густые кусты орешника.
Пробравшись в середину этих зарослей, разведчики устало растянулись на мягкой росистой траве. Над ними яркой бронзой окрасилось высокое облачко. Проснулись птички и начали голосисто хлопотать у своих гнезд. На большой дороге изредка раздавались гудки машин. Лязгая гусеницами, прополз танк, расплескал в лесу звуки скрежещущего металла. Завывая моторами, на бреющем полете прошли черные самолеты с белыми пауками свастики на бортах. Птички смолкли, потревоженные голосами войны.
- Чуешь, Мадраим?
- Чую! - Он сорвал былинку и, повертев перед собой ее пушистой метелкой, сердито бросил в сторону. - Но чуют ли они, что скоро им капут? Как ты полагаешь?
Мадраим разложил на примятой траве карту. Приложил к карте компас и стал внимательно ее изучать.
А Андронов, любивший поговорить обстоятельно, приподнялся на локте и, разгладив свои рыжеватые запорожские усы, степенно ответил:
- Я полагаю так: которые из умных, те должны чуять - ведь каждый день лупим, уму-разуму учим, ну, а которые дурни, тем наука не помогает. Мне сдается, что уже пора бы и покурить, - неожиданно закончил он.
До самого вечера друзья пролежали в кустах орешника. До полудня они по очереди спали. Когда очередь спать дошла до Андронова, Мадраим строго предупредил:
- Не храпеть! Это вам в порядке приказа, товарищ сержант.
- Есть не храпеть, - улыбнувшись, ответил Андронов. В этой разведке Андронов добровольно принял командование Мадраима. Заснув, он в первую же минуту нарушил приказ и громко захрапел.
- Отставить!.. - прошептал Мадраим и бесцеремонно перевернул друга на другой бок.
- Так я же не могу спать на этом боку, - бормотал спросонья Андронов.
- А ты попробуй…
Действительно, он уснул и больше не храпел.
Подкрепившись сном, Андронов несколько раз пытался подползти к дороге, которая уже ревела моторами, гремела танками, кричала на чужом языке.
- Нам приказано "языка" достать, а не машины считать на дороге, - урезонивал его Мадраим. - А где самый лучший, самый длинный "язык"? В немецком штабе. Ведь ты сам меня так учил. Вот по этой дороге, когда на ней будет тихо, мы и дойдем до штаба… Понял?
- Как не понять, - согласился Андронов. Не впервые Мадраим и Андронов пробирались по фашистским тылам.
В редких случаях их разведка не приносила успеха. Недаром командир полка, перед которым они стояли вчера в ожидании приказа, подошел к ним вплотную и, положив им руки на плечи, сказал:
- Дело серьезное, хлопцы. Надо достать не просто "языка", а "языка" знающего. Достаточно одного, но знающего. Поняли? На вас надеемся. Уверен, что приказ выполните.
- Так точно, товарищ полковник, выполним! - чеканя каждое слово, ответил Мадраим.
- Ну, а ты как думаешь? - обратился командир к Андронову.
- Ну, а мы же, - начал было тот, но, сообразив, что говорит не по уставу, неожиданно закончил - Так точно, выполним!
Когда они выходили из штабного блиндажа, полковник еще раз остановил свой взгляд на разведчиках. Они хорошо подходили друг к другу: стройный, ловкий Мадраим и коренастый Андронов, в котором угадывалась большая физическая сила.
Один из офицеров, стоявший рядом, перехватил взгляд полковника.
- Есть на кого любоваться.
- Да, орлы! - ответил полковник и, поерошив рукой ежик на своей голове, глубоко надвинул фуражку.
Несмотря на свою комплекцию, Андронов был очень подвижен, он ни минуты не мог оставаться без дела. У него не хватало терпения, как, например, у Мадраима, часами неподвижно наблюдать за одним каким-нибудь объектом, он должен был или двигаться, или, на худой конец, разговаривать.
Мадраим знал, что сейчас Андронов, вынужденный оставаться на месте, начнет свои бесконечные рассказы. Он даже знал, о чем именно будет тот говорить.
Андронов уже забывал о ранах, оставивших шрамы на его сильном теле. Но та рана, которую он носил в своем сердце, увидев пепелище родного села, продолжала кровоточить.
Он испытывал лишь некоторое облегчение при мысли о том, что дойдет до Берлина, что победа близка.
Густая листва кустарника прикрывала друзей от солнца. Изредка на ветку садилась какая-нибудь пичужка и удивленно смотрела на людей.
Когда со стороны леса доносились резкие, гортанные слова чужой речи или рев буксовавших машин, друзья приподнимали головы и, прижав автоматы, тревожно прислушивались к каждому шороху.
Золотистые солнечные стрелы, пробивавшиеся сквозь густую листву, настроили Андронова на грустный лад. Ни к кому не обращаясь, он начал тихим голосом:
- …Хаты своей я не нашел. И справа не было хаты, и слева не было хаты. Все попалил проклятый Гитлер, все порушил. Были у нас яблоньки в саду. Так вот одна осталась, уцелела. Стоит, как сиротинка…
Мадраим сжимал в зубах ветку орешника и, слушая Василия, мысленно представлял свой ташкентский сад с нежными и хрупкими персиковыми деревьями. Он вдруг подумал: что, если бы враг добрался до этого сада? Эта мысль вызвала в нем такую бурю гнева, что он даже изменился в лице.
- Ты что? - встревоженно спросил Андронов.
- Ничего, ничего, продолжай, - успокоил его Мадраим.
- …Так вот, стоит яблонька, как сиротинка, и я возле нее, как сирота… Обнимаю ее ветки и плачу… Оглянулся, и вижу: дед Ефим… Единственный житель на все село.
- Откуда, дед, ты взялся? - спрашиваю.
- С того света, - говорит и показывает не вверх, на небо, а вниз.
- В земле, - говорит, - хоронился, покуда сын Никифора Дудки, Гришка, село палил…
- Какого, - спрашиваю, - Никифора?.. Не того ли, - говорю…
- А того самого лютого Дудки, который все село в ярме держал, когда вы мамкино молоко сосали.
Василий вынул кисет и свернул цигарку. Закурив и пустив облачко голубоватого дыма, он ударил себя в грудь кулаком и гневно прошептал:
- Вот где у меня этот проклятый Гришка! Перед самыми колхозами они сгинули из нашего села… Однажды осенью сгорело у нас в клунях зерно, а потом сгорели конюшни, а в них добрые кони. Поймали злодеев. Кто бы думал- Дудка с сыном! Посадили их под крепкий замок… Да вот, дывысь, они, как оборотни, из-под земли вышли. Пришел Гришка в село вместе с немцами. Не привыкать стать: отец-то с белобандитами путался.
Солнце уже клонилось к закату. Удлинялись и густели тени. На востоке началась орудийная перестрелка. Над лесом снова загудели самолеты. С дороги послышались яростные крики команды.
- Наши летят, - заметил Мадраим, прислушиваясь к шуму на дороге, - забегали крысы.
Раздалось несколько ружейных выстрелов, потом все стихло. Самолеты прошли над лесом с угрожающим ревом, и где-то в самом дальнем его конце ухнули бомбы.
- В добрый час, хлопцы, - тихо напутствовал удалявшиеся самолеты Андронов.
- Так вот, товарищ сержант, - начал он сурово, - как же я могу молчать, когда этот лютый зверь Гришка Дудка, может быть, еще палит где-нибудь колхозные хаты…
Дорога опять ожила. Отрывисто крякали гудки, перекликались чужие голоса. В густой чаще робко запела какая-то птица, но ее нежное пение заглушили пулеметные очереди, раздавшиеся со стороны дороги.
Когда все стихло, Андронов вынул карту и, водя по ней пальцем, сказал:
- Вот смотри, пойдем до этого перекрестка, здесь хорошая дорога поворачивает к городу, а похуже - к усадьбе. В городе нам делать нечего, а в усадьбе должен быть штаб. Так сообщила разведка. Судя по карте, место подходящее для нашего дела: кругом лес, овраги…