"Почему он не бросит пить, Сибилла?"
"Почему? Потому что он никогда не сможет понять, что с ним происходит. Когда он трезвый, он не помнит, как вел себя пьяный. Он такой впечатлительный, весь в своей музыке. Мне приходится довольствоваться тем, что остается. Но ему нравится хороший коньяк. Он спрашивает себя: "Чем может повредить мне хороший коньяк?" И делает это опять и опять. Вторая рюмка нравится ему еще больше, а вредит меньше. После третьей рюмки он не в состоянии считать. Ему уже ничего не нравится, но он продолжает пить, точнее, продолжает нализываться. И этим он занимается на протяжении нескольких лет. Сколько он еще продержится? Он пока ни разу не сорвал ни одного концерта. Он пьет только по свободным дням. По крайней мере, до сих пор. Да, Хильда, детка, я не раз говорила себе, что если выйду за него замуж, то буду чувствовать себя женой двух мужей. По утрам у меня будет трезвый, достойный любви человек по имени Эгон. А по вечерам - в доску пьяное существо, которое по нелепой случайности тоже называется Эгоном. Это два совершенно различных человека: одного из них я люблю, другого подчас готова убить своими руками".
Хильда обняла подругу за плечи:
"Если кто ему и может помочь, то это только ты".
"Он идет!"
В сопровождении нескольких улюлюкающих мальчишек Эгон Грандерат появился из-за угла и не без труда повернул к нужному дому. В каждой руке у него было по бутылке. Его качало из стороны в сторону, иногда неведомая сила сталкивала его с тротуара на мостовую.
Обе женщины смотрели на него как завороженные. Они были бы рады отойти от окна, но их словно что-то удерживало. "Я не сочувствую ему, - подумала Хильда. - Если в этой ситуации кто заслуживает сочувствия, так это Сибилла".
Опустив голову, человек остановился как раз напротив их дома, прислонился спиной к витрине скобяной лавки. Его колени подогнулись, он медленно опустился на землю, беспомощный и недвижимый.
Хильда заметила, как напряглась Сибилла. Их взгляды встретились. Они снова могли смотреть друг на друга. Они больше не стыдились ни друг друга, ни беспомощного человека, лежащего внизу.
"Я пойду притащу его", - совершенно спокойно проговорила Сибилла.
"Я с тобой".
Следующие двадцать минут сблизили этих женщин сильнее, чем многочасовые задушевные разговоры. Не говоря ни слова, под взглядами и насмешками быстро собравшихся людей они тащили тяжелого мужчину в дом. Они не обращали внимания на пошлые выкрики, они их просто не слышали.
Надо было втащить на два лестничных пролета это безвольное тело, совершенно не способное управлять собой. Нелегкая то была работа.
Хильда вспоминает об этом, держа в руке письмо фрау Сибиллы Бюркли.
С Эгоном дела обстояли все хуже и хуже. Сибилла не оставляла его до самого конца, пока он, собрав последние остатки самоуважения, дрожащий от временного воздержания от спиртного, не взял свой узелок с вещами, свою скрипку и не исчез.
Хильда тогда удивлялась своей жизнерадостной и такой отважной подруге, всегда готовой к развлечениям. Она училась у нее и с ее помощью. По реакции Сибиллы она могла судить о том, удается ли и как удается ее превращение в аполитичную, оппортунистическую, но все же талантливую журналистку.
Дома, с родителями, все было иначе.
24 января 1932 года, к двухсотдвадцатому юбилею со дня рождения Фридриха Второго, в газете "Берлинер локальанцайгер", выпускаемой издательством "Аугуст-Шерль", появилась статья, озаглавленная "Интервью с королем". Автором ее была Хильда Гёбель.
Коллеги Фрица Гёбеля не оставили этот факт без внимания.
"Твоя дочь в последнее время стала писать в "Локальанцайгер".
"Где?"
"Не принимай близко к сердцу, Фриц, дружище. Так было испокон веку: чье кушаю, того и слушаю".
Папаша Гёбель пошел к газетному киоску и впервые в жизни купил "Берлинер локальанцайгер".
Придя домой, он застал жену за чтением той же самой статьи.
Он швырнул газету на стол и обратился к жене:
"Ну, что скажешь?"
Эльза Гёбель осталась спокойной. У нее было время подготовиться к атаке.
"А что я, собственно, должна говорить?"
"Ты читала статью, которую твоя дочь написала для этой сомнительной газеты?" - Фриц Гёбель опустился, тяжело дыша, на стул, стараясь совладать со своим возбуждением, осмотрел комнату, поймал взгляд жены, отвел глаза, поднял газету, опять положил ее, потом, сделав усилие, взял снова и принялся читать.
Интервью с королем
Наша сотрудница Хильда Гёбель имела возможность поздравить в Потсдаме Фридриха Великого с днем его рождения. Фридрих Великий, увековеченный в камне в замке Сан-Суси для наших взоров, но оставшийся живым в нашей памяти, любезно согласился ответить на все вопросы.
"Позвольте мне от имени наших читателей поблагодарить вас за то, что вы согласились дать это интервью. И разрешите задать сначала вопрос: как мне следует обращаться к ожившему памятнику?"
"Мой отец называл меня Фрицем. Я бы не хотел, чтобы такое юное и цветущее создание, как вы, называли меня стариком".
"Разве этикет не предписывает, как надо обращаться в таких случаях?"
"Вы имеете в виду то стремление к титулам, которое так живуче до сих пор? Что значит титул? Важно дело. Как называют того, кто правит лошадьми?"
"Кучером".
"Кучер правит лошадьми, король правит государством".
"Так как прикажете обращаться: господин король или господин правитель?"
"Как угодно".
"Господин король, сегодняшние правители не любят, когда речь заходит о свободе печати. Ежегодно вокруг любой газетной статьи поднимается шум. Многие газеты подвергаются критике и цензуре и запрещаются под разного рода предлогами. Вы можете поделиться вашим мнением по этому вопросу?"
"В свое время я указал своим министрам, что ГАЗЕТЫ, КОЛЬ СРОЧНО ОНИ ДОЛЖНЫ БЫТЬ ИНТЕРЕСНЫМИ, НЕ ДОЛЖНЫ БЫТЬ СТЕСНЕНЫ".
"Господин король, в нашей и других странах все еще не решена проблема безработицы, Спастись от нее - это, по-вашему, нормально? Или это мятежное желание? Вы бы хотели остаться без работы?"
"Тысяча чертей! НЕВАЖНО, ЧТО Я ЖИВУ, ВАЖНО, ЧТО Я ДЕЙСТВУЮ".
"Господин король, некий Курт Тухольски, поэт и журналист, утверждает, что идеалом в Германии является мечта сидеть за окошечком учреждения, а судьба людей такова, что они вынуждены стоять перед окошечком. Однако остальные писатели утверждают, что клиент, стоящий перед окошечком, всегда король".
"Черт побери! Какая бессмыслица! Разумеется, клиент должен служить! Как он может желать стать выше короля? Ведь КОРОЛЬ ПЕРВЫЙ СЛУГА СВОЕГО ГОСУДАРСТВА!"
"Господин король, если бедный человек с сотней марок в кармане и богатый человек с сотней тысяч марок в кармане преступают закон, суд выносит решение: бедному заплатить сто марок штрафа и богатому заплатить сто марок штрафа. Это справедливо?"
"Точно так. ПОТОМУ ЧТО ПЕРЕД ЗАКОНОМ ВСЕ РАВНЫ!"
"Господин король, Кройгер-концерн поставляет спички во все страны мира. Он получает огромные прибыли, в том числе за счет подлогов и обманных сделок. Что вы думаете по этому поводу?"
"МОЙ ДОЛГ БОРОТЬСЯ С ЭТИМ СБРОДОМ!"
"Господин король, в нашей стране сейчас распространился слух, что рейхстаг распускают. Что же делать многочисленным партиям, что делать гражданам в ответ на эту акцию?"
"Бог мой! Что я могу сказать? Я УСТАЛ УПРАВЛЯТЬ РАБАМИ!"
"Господин король, художники предоставляют нам удивительное разнообразие стилей, в то время как мода ежегодно предписывает, что следует считать красивым. А пляжные моды становятся все экстравагантнее, если не сказать, легкомысленнее. Как надо поступать? Со всем соглашаться? Или вы можете порекомендовать для каждого случая своего рода рамки?"
"ЗДЕСЬ КАЖДЫЙ МОЖЕТ ПОСТУПАТЬ СООБРАЗНО СВОИМ ЖЕЛАНИЯМ!"
"Господин король, говорят, ночью все кошки серы. К тому же ночью многие мужчины навеселе. Некоторые светские мужчины считают берлинскую ночную жизнь весьма утомительной. Как должен светский человек, если позволите такой фривольный вопрос, относиться к проблемам ночи?"
"Так называемый светский человек должен поступать так, как я, иначе он не мужчина. Я был ВСЕГДА НА ПОСТУ".
"Господин король, позвольте поблагодарить вас за приятную беседу".
Фриц Гёбель почувствовал себя растерянным. Он не знал, как реагировать на это. Может, ему следовало бы гордиться? Сердиться? А если его дочь заблуждалась? Или она на верной дороге? Обсуждать этот вопрос с женой ему не хотелось. Она могла догадаться о его растерянности. Наконец он избрал путь наименьшего сопротивления: решил уйти из дому, то есть показать, что сдается.
Но он не успел осуществить свое решение, потому что возвратилась Хильда. Она была в хорошем настроении. Хильда заметила развернутые газеты на пустом столе:
"А что, ужина сегодня не будет?"
"Ужина? "Чье кушаю…" - вспомнил отец. - С каких это пор ты стала петь дифирамбы абсолютизму? С каких это пор ты стала писать для них?"
"Я нахожу статью очень милой", - попыталась смягчить разговор мать.
Фрицем Гёбелем снова овладел гнев.
"Может, это и мило, и забавно, может, это даже и хорошо. Но для кого это хорошо? На чью мельницу ты льешь воду такими интервью?"
Хильда попыталась объяснить, доказать, что по всем принципиальным вопросам она вложила в уста короля вполне прогрессивные высказывания. Но отец не согласился ни с одним из ее аргументов. Больше всего его возмутило не то, что она написала, а то, в какой газете она выступила. Но об этом он ничего не сказал. Он не решался сделать это и потому сердился еще больше.
"Что я отвечу моим коллегам, если они меня спросят? Что я отвечу моим товарищам?"
"Отец, ты же знаешь, что я хочу выехать в качестве журналиста-международника в Варшаву. Но если я поеду только от одной газеты, этого недостаточно, Я должна быть уверена, что мои статьи будут публиковать многие газеты".
"Если это цена за поездку в Варшаву, то она слишком высока!" Это было его последнее слово.
Беседы за ужином не получилось. После ужина Хильда ушла, не сказав куда.
Ее родители в угнетенном состоянии легли спать, но заснуть не могли, не могли даже говорить друг с другом.
Когда Хильда пришла к Бруно, ее встретили радостными возгласами. Здесь же сидели и оба товарища, принявшие решение о ее поездке. Они обсуждали интервью, и их точка зрения была полностью противоположна оценке ее отца. Для них была важна не сама статья, хотя они и признали, что написана она хорошо. Как и для отца Хильды, для них было важно, где она напечатана. Но они поздравили Хильду с тем, что ей удалось напечататься в "Берлинер локальанцайгер".
"Так держать, Хильда! Летом ты должна быть в Варшаве. Раз ты сотрудничаешь в "Локальанцайгер", считай, что половина билета у тебя в кармане".
Размышляя о письме Сибиллы Бюркли, Хильда пьет свой остывший чай.
Она принимается за работу. Но это уже не интервью с королем. Ей надо зашифровать сведения, которые следующей ночью будут переданы по радио "Омеге". Томас ждет их.
Пренебрегая правилами конспирации, Тео звонит утром на работу Хильде. Это, однако, как раз тот случай, когда исключение подтверждает правило.
Трубку, конечно, первым поднимает Иоахим Хагедорн, потом протягивает ее Хильде:
- Это вас.
- Да, Гёбель слушает. Кто заболел? Да, конечно, я постараюсь сейчас же приехать. - Она кладет трубку. Свое волнение, которое она и не пытается скрыть, она так объясняет Хагедорну: - Это звонил мой сосед. Что-то случилось с мамой. Извините меня, я хочу попросить шефа, чтобы он сейчас же отпустил меня домой.
- Ну, разумеется. Располагайте мной, если понадобится помощь.
Доктор Паульзен отпускает Хильду до конца рабочего дня. С этой своей аккуратной и надежной сотрудницей он великодушнее, чем с прочими.
Хильда берет такси и едет к матери, которая очень рада неожиданному визиту.
- Мама, ты должна помочь мне. Не спрашивай сейчас ни о чем. Если я смогу, я объясню тебе все позже. А сейчас мне нужна твоя помощь.
Фрау Гёбель ничем не показывает волнения, она совершенно спокойна. Хорошо, что дочь нуждается в ней. Попутно она вспоминает и об Отто: ему тоже нужна была помощь. Нет ли тут взаимосвязи?
Хильда приближается к ней:
- Мамочка, пожалуйста, не задавай никаких вопросов. Я сейчас привезу врача, потому что у тебя сердечный приступ.
- Что у меня?
- Я расскажу тебе все симптомы, о которых ты скажешь врачу. Ты ложись. Я сегодня отпросилась в министерстве под предлогом того, что у тебя сердечный приступ. Пожалуйста, мамочка, ты поняла меня?
- Не трать попусту слов! Вези врача! - Мать ставит на стол пузырек валерьянки, снимает туфли и ложится на диван. - Иди же. Что сказать доктору, я знаю не хуже тебя.
Мать прекрасно сыграла свою роль. Врач вполне верит рассказанной истории, выписывает рецепт и квитанцию в больничную кассу, дает несколько рекомендаций и уходит.
Как только дверь за ним захлопывается, мать заговорщически подмигивает дочери:
- Ну, какова я?
- Ты была просто великолепна. Продолжай, пожалуйста, лежать. Я привезу тебе лекарства. Если я задержусь, не беспокойся. Я хочу уладить попутно кое-какие мелочи.
"Ага", - думает мать, но сдерживается и не задает вопроса, готового сорваться с языка.
Немногим позже двенадцати Хильда торопливо сбегает по лестнице, быстрым шагом направляется к электричке. Тео ждет ее в час у дачного поселка Конкордия, в котором его поселили. Речь идет о Томасе и о передатчике. Что именно случилось, Тео не мог объяснить по телефону. Сидя в электричке, Хильда перебирает в уме все возможные варианты. Если произошла катастрофа, ей уже нет смысла ехать туда. И все же там что-то из ряда вон выходящее. Тео звонил ей в министерство. Это случилось впервые. Он хочет встретиться с ней в дачном поселке. Эго опасно для всех: для Томаса, для Тео, для нее. Если он идет на такой риск, значит, с радистом или с передатчиком что-то действительно серьезное.
Как и было условлено, Тео встречает ее на остановке. В руке у него букет цветов.
"Ясно, значит, мы - влюбленная парочка", - соображает Хильда и улыбается, несмотря на волнение.
- Мы могли бы проехать еще три остановки, - говорит кавалер во время преувеличенно шумных приветственных объятий, - но нам едва ли удастся спокойно поговорить в электричке. К тому же у нас есть время.
- Значит, идем пешком. Что случилось, Тео? - Она пристраивается рядом, и они не слишком быстро, чтобы не привлекать внимания, направляются к дачному поселку.
- Жители поселка уже несколько дней не знают покоя, Почти каждую ночь здесь совершаются кражи со взломом. Воры забирают все, что имеет хоть какую-то ценность, и всегда всех кроликов. Они, по-видимому, хорошо информированы, потому что приходят только тогда, когда хозяев нет дома. Несколько раз они врывались к людям, которые постоянно живут здесь и лишь на одну ночь уехали с ночевкой в город к родственникам. Значит, можно предположить, что взломщики сами живут здесь, в поселке. Теперь полиция незаметно оцепила всю местность. Сегодня ночью будет большая облава. Об этом никого не оповещали. Это должно случиться неожиданно. Таким образом они надеются поймать преступников. Томас как-то оказал услугу одному полицейскому - помог ему затащить мебель. Вот он и предупредил Томаса.
- А если это ловушка?
- Не исключено, что полицейский приставлен к Томасу. Я уже думал об этом. И Томас, наверное, тоже принимает это в расчет. Но это не меняет сути дела.
Теперь Хильде ясна опасность. От неизвестности она избавлена. Она раздумывает некоторое время, потом говорит:
- Мы знаем, что будет произведена облава. Неважно, направлена ли она на Томаса или на похитителей кроликов. Томас надежно спрятал передатчик?
- Конечно. Но они будут разыскивать и тайники. Ведь им надо найти, куда воры прячут награбленное добро. Или, возможно, передатчик.
- Абсолютно надежного тайника не существует, во всяком случае здесь. А тайник, который разыскивают, уже не тайник. У тебя есть какая-нибудь идея, Тео?
- Если мы попытаемся унести передатчик, нас могут на этом поймать.
- Нет, Тео, мы не можем рисковать передатчиком. К тому же мы не должны подвергать опасности ни тебя, ни меня, ни Томаса.
- А если Томас просто возьмет и исчезнет?..
- Тогда и с передатчиком пиши пропало. Они тут же объявят розыск Томаса. Даже если ему и удастся потом выбраться, он уже никогда не сможет работать спокойно.
Обычно такой сдержанный, Тео начинает нервничать:
- Мы должны наконец решить: или передатчик, или наша безопасность!
- Нет. Если мы отдадим им в руки передатчик, мы тем самым выдадим и Томаса. - Она произносит это без особого выражения, но с твердостью, которая показывает, что никакими аргументами ее не заставишь отказаться от этого "нет". - Ты сказал, Тео, что они будут разыскивать и тайники?
- Да.
- Значит, у Томаса не должно быть никаких тайников. Ведь они не будут искать то, что не спрятано. Передатчик надо разобрать, и пусть отдельные части лежат открыто. Убрать надо только то, что явно указывает, что это детали от передатчика.
Тео тут же загорается этой идеей:
- Конечно, Томас может сидеть и чинить свое радио! И тут же могут валяться трубки, катушки и другие детали. А подозрительные детали он может спрятать в сумку или, скажем, в чайник!
- Или хорошенько зарыть в цветочный горшок. Во всяком случае, ни одну из деталей никто не примет за кролика.
- Хильда, это выход! Никаких тайников! Я уж совсем было отчаялся.
- Подожди, облава еще не миновала. Если все пройдет благополучно, нам придется подыскать Томасу другое убежище, и как можно быстрее. Не исключено, что спустя некоторое время полицейские вдруг вспомнят о радиолюбителе. У нас только один шанс, потому что сегодня ночью у них в голове будут только кролики и награбленное добро.
- Мы уже почти пришли, Хильда.
- Ты собираешься идти в поселок?
- Нет, я тоже кое-что соображаю. На углу есть небольшая закусочная. Томас обещал забежать сюда во время обеда. Да вот и его машина.
- Прекрасно. Надеюсь, он позаботился о том, чтобы за его столиком было два свободных места. Мы подсядем и познакомимся с ним.
- Как чувствует себя ваша мама, фольксгеноссин Гёбель? - спрашивает советник посольства доктор Паульзен, зайдя в комнату, где работает Хильда, чтобы навестить ее. Такое случается очень редко.
"И что ему нужно?" - думает эксперт по Ближнему Востоку Хагедорн.
Хильда благодарит шефа за участие:
- Она еще под наблюдением врача, но ей уже значительно лучше.
- Вы слышали о неприятности, случившейся с нашей фрау доктором Мальковски?
Хильда кивает:
- Воспаление слепой кишки. Я хотела навестить ее в воскресенье в больнице.