Он определил это твердо. И словно бы кто-то ему шепнул: "Она". Летчица, памятно пришедшая в Конную, та, с кем его ныне ночью собирались познакомить, и регулировщица, погнавшая его от капонира флажками, - она, синяя пилотка… После этого Павел и себя увидел со стороны: свои кирзовые бахилы, свой лупившийся нос – и испытал потребность отряхнуться, прихорашиваясь…
На губастом лице майора Егошина, когда летчик к нему приблизился, блуждала улыбка.
- Какие крали нас встречают, - говорил майор, ничуть, казалось, не смущенный тем, что горстка юниц и они, гордые соколы, защитники родного неба, повстречались на левом берегу. Скорее он был даже рад такому соседству. Летчики, стоявшие с ним рядом, помалкивали. - Королевы, сущие королевы…
- Одна к одной, - негромко, внятно поддакнул "дед". - Передислодрапировались…
Егошин зыркнул на него, как умел, но тут усач – комендант аэродрома, представившись, доложил майору, что телефонная связь с дивизией получена.
- Распоряжения на мое имя? - спросил Егошин.
- Пока молчат…
- Дивизия молчит? Раздаев? - уточнил Егошин.
- Раздаев.
- Обеспечение?
- Горючка доставлена, боезапас на подходе.
- Что значит "на подходе"?
- Отгрузили, везут…
- Сжатый воздух?
- Компрессора нет…
- И компрессора нет!
Зычный окрик со стороны КП вспугнул девиц, глазевших на летчиков, они заспешили, подталкивая друг дружку.
- Как козочки, - словно бы завершил свои наблюдения по женской части Егошин и обратился к подошедшему с докладом сержанту: – Что, именинник… третий не поднялся? - Сведения с "пятачка" ему уже поступили.
- Ходили парой… Боевое задание выполнено. Все ждали судьбы второго экипажа. Гранищев молчал, уставившись в карту.
- Били с ходу? - спросил "дед".
- С прямой. - Павел словно бы ждал его подсказки. - Как взлетели, так никуда не сворачивали… Высоту не набирали, прикрылись солнцем… Вот. - Дрожавшим пальцем он указал на карте точку, где дым, вскурившийся над кабиной Грозова, отбросил тень, она накрыла танки и исчезла, разнесенная взрывом рухнувшего штурмовика. - Прямое попадание…
Hoc, по-детски сморщенный, прянувшее в небо пламя, перелет через Волгу – вот что придавило Павла на подходе к МТФ.
- Сержант Гранищев!.. Знакомая интонация.
- Дозаправиться, - чеканил Егошин, не зная к нему снисхождения.
- Истребителей заправляют…
- Правильно: "ЯКи" прикрывают ферму. Заправитесь во вторую очередь – и три полета по кругу. После всего школяром "пилять по кругу"…
- Есть, товарищ командир! - ответил Гранищев.
- Варежку в небе не разевать!
("Мессера", с их шакальим нюхом на дармовщинку, могут наведаться из-за Волги, их разящие удары опасны не только одиночкам…)
- Есть!..
Сержант, склонив голову, затрусил к своей машине, Егошин деловито, как по необходимости, срочной и обязательной, направился в поле, к посадочному знаку.
Примеряясь к ветру, к черной мельнице, возвышавшейся в степи, как маяк, Павел звякал нагрудным карабином, не попадавшим в замок, соединявший парашютные лямки. Дым, вскурившийся над мотором, пламя, взрыв, перешибивший змеистое тело колонны… Карабин проскальзывал, не зацеплялся. И снова попалась ему на глаза сигналыцица. Бахарева, вспомнил он, летчица истребительного полка Елена Бахарева. Мягким шагом, как бы в раздумье, шла она на летное поле, где поджидал его майор. "Ну, встреча, ну, майор, - думал Павел. - Устроил товарищ командир знакомство… Постарался…" Он понял наконец, что тычет в замок тыльной стороной карабина. Защелкнул грудную перемычку, устало опустился на пилотское сиденье…
На "пятачке" начальник разведки, как представитель оперативной службы, предупредил майора Егошина: "Указания получишь на месте, на МТФ. Главное – панике не поддаваться, упадочных настроений не допускать… Панику – каленым железом, Михаил Николаевич!" - "Понял".
"Понял", - сказал майор Егошин, а себе признался, что момента, как следует быть, не схватил. "Настроения… каленым железом" - эти напутствия понял.
Указаний, обещанных дивизией и вносящих ясность, нет, задача полку не ставится, поддерживать настроение на левом берегу, Егошин чувствует, труднее. Дешевые шуточки не проходят. Не до шуточек… Ему надо было побыть одному. Мысль о волжском боевом рубеже, об уходе за Волгу два месяца назад показалась бы Михаилу Николаевичу кощунственной. "Не видать им красавицы Волги и не пить им из Волги воды", - пела, грозно сдвигая брови, занимая собою экран, чародейка Любовь Орлова, и командир полка Михаил Егошин, летчики полка молча, с гордостью, с сознанием собственной силы вторили ей… Два месяца!.. Два дня назад перебазирование полка за Волгу обсуждению не подлежало, разговоры на эту тему были исключены…
А сегодня нет за спиной могучей реки. Нет опоры. Есть бескрайняя степь, десяток саманных строений, ветряк с крестом неподвижных крыл…
Местечко возле брезентового, выложенного буквой "Т" полотнища – излюбленный Егошиным пост, где в славные, далекие теперь времена он часами простаивал, руководя тренировочными полетами, выводя свой молодежный, полнокровного состава полк – один из ста намеченных к формированию, только что созданный, - на передовое место в округе, и когда сам Егошин, вернувшийся из Испании, слыл как методист одним из лучших в бригаде… Случались и в жизни передовика "крутящие моменты", не без того… Голубым огнем горел Егошин, когда его летчик в молодецком подпитии угнал "эмку" и, куролеся по ночному городу с подружкой, влетел в кювет. Егошин за него вступился; парень из портовых рабочих, стропаль шестого разряда, хорошо летает, кадр, полезный для авиации. А хозяин "эмки" - прокурор округа, бригвоенюрист! И чем больше Егошин старался перед командиром бригады, через которого просил за парня, тем сильнее вредил себе в глазах начальства, того же командира бригады. Несноровист был, негибок. Идеализм, мешающий корректировать первое решение, - серьезный минус. Поднял бучу, а тут у самого поломка – пустяк, дужку крыла подломил всего лишь, но в принципе поломка, и вот уже самого Егошина требуют на парткомиссию, где все, естественно, берется вкупе: гнилой либерализм, преступная халатность, утрата боевитости… такой букет. Лихачу не помог, сам сел в яму.
"О чем я? - удивился своим мыслям Егошии. - Какое сейчас это имеет значение? Лихач, поломанная дужка, парткомиссия – откуда все это нахлынуло?.. Зачем?.."
Но "Т", посадочный знак, доставленный в заволжскую степь и расстилавшийся в ногах Михаила Николаевича, был толикой прошлого, проросшей в бурой, сухой степи, прошлого, от которого в горький час ему уйти невозможно. Да и нужно ли? Красвоенлеты, пилоты-старшины, поднявшиеся до комбригов и генералов, проходили этот пост. Все, кто поверил мечте, небу в алмазах, готов был служить ей верой и правдой. Егошин – в числе принявших эстафету. Однажды рядом с ним, на шаг впереди, возвышался в поле возле "Т" генерал Хрюкин, глава московской инспекции. В ярко-синем комбинезоне, перехваченном командирским ремнем со звездой, в генеральской фуражке, оттенявшей свежесть молодого лица, Хрюкин был един в двух лицах: и глава инспекции, и судья. Инспектор – по должности, судья – по своему почину: положив на стартовое полотнище портсигар литого серебра, память Мадрида, Хрюкин объявил состязание летчиков на лучшую посадку и выступал как арбитр. Победит тот, кто коснется земли, ни на сантиметр не отклонившись от границ посадочного знака. Портсигар, тускло мерцавший, объединяя, сплачивал всех летавших, разница состояла в том, что Хрюкин завоевал право учреждать свой приз, уделом остальных было его оспаривать. Генерал посматривал на Егошина с выражением: что, командир, выспорят твои орлы мое серебро?.. Егошин, не удержавшись, сам попытал счастья, да метров на пять промахнулся. "За такую посадку, - сказал ему Хрюкин, - надо бы с тебя получить портсигар…" Лучший результат, по мнению компетентного судьи, показал лейтенант Алексей Горов. Глядя на рослого, длинноногого лейтенанта, Хрюкин поинтересовался, не кубанец ли Горов, не земляк ли генерала… "Волжанин, - ответил летчик. - Из-под Саратова". - "А произношение чистое, - отметил Хрюкин. - Без "оканья". - "Меня с детдомом увезли в Сибирь…" Хрюкин поощрил лейтенанта устно, пожал руку – генеральская награда никому не досталась, уплыла в Москву. В последний раз Егошин видел, как Хрюкин разыгрывал свое серебро на осенних учениях сорокового года. Лейтенанта Горова командир отметил сам, выдвинув его на должность командира звена…
Самозванка-регулировщица, ловко семафорившая в пользу "ЯКов", отвлекла Егошина. Задержавшись между "Т" и концом посадочной, она, видимо, решила, куда податься, где встать, чтобы ее не турнули…
"Не мудри, везде достану…"
Затея генерала Хрюкина с портсигаром была близка и памятна Михаилу Николаевичу потому, что время самого курсанта Егошина видело первое достоинство пилота в умении произвести посадку. Ритмичную, по строго выверенному профилю, с таким плавным подводом машины, чтобы молнией сверкнул просвет между колесами и землей в тридцать – не более! - сантиметров. Понятие "летчик", разумеется, шире, полнее этого навыка, но после выхода человека в пятый океан стало ясно, что благополучное возвращение на землю следует ценить выше прочих достоинств пилота. "Сколько взлетов вам, столько и посадок". И сам Егошин, схватив однажды нехитрое искусство приземления, раскрепостил себя от ига мифов, которыми окружена посадка, сам уверовал в изречение и другим его внушал: "Есть профиль – летчик в кабине, нет профиля – сундук".
ЗАПовский конвейер, в темпе военного времени переоснащавший парк ВВС и готовивший летчиков для фронта, в лице сержанта Гранищева поставил ему "сундука"…
Сигналыцица-доброходка, приняв решение, направилась в дальний конец полосы.
- Ко мне! - скомандовал ей Егошин. - Ко мне! - прокричал он, энергичным взмахом рук показывая, что все команды на аэродроме выполняются бегом.
Она направилась к нему трусцой.
- Сержант Бахарева! - Лена взяла под козырек.
- Комендант аэродрома против самозваных действий предупреждал?
- Я не самозванка…
Какое это самозванство, если она, единственная в наземном эшелоне летчица, знающая толк в стартовой службе, подъезжая на полуторке к МТФ, еще издалека увидела, что посадочные знаки выкладываются безграмотно? А "ЯКи" с минуты на минуту начнут садиться? Она спрыгнула на ходу и стала все перекраивать.
- Не самозванка я, товарищ майор, - повторила Лена, приведя для примера, какую околесицу нес комендант, представитель племени колхозных счетоводов: "Не швыряй полотнище! - кричал он. - Полотнищ больше ни одного, "юнкерсы" все измочалили, эти из-за Волги привезены, а ты их как дерюгу по земле волочишь!"
- Вас комендант отсюда выставил – вы опять здесь!
- Спасибо лучше бы сказал комендант: старт выложил поперек ветра!
И добавила, пояснила, что это она развернула, расстелила знаки согласно правилам НПП, а потом выбрала местечко незаметней, чтобы сигналить, куда истребителям рулить. На чужой, незнакомой площадке летчик, стесненный обзором, ориентируется хуже, чем в воздухе…
"Чем я виновата?" - всем своим видом спрашивала Лена, жаждавшая безотложных действий, как, впрочем, и сам Михаил Николаевич, вдруг оказавшийся в странной тишине и покое левобережья. Но были еще и свои особые причины, побуждавшие Лену хозяйничать на полосе.
- Или летчики должны садиться поперек ветра? С боковиком? - продолжала она, думая о старшем лейтенанте Баранове, после госпиталя вновь занявшем место в кабине "ЯКа". - Ведь они с задания, товарищ майор. Ветерок меняется, крепчает, могут не учесть – и пожалуйста, предпосылка для поломки, для аварии… - Лично встретить благополучно севший самолет Баранова, может быть, сопроводить его до капонира – вот в чем состояло тайное желание Лены.
"Ишачок", "ишачок", прикрой хвостик!.." - вспомнил Егошин девичий голосок в эфире.
- С КП передали, товарищ майор, группа "ЯКов" на подходе…
- Группе "ЯКов" мы не помеша… - отозвался и не кончил фразы Егошин: сержант Гранищев, домовито прогудев над фермой, приготовился сесть.
Лена за свой короткий авиационный век уже успела немало повидать диковинного на посадочной полосе, арене славы летчика и его оглушительных крахов. Коленца, какие выбрасывали здесь новички и учлеты, поражали разнообразием, не давала скучать и фронтовая молодежь: в час высшего драматизма природа полосы оставалась неизменной. Гранищев, к примеру, осуществлял приготовление к посадке странным, пугающим образом: он наклонял нос самолета к земле так круто, целил в землю под таким углом, что впору было подумать, не сдурел ли он, не решился ли несчастный покончить счеты с жизнью. Затем его пышущий жаром "ИЛ", переломив опасный угол, прянул к земле плашмя, взметнув опахалом широких крыльев вместе с колючкой и пылью развернутую брезентовую штуку посадочного знака, - Лена едва успела отскочить в сторону.
- Еще заход! - зло показал летчику рукой Егошин, поднимаясь и отряхиваясь.
- Постращать захотелось, - сказала Лена, как говаривал начлет Старче, когда на посадочной полосе аэроклуба начинался очередной номер авиационного циркового представления. - Молодые люди любят постращать…
В ЗАПе, просматривая личное дело сержанта, Егошин прочел свежую запись: "Перспективы в истребительной авиации не имеет…" "А в штурмовой?" - спросил Егошин инструктора, автора формулировки. "Летчик строя, - пожал плечами инструктор. - Куда все, туда и он. Сам ориентироваться не может. Третьего дня, пожалуйста, пропер от дома за семьдесят верст… Так и умахал!" - "Один?" - "Со мной, я в задней кабине сидел…" - "Вы что, уснули?" - "Дал ему волю, хотел проверить, на что способен?" - "И семьдесят верст хлопали ушами?" Странные объяснения.
За три дня Гранищев оседлал "ИЛ-2", вылетел с полком под Харьков…
А теперь этот горе-истребитель бесчинствовал. Вел себя на посадочной разнузданно. Второй его заход, не менее удручающий, на первый, однако, не походил.
- Сержантская посадка! - клокотал Егошин, повелевая Гранищеву конвейерный взлет.
- Почему сержантская, товарищ майор? - возразила Лена, задетая за живое. - Не все сержанты так…
- Сержантская посадка, - не желал объясняться с нею майор, вкладывая в сакраментальные слова не уничижительный смысл, как слышалось Лене, а горестное сочувствие юнцам, призванным в РККА "по тревоге", вызванной срочным формированием ста полков, и не сумевшим вместе с сержантскими треугольниками получить добротной подготовки в пилотаже.
- По танкам ударил! Экипаж потерял!.. Профиль не держит! - отрывисто, бессвязно восклицал Егошин, и Лена понимала: нашла коса на камень.
При очередном заходе "ИЛ" сержанта взмыл по-галочьи – распластав крылья, покачиваясь, заваливаясь на бок. "Еще!" - погнал его в небо майор, зная, что опасность прямого удара о землю в последний момент самим же сержантом будет снята, что он выхватит и плавно приземлит самолет (и Лена видела это). Сноровка, хватка угадывались в Гранищеве, глаз и самообладание… Но профиль посадки!.. Свет такого не видывал.
"Действительно, коряво, - думала Лена, не одобряя расходившегося майора, сочувствуя измочаленному летчику, с которого после задания сходит семь потов. - Коряво, да надежно…"
- Баранова мог зарубить, меня под монастырь подвести! - не унимался Егошин, уже не о профиле посадки думая, а о том, что ждет его полк, его пять уцелевших "ИЛов" на МТФ, скоро ли без Василия Михайловича доберется сюда наземный эшелон, в чем и где искать защиты от "мессеров"… "Передислодрапированный", как съязвил "дед", на левый берег, Егошин был растерян.
Чем труднее обстановка, тем сильнее неосознанная тяга человека к знакомому, в чем он издавна привык искать и находить опору. Побыть Егошину одному не удалось, но мысли его прояснились. Левый берег, о котором он не смел заикнуться, о котором страшился думать, открывался ему нежданно знакомой стороной. Заблаговременно возведенные, широко раскинутые капониры снимали с него заботу об укрытии, маскировке самолетов. Летчиков ждали добротные, в четыре наката землянки. Впервые за время отступления предстал перед ним комендант аэродрома, радеющий о службе… Микроскопичность этих перемен получала наглядность, стоило Михаилу Николаевичу вспомнить прорезавшие открытую степь танковые колонны, мощь артиллерийского огня и удары по городу с воздуха. И все же усилия по наведению желанного, жизненно важного порядка – реальность. Не должен он, командир полка, бросаться, как в донской степи, с обнаженной шашкой на головотяпов, оставивших "ИЛ-вторые" без капли горючего, - по стоянкам МТФ с урчанием ползают, взвывают движками пузатые бензозаправщики. И устрашающие посадки Гранищева, по сути, - давние знакомцы майора, привычное дело, за которое он, признанный методист, освобожденный от мелочных забот, ухватился сразу, как только ступил на левый берег. Заняв пост у посадочного "Т", он с головой ушел в то немногое, что он в силах изменить, выправить, на что способен повлиять в интересах горящего Сталинграда, оставленного авиацией. "Еще заход!" - командовал Егошин сержанту и клял немца, высохшую степь, угадывая профессиональные намерения Гранищева прежде, чем они возникали, и лучше, чем сержант, зная способы устранения просчета. "Еще!" - честил он ЗАП, призывая на помощь своего бывшего инструктора-"деда" и тех двоих, что тащатся с наземным эшелоном, и друга-истребителя Михаила Баранова, в предвоенную пору прошедших горнило армейской службы… все силы, всю свою надежду устоять на чахлом выпасе заволжской фермы – последнем, крайнем рубеже полка, вступившего в бой под Харьковом, - вкладывал Егошин в летчика, в профиль его посадки…
И сержант, опрометчиво взятый им в ЗАПе, становился ему ближе…
Лена, единственная летчица, заброшенная на МТФ с передовой командой, не слушая попреков усача-коменданта ("Не верти полотнища, не дергай!.."), разругавшись с ним, осталась на полосе с флажками, чтобы встретить своих летчиков, а главное, сопроводить старшего лейтенанта Баранова на приготовленное ему местечко. Выкрик вошедшего в раж майора "Мог зарубить Баранова!" ужаснул ее и просветлил, как бывает, когда события, гнетущие душу, неожиданно находят новое, желанное для человека освещение. Впечатление от победы Баранова в Конной было так глубоко и сильно, что возможность обелить старшего лейтенанта в собственных глазах Лена восприняла с радостью. Снять с него некую вину за жалкое существование, уготованное ей после Обливской… Вот кто срубил барановский "ЯК" - сержант! Вот кто, по сути, оставил ее без машины… Она переносила вину на сержанта, которого гоняет – и правильно делает – командир полка. Она переменилась к сержанту. Понимая, что через полчаса, через час он пойдет на задание, она становилась на сторону майора и с чувством некоторого превосходства над сержантом склонялась к мысли, что при такой выучке ему, для его же собственного блага, необходима серьезная шлифовка… На ходу, между вылетами, когда же?
- Я так рада, что вас вижу, товарищ майор, - неожиданно, очень серьезно проговорила Бахарева. - Мы вас при штурмовке Обливской прикрывали, - добавила она несмело.
- На Обливскую не летал!
- Вас… не сбили?
- Представьте, нет!