Он не стал уточнять, кто такие "они". Скорее всего, не знал. Мордехай и сам не знал, но разделял беспокойство Хаима. Враг твоего врага больше не становился твоим другом - он оставался врагом, только другого вида. Всякий, кто обнаружил бы здесь бомбу - ящеры, поляки, нацисты, даже евреи, которые поддерживали Мордехая Хаима Румковского ("Разве не странное совпадение имен?" - подумал Анелевич), - попытался бы забрать ее отсюда и воспользоваться в своих интересах.
Анелевич снова легонько похлопал по корзине.
- Если понадобится, мы сможем сыграть роль Самсона в храме, - сказал он.
Хаим и второй охранник кивнули. Этот второй спросил:
- Вы уверены, что нацисты не смогут взорвать ее по радио?
- Конечно, не смогут, Саул, - ответил Анелевич. - Мы абсолютно уверены в этом. Но детонатор для ручного управления взрывом спрятан неподалеку. - Оба охранника кивнули: они знали, где именно. - Бог запрещает нам использовать его, вот и все.
- Аминь, - одновременно сказали Хаим и Саул.
- Замечали что-нибудь по соседству? - спросил Мордехай, как он спрашивал каждый раз, когда приходил проверить бомбу. И, как всегда, охранники покачали головами. Охрана корзины стала для них рутинным делом: ни один не обладал богатым воображением. Анелевич знал, что его приход доставляет им удовольствие.
Он направился к выходу на улицу, задержавшись, чтобы задать Менделю тот же вопрос.
Мендель заверил его, что ничего необычного не заметил.
Анелевич убеждал себя, что беспокоится напрасно: никто, кроме еврейского подполья - и, конечно, нацистов, - не знал, что в Лодзь доставлена бомба, и никто, кроме нескольких его людей, не знает, где она теперь. Нацисты не будут пытаться взорвать ее, тем более пока ящеры соблюдают перемирие.
Он говорил себе это много раз. И все еще верил с трудом. После пяти лет войны, сначала против немцев, затем сразу против немцев и ящеров, он с трудом мог верить любым заверениям в безопасности.
Когда он вышел на улицу, то демонстративно поправил брюки, затем посмотрел по сторонам, чтобы убедиться, не присматривается ли кто-нибудь к нему или к разрушенному зданию фабрики. Ничего не заметив, зашагал по улице.
Впереди него, метрах в пятнадцати, быстро шел высокий широкоплечий человек со светло-каштановыми волосами. Он повернул за угол. Анелевич последовал за ним, отметив только, что черное пальто коротковато прохожему: полы его шлепали по икрам, вместо того чтобы закрывать лодыжки, как полагалось. В Лодзи было немного таких крупных людей, что, без сомнения, объясняло, почему этот человек не смог найти себе подходящее пальто. Ему недоставало до двух метров всего шести или восьми сантиметров.
Нет, людей такого роста в гетто Анелевич почти не видел. Крупные, мускулистые люди, которым требовалось много пиши, на скудном пайке погибали быстрее, чем коротышки. Но такого высокого человека Анелевич видел не так давно. Он нахмурился, стараясь вспомнить, где и когда это произошло. Один из польских фермеров, временами передававший информацию евреям? Но его не было в Лодзи. Анелевич был почти уверен.
И тут он побежал. Возле угла, за которым скрылся высокий человек, он задержался, вертя головой туда-сюда.
Высокого нигде не было. Анелевич подбежал к следующему углу и снова посмотрел во все стороны. По-прежнему никаких признаков высокого. С досады он пнул камень мостовой.
Действительно ли на улицах лодзинского гетто появился Отто Скорцени или ему привиделось? У эсэсовца не было разумных причин являться здесь, поэтому Анелевич старался убедить себя, что увидел кого-то другого, такого же роста и телосложения.
- Это невозможно, - проговорил он про себя. - Если нацисты взорвут Лодзь во время мирных переговоров, то один бог знает, что ящеры обрушат на их головы: посеешь ветер, пожнешь бурю. Даже Гитлер вряд ли настолько спятил.
Но как и от прошлых страхов, так и от этого опасения избавиться он не мог. Если вдуматься, до какой же все-таки степени спятил Гитлер?
* * *
Дэвид Гольдфарб и Бэзил Раундбуш слезли с велосипедов и нетерпеливо поспешили к таверне "Белая лошадь" - как спешили бы к оазису в пустыне.
- Жаль, что мы не можем взять с собой Мцеппса, - заметил Раундбуш. - Ты не хотел бы помочь бедному зануде провести вечер получше?
- Я? - спросил Гольдфарб. - И не подумаю.
- Похвальное поведение, - сказал Раундбуш, кивая. - Поступай так всегда - и ты далеко пойдешь, хотя если все время думать о том, чтобы не думать, то это может испортить праздник, как думаешь?
У Гольдфарба хватило здравого смысла не впутываться в этот бесконечный спор. Он распахнул дверь в "Белую лошадь" и окунулся в облако дыма и гул голосов. Бэзил Раундбуш вошел и захлопнул дверь. После этого Гольдфарб отодвинул в сторону черный занавес, закрывавший вход изнутри, и они вошли в помещение.
Яркий электрический свет заставил их заморгать.
- Мне здесь больше нравилось при факелах и отсветах очага, - сказал Дэвид. - Придает атмосферу прошлого: чувствуешь, что Шекспир или Джонсон могли бы заглянуть сюда, чтобы пропустить пинту пива вместе со всеми.
- Загляни сюда Джонсон, одной пинтой не ограничилось бы, и это совершенно точно. - сказал Раундбуш. - Все эти факелы возвращают нас в восемнадцатое столетие, должен заметить. Но помни, старик, восемнадцатое столетие было грязным и неприятным. Так что - даешь электричество каждый день!
- Похоже, что так и будет, - сказал Гольдфарб, направляясь к бару. - Удивительно, как быстро можно восстановить электроснабжение в отсутствие постоянных бомбежек.
- Действительно, - согласился Раундбуш. - Я слышал, что если перемирие продолжится, то вскоре будет отменено и затемнение. - Он помахал Наоми Каплан, которая стояла за стойкой. Она улыбнулась и помахала в ответ, затем ее улыбка стала еще шире - она увидела за спиной Раундбуша низкорослого Гольдфарба. Раундбуш хмыкнул. - Ты - счастливый парень. Надеюсь, ты знаешь это.
- Можешь поверить, знаю, - сказал Гольдфарб с таким энтузиазмом, что Раундбуш рассмеялся. - А если бы не знал, моя семья слишком часто напоминает мне, чтобы я не забыл.
Его родители, братья и сестры одобрили Наоми. Он был уверен, что все будет хорошо и дальше. К его огромному облегчению, она тоже с симпатией отнеслась к ним, хотя их переполненная квартира в Ист-Энде была далека по удобствам от комфорта верхушки среднего класса, в котором она выросла в Германии - до того, как Гитлер сделал жизнь евреев невозможной.
Они нашли очень узкое свободное место возле стойки и втиснулись в него, локтями расширяя пространство. Раундбуш щелкнул серебряной монетой по влажному полированному дереву.
- Две пинты лучшего горького, - сказал он Наоми и добавил еще несколько монет. - А это для вас, если не возражаете.
- Благодарю вас, нет, - сказала она и сдвинула лишние монетки обратно к Раундбушу.
Остальные она смела в коробку под стойкой. Гольдфарбу хотелось, чтобы она перестала работать здесь, но она получала гораздо больше, чем он. Владелец "Белой лошади" мог поднимать цены, чтобы идти в ногу с инфляцией, скачущей по британской экономике, и почти тут же повышать жалование. Скудное жалование Гольдфарба, служащего королевских ВВС, отставало на несколько бюрократических шагов. Когда его призвали в 1939 году, он мог думать, что получает приличные деньги, - теперь они почти равнялись нищете.
Он проглотил свою пинту и купил вторую. Наоми позволила ему взять пинту и для нее, невзирая на протесты Бэзила Раундбуша.
Они уже подняли свои кружки, когда кто-то за спиной Гольдфарба спросил:
- Кто эта твоя новая приятельница, старик?
Гольдфарб не слышал этого кентерберийского выговора уже целую вечность.
- Джоунз! - сказал он. - Я не видел тебя так давно, что уж подумал, что ты расстался с жизнью. - Затем он бросил взгляд на товарищей Джерома Джоунза, и его глаза расширились еще больше. - Мистер Эмбри! Мистер Бэгнолл! Я и не знал, что вы объявились дома!
Последовали представления. Джером Джоунз замигал от удивления, когда Гольдфарб представил Наоми Каплан как свою невесту.
- Счастливец! - воскликнул он. - Нашел себе прекрасную девушку, и ставлю два против одного, что она не снайпер и не коммунистка.
- Э-э… нет, - сказал Дэвид. Он кашлянул. - Я не ошибусь, если предположу, что в недавнем прошлом ты не так уж плохо проводил время?
- Ты и половины не предположишь! - ответил специалист по радарам с непривычной искренностью. - Даже половины.
Гольдфарб узнал эту интонацию - так говорят о местах и делах, о которых не хочется вспоминать. Чем больше он думал об этом, тем больше ему хотелось отвлечься.
К стойке бара вернулась Сильвия с подносом пустых кружек.
- Боже мой, - сказала она, взглянув на вновь прибывших. - Посмотрите, кого ветер принес к нам. - Она инстинктивно пригладила волосы. - Где же вы, парни, болтались? Я думала… - Она не договорила, хотя ей в голову явно пришла та же мысль, что и Гольдфарбу.
- В прекрасном, романтичном Пскове. - Джордж Бэгнолл закатил глаза.
- Где это, как вы назвали? - спросила Сильвия.
- Если провести линию от Ленинграда до Варшавы, она пройдет недалеко от Пскова, - ответил Бэгнолл.
Гольдфарб мысленно представил себе карту.
Джером Джоунз добавил:
- И все время, пока мы там были, единственное, что поддерживало нас, так это воспоминания о "Белой лошади" и о работающих там прекрасных заботливых девушках.
Сильвия посмотрела себе под ноги.
- Принеси мне совок для мусора, - сказала она Наоми. - Тонем в грязи. - Она снова повернулась к Джоунзу. - А ты даже более сдержан, чем мне помнится.
Он улыбнулся, совершенно не смутившись. Бросив критический взгляд на всех троих, Сильвия продолжила:
- Вы были последними, кто видел меня за неделю до вашего отъезда. Потом я слегла в постель с воспалением легких.
- Я никогда не ревновал к микробам, - сказал Джоунз.
Сильвия ткнула его локтем в ребра, достаточно сильно. Затем зашла за стойку, сняла с подноса грязные кружки и принялась наполнять новые.
- А где Дафна? - спросил Кен Эмбри.
- Я слышал, что в прошлом месяце она родила девочек-близнецов, - ответил Гольдфарб, эффектно завершая последовательность вопросов.
- Я бы сейчас кого-нибудь убил за кусочек бифштекса, - сказал Бэгнолл тоном, который никак нельзя было назвать шутливым. - Никак не ожидал, что у нас с едой хуже, чем на континенте. Черный хлеб, пастернак, капуста, картошка - то же самое, что ели немцы в последнюю зиму великой войны.
- Если вы слишком сильно захотите бифштекса, сэр, то рискуете погибнуть, - сказал Гольдфарб. - Владелец коровника в наши дни охраняет его с винтовкой, и бандиты тоже легко добывают винтовки. Все обзавелись винтовками, когда пришли ящеры, и далеко не все вернули их обратно. Вы ведь знаете о перестрелках из-за еды? О них постоянно сообщают газеты и радио.
Сильвия кивком подтвердила согласие со сказанным.
- Сейчас, как на Диком Западе, стрельба каждый день. Здесь, на берегу океана, мы обходимся цыплятами и рыбой. Но говядина? Ее нет.
- Куры тоже чего-то стоят, - сказал Бэзил Раундбуш.
Гольдфарб промолчал, хотя с его крошечным жалованием у него было больше оснований жаловаться, чем у офицера. Но если вы еврей, вы трижды подумаете, прежде чем позволите другим думать о себе как о бедняке.
Джером Джоунз хлопнул себя по карману брюк.
- В мире теперь деньги не самая большая забота, даже если восемнадцатимесячное жалование свалилось на меня сразу. И между прочим, денег оказалось больше, чем я ожидал. Сколько раз повышали вам жалование, пока мы отсутствовали?
- Три или четыре, - ответил Гольдфарб. - Но это не такие большие деньги, как тебе кажется. Цены росли гораздо быстрее, чем жалование. Несколько минут назад я как раз думал об этом.
Он посмотрел через стойку на Наоми, которая только что поставила кружку перед одетым в прорезиненную одежду рыбаком, и тихо вздохнул. Как хорошо было бы забрать ее отсюда и жить вместе на его жалование - если бы его хватало больше чем на одного человека.
Он поймал взгляд невесты. Она улыбнулась ему.
- Угощаю всех моих друзей, - сказал он, роясь в кармане и пытаясь определить, какие скомканные банкноты там находятся.
По существующему с незапамятных времен обычаю после этого каждый обязан был проставиться. Когда наступило время возвращаться в казарму, он пожалел, что у его велосипеда нет радара. Завтра утром у него будет тяжелая голова, но и с этим он тоже справится. С бифштексами, может быть, дело обстоит неважно, но таблетки аспирина всегда найдутся.
* * *
Представители тосевитов уважительно поднялись с мест, когда Атвар вошел в зал. Адмирал повернул один глаз в сторону Уотата.
- Выскажите им подходящее приветствие, - сказал он Уотату.
- Будет исполнено, благородный адмирал, - ответил переводчик и переключился с прекрасного точного языка Расы на рыхлые неясности языка Больших Уродов, который назывался английским.
Тосевиты отвечали один за другим, причем Молотов от СССР - через собственного переводчика.
- Они говорят обычные вещи в обычной манере, благородный адмирал, - доложил Уотат.
- Хорошо, - сказал Атвар. - Я предпочитаю их обычные вещи в обычной манере. На этой планете это само по себе уже необычно И говоря о необычном, мы вернемся к вопросу о Польше. Скажите представителю из Германии, что мне крайне не понравилась его недавняя угроза возобновления войны и что Раса предпримет необыкновенно суровые меры, если такие угрозы повторятся в будущем.
Уотат снова заговорил по-английски. Фон Риббентроп ответил на этом же языке.
- Благородный адмирал, за эту непристойную ошибку он оправдывается неправильной расшифровкой инструкции от своего не-императора.
- В самом деле? - спросил Атвар. - Действительно, этот самец может оправдываться очень многими вещами, и некоторые из них могут даже быть близки к правде. Скажите ему, что это хорошо, раз он просто ошибся. Скажите ему, что его не-империя сильно пострадала бы, если бы он не ошибся.
На этот раз фон Риббентроп ответил более длинной речью и, очевидно, с некоторым воодушевлением.
- Он отрицает, что Германии требуется пугать Империю и Расу. Он говорит, что, поскольку Раса ведет переговоры медленно, его не-империя имеет право возобновить конфликтов то время и в таком виде, какие она выберет. Однако он сожалеет, что неправильно информировал вас об этом времени и о порядке возобновления.
- Как это великодушно с его стороны, - заметил адмирал. - Скажите ему, что мы не затягиваем переговоры. Укажите ему, что у нас уже есть основы соглашений с СССР и США. Скажите ему, что непримиримая позиция его собственного не-императора в отношении Польши привела к тупику в переговорах.
Уотат снова перевел. Фон Риббентроп издал несколько звуков тосевитского смеха, прежде чем ответить.
- Он говорит, что любое соглашение с СССР не стоит листа бумаги, на котором изложены его условия.
Фон Риббентроп еще не успел закончить, как Молотов заговорил на своем языке, звучавшем для Атвара иначе, чем английский, но ничуть не лучше. Переводчик Молотова обратился к Уотату, который доложил Атвару:
- Он обвиняет немцев в нарушении когда-то заключенных соглашений и приводит примеры. Хотите выслушать их полностью, благородный адмирал?
- Не нужно, - сказал ему Атвар. - Я их уже слышал прежде и, если понадобится, могу получить данные. Снова заговорил фон Риббентроп.
- Он указывает, благородный адмирал, что у СССР имеется длинная граница с Китаем, где продолжается конфликт местных Больших Уродов. Он также указывает, что одна из борющихся китайских сторон идеологически близка власти, управляющей СССР. Он спрашивает, можем ли мы поверить, что самцы СССР перестанут снабжать своих единомышленников вооружением даже после заключения соглашения с Расой.
- Это интересный вопрос, - сказал Атвар. - Попросите Молотова ответить.
Молотов говорил долго. Хотя Атвар не понимал его язык - точно так же как и английский, - он заметил разницу в стиле между представителями Германии и СССР. Фон Риббентроп был театральным, драматизирующим, склонным превращать мелочи в крупные проблемы. Молотов выбрал противоположный подход: адмирал не понимал, что он говорит, но речь тосевита звучала усыпляюще. Его лицо было почти таким же неподвижным, как у самца Расы, что для Большого Урода было очень необычно.
Уотат доложил:
- Самец Молотов соглашается, что большое количество советского оружия и боеприпасов уже находится в Китае: оно было послано в порядке помощи китайцам или одной группе их для борьбы против японцев еще до нашего прихода сюда. Далее он говорит, что по этой причине СССР не может считаться виновным, если это оружие и боеприпасы будут обнаружены в Китае.
- Обождите, - сказал Атвар. - СССР и Япония не были в состоянии войны друг с другом, когда мы прибыли на этот жалкий шар из грязи. Тем не менее Молотов подтверждает помощь китайцам против японцев?
- Он подтверждает, благородный адмирал, - ответил переводчик.
- Тогда спросите его, почему мы не должны ожидать, что СССР будет снабжать китайцев оружием против нас, хотя его не-империя не будет в состоянии войны с нами.
Уотат перевел. Снова сработала цепочка: Молотов - его переводчик - Уотат - Атвар.
- Он говорит, что в отличие от японцев у Расы есть мощь и интерес наказывать за любые подобные нарушения.
От такого захватывающего дух цинизма у адмирала вырвалось сильное шипение. Тем не менее этот подход был достаточно реальным, чтобы сделать возможной договоренность.
- Скажите ему, что за нарушениями последуют наказания, - сказал он, добавив усиливающее покашливание.
- Он признает правомерность вашего беспокойства, - сказал Уотат.
- Как хорошо с его стороны признать это, - сказал Атвар. - А теперь вернемся снова к вопросу о Польше. Из тех, что остались у нас, он кажется главным.
Едва договорив, он задумался, сохранится ли такое положение вещей в будущем. Китай занимает гораздо большую площадь, и в нем живет гораздо больше Больших Уродов, чем в Польше. Кроме того, у него очень длинная граница с СССР, которую трудно перекрыть даже с использованием технологии Расы. Раньше или позже самцы из СССР попробуют пойти на обман, а потом будут отрицать, что они сделали это. Он чувствовал, что этого не избежать.
Попросил слова самец из Британии:
- Прошу внимания!
Он был вежлив - дождался приглашающего жеста Уотата и только затем продолжил:
- Я должен повторить, что правительство его величества, признавая завоевание Расой значительной части нашей Империи, не может рассматривать формальное признание этих завоеваний без гарантий перемирия, идентичного по достоинству и в формальном отношении тому, которое вы уже заключили с Соединенными Штатами, с Советским Союзом и Германией.
- Поскольку завоевание остается реальным, то признание его не имеет значения, - ответил Атвар.
- Великая история противоречит вам, - сказал Иден.
По мнению Атвара, у Тосев-3 не было великой истории. Он не стал указывать на это - чтобы не раздражать Больших Уродов.