Людвигсен довольно долго был в доме. Потом он появился на крыльце и полез на чердак по наружной лестнице. После чердака спустился в погреб, и Ваня понял, что этот голенастый что-то ищет. "А если не что-то, а кого-то?" - кольнула тревожная мысль. Людвигсен тем временем направился к сараю. Ваня, затаив дыхание, наблюдал в щель. Он слышал, как Людвигсен потрогал замок, потоптался у дверей и пошел к окну. "Если вздумает забраться в окно…" - Ваня взял в руку рыбацкий нож, прижался к стене.
Людвигсен легонько потрогал ставню, и все стихло. Ваня ждал. Сердце напряженно ухало в груди.
Тихо. Ваня прислушался, не понимая, куда делся этот голенастый. Вроде ушел. Ваня не слышал этого, но ему показалось, что ушел, и он пододвинулся к окну и заглянул в щель. И в ту же секунду встретился с глазами Людвигсена. Оба замерли и какое-то мгновение прикованно смотрели в глубину зрачков. Ваня отшатнулся. Услышал, как зашуршали шаги под окном.
Когда он снова заглянул в щель, то увидел, что голенастый торопливо покидает двор. "Неужели догадался! - лихорадочно билась мысль. - Надо уходить, немедленно уходить! Но как? Ни Альмы, ни Харальда. Заперт на замок. В окно? Нет, нельзя. А вдруг этот долговязый ничего не заметил или усомнился и, чтобы удостовериться, наблюдает сейчас откуда-нибудь? А если уже побежал за немцами?"
Ваня лихорадочно соображал, что делать, как увидел, что разбитой походкой возвращается Харальд. Ваня тихонько окликнул его.
Когда Харальд отпер сарай и вошел, Ваня стал говорить и показывать жестами, что ему, Ване, надо немедленно уходить отсюда, что приходил какой-то длинный и везде шарил.
Слушая торопливую и тревожную речь Вяйно, Харальд проникался тревогой русского. Сначала он не понимал, что так взволновало его, но когда тот жестами описал Людвигсена, Харальд сообразил: дело плохо. Харальд и раньше подумывал о том, что Людвигсену, пожалуй, закралось подозрение, когда он увидел бинты в камине. Но после того случая Людвигсен долго не приходил, уезжал куда-то с немцами. А теперь появился и пришел проверить. Вяйно надо уводить. В поселке Харальд уже договорился со своими друзьями. Правда, договаривался совсем по другим причинам: чтобы побыстрее разлучить его с Альмой, - а тут вон как все обернулось.
Альма пила из родника, из которого они с Вяйно пили по ночам, улыбалась и думала о нем. Вдруг она почувствовала на себе взгляд. Она обернулась, еще не погасив счастливого блеска глаз, и вздрогнула. Перед ней, бесшумно, по-звериному, выскользнув из-за скалы, возник Людвигсен.
- Кто там у вас? - спросил он.
- Где? - сразу же поняла она, о чем он спросил.
- В сарае.
Альма побледнела, чувствуя, как подкашиваются ноги.
- Никого нет.
- Я сам видел, не отпирайся.
- Тебе показалось, никого там нет, - слабо защищалась она.
- Это русский! Тот, кого ищут! - Пестрые глаза Людвигсена сузились, недобро повеселели.
- Никого там нет, - жалко улыбалась Альма и попыталась перевести разговор. - Ты почему давно не приходил к нам?
Людвигсен усмехнулся, давая понять, что напрасно пытается она перевести разговор на другую тему.
Альма поняла это.
- Его расстреляют?.. - умоляюще сложила она руки.
- И тебя, - жестко досказал Людвигсен.
Об этом она меньше всего думала.
- Сделай вид, что ничего не знаешь. Что тебе стоит! Его уже скоро не будет.
- Не будет? - прицельно прищурился Людвигсен. Что-то прикинув в уме, вкрадчиво сказал: - Ладно… если… согласишься…
Альма отшатнулась, глаза ее стали огромными.
- Тогда его расстреляют, - спокойно и холодно сказал Людвигсен.
Альма помертвела.
- Подумай, - убедительно и даже сочувственно сказал Людвигсен. - Завтра вечером придешь сюда. А не придешь…
Она не помнила, как бежала домой. Ее встретил отец.
- Ты что? - встревоженно спросил он.
- Людвигсен видел Вяйно! - выпалила она, едва переводя дыхание.
- Знаю.
- Надо спасать!
- Знаю.
Твердыми пальцами Харальд набил трубку, испытующе взглянул на дочь.
- Что еще говорил?
- Сказал, что может и не выдать, - тихо ответила Альма и покраснела.
Харальд понимающе кивнул.
- Сколько дал времени?
- Завтра вечером у ручья.
- Хорошо, дочка, - облегченно вздохнул Харальд. - Времени еще много.
- Как "много"? - воскликнула Альма, недоуменно глядя на отца.
- Много, - твердо сказал Харальд и положил руку на плечо дочери. - Не волнуйся, я все сделаю. Иди к Вяйно.
Светлые северные ночи кончились, и теперь от вечерней до утренней зари стоял над землей плотный сумрак.
Они пришли на озеро, пришли в последний раз. Низко тянулись короткие тучи, то заслоняя, то обнажая глубокий омут неба, где плавали слабо мерцающие звезды. На спокойную гладь озера падал тускло-серебристый отблеск недавно народившейся луны.
Альма смотрела на звезды и страстно, всем сердцем хотела, чтобы упала из них хоть одна. Когда падает звезда, надо только успеть загадать желание - и оно исполнится. Но звезды не падали. Альма показала на самую большую и зеленую, светившую ярче всех.
- Там, где ты родился, там, куда уйдешь, там видно Полярную звезду?
- Видно, - понял Ваня.
- Я буду глядеть на нее здесь, а ты там, и мы будем думать друг о друге. Да?
- Да, - одним дыханием ответил он.
Альма провела пальцем по белому рубчику на его брови.
- Твои глаза как звезды, - тихо сказала она и, привстав на цыпочки, поцеловала их легко и отрешенно.
- И твои, - сказал он.
- Они лучше звезд.
- И у тебя.
Заморосил дождь. Они спрятались под навес скалы. Ваня обнял Альму, и они замерли, боясь расплескать благодарное чувство друг к другу.
Дождь расходился все сильнее, ровно шумел по траве, по кустам, по озеру. Сплошная серая стена воды отгородила их от мира, от всего, что есть на земле. И они стояли, прижавшись друг к другу. Беззащитные дети земли, они могли так простоять вечность, лишь бы быть рядом, чувствовать тепло и жизнь друг друга.
Дождь перестал так же внезапно, как и начался. Мерный шум стих, пахнуло свежестью, и вдруг откуда-то сверху ударил непонятный свет, и все озарилось вокруг. Заблестели обильно омытые дождем скалы, засверкало озеро, блеклый отсвет лег на траву и листья.
Ваня выглянул из укрытия и замер в восхищении. Над озером сияла радуга. Но совсем не такая, какие привык он видеть на Алтае, радуги-семицветки, размашистые, от края до края неоглядной степи. Эта радуга была невелика, крута и упруго опрокинута только над озером. Она источала ровный матово-серебристый свет, и концы ее, не касаясь земли, расплывчато исчезали в синеватой дымке.
Затаив дыхание, Альма и Ваня смотрели на радугу. Она была совсем рядом, рукой подать, и все вокруг мерцало, переливало призрачно и невесомо. Ночь была напоена серебристо-голубоватым светом, и этот свет становился все ярче и ярче. Глянцевым бело-голубым огнем горело озеро, голубовато отблескивала прибрежная галька, обрызганная дождем трава переливала перламутром. Мир охватили безмолвная ясность и зачарованная тишина. Только слышно было, как с листьев падали отяжелевшие капли и разбивались о траву, и от этого стоял едва внятный шепот. В неясном свете за краями радуги проступали туманно-сизые скалы противоположного берега, расплывчато маячили серые кусты, брезжила мерцающая бездонность неба, слабо подсвеченная звездами.
Ваня и Альма, держась за руки, смотрели на это светлое чудо, которое им подарила природа. Впереди их ждала разлука, тоска, но в этот миг они были счастливы. И они пронесут отблеск этого счастья сквозь годы, через всю жизнь. В памяти останутся и это озеро, и эти скалы, и эта ночная радуга - дар природы, и их любовь - дар жизни.
Харальд сидел перед камином. Он знал, что Альма и Вяйно на озере, и в сердце его были самые противоречивые чувства: и боль за дочь, за ее горькую, не ко времени, любовь, и тревога за Вяйно - как бы не попался немцам в лапы, - и желание помочь им обоим, и глухое недовольство на Вяйно за то, что смутил покой Альмы, нарушил их спокойную жизнь. Они жили с Альмой тихо, мирно. Рано или поздно немцы убрались бы восвояси. Да если говорить откровенно, то не очень-то они и мешали Харальду. Он сам по себе, они сами по себе. Теперь все рухнуло. И не только спокойный распорядок жизни в доме Харальда, но и в сознании что-то изменилось. И все из-за Вяйно. Надо же было ему заползти именно к Харальду во двор, и надо же было Харальду спасать его! "Помоги страждущему!" Эта заповедь вот как оборачивается…
Харальд перебирал годы своей жизни, как монах четки.
В последнее время он стал задумываться о себе, о событиях на родине. Как часто он отступал, уходил подальше от греха, становился в сторону. И сейчас он закрывает глаза на то, что творят немцы. А есть партизаны, и в партизанах друзья Харальда, старые рыбаки, их сыновья. Говорят, в Киркинесе в железорудных копях от гитлеровцев скрывается не одна тысяча людей и ждет часа. А совсем недавно, в мае, в день сто тридцатой годовщины норвежской конституции, в городе были расклеены листовки, где писали, что фашисты должны чувствовать себя на норвежской земле так же, как и на советской. В этот день во многих районах Норвегии взорвались здания с немцами, сошли с рельсов поезда. Харальд знал, что в поселке скрываются несколько русских военнопленных, бежавших из концлагеря. Рыбаки помогают лагерникам: оставляют на дороге хлеб, рыбу. Когда пленных ведут на работу, они подбирают пищу.
На другой день, в сумерках, Харальд пришел к озеру.
Ярко сияла луна, и озеро горело белым отраженным светом. Людвигсен сидел на валуне. Увидев Харальда, он настороженно выпрямился.
- Я пришел поговорить с тобой как мужчина с мужчиной, - глухо сказал Харальд.
Людвигсен выжидательно молчал, взгляд его скользил понизу.
- Как ты мог предложить Альме такое?
- У вас русский.
Этого Харальд боялся больше всего. Направляясь сюда, он собирался вести разговор только о дочери. Но Людвигсен сразу же оборвал разговор об Альме.
- У вас русский, - повторил Людвигсен.
- Да, - прямо ответил Харальд.
Людвигсен не ожидал, что Харальд так быстро сознается, и растерянно взглянул на старого рыбака.
- Да, у нас русский, - снова сказал Харальд. - И что же?
- Мы давно его ищем.
Он так и сказал: "мы". Людвигсен уже не отделял себя от немцев.
- Неужели ты бы сам не подобрал умирающего? - все еще на что-то надеясь, спросил Харальд, хотя уже понял, что разговор о русском будет тяжелым и бесполезным.
- Он русский, они убили Эдварда.
- Да, - тихо согласился Харальд. - Они убили Эдварда, твоего друга.
- Вот видите, - в голосе Людвигсена послышались торжествующие нотки.
- Они убили Эдварда, - повторил Харальд, - потому что он послушал тебя, а я промолчал тогда. Немцы сами напали на русских.
Прямо и сурово Харальд смотрел на Людвигсена, тот вильнул глазами в сторону.
- В его смерти виноваты ты… и я. А русский… русского сегодня не будет здесь.
- Сегодня? - вырвалось у Людвигсена. - Когда сегодня?
Харальд понял, что зря сболтнул об этом, почувствовал, как Людвигсен забеспокоился.
- Ладно, дядя Харальд, - примирительно сказал Людвигсен, - поговорим потом. Мне надо идти.
- Куда? - насторожился Харальд.
- Тут в одно место. А то опоздаю.
Людвигсен повернулся.
- Стой! - сказал Харальд, поняв, что Людвигсен идет к немцам.
- Некогда, некогда, - отмахнулся Людвигсен.
- Стой! - повторил Харальд и схватил Людвигсена за рукав.
Людвигсен резко рванул руку, зло осклабился:
- Ну, ты!..
Харальд не отпускал.
Людвигсен с силой оттолкнул старика и поспешно пошел прочь.
- Стой! Куда ты! - вскричал Харальд и шагнул вслед. Он чуть не упал, запнувшись о камень. И, еще не отдавая себе отчета, схватил эту круглую увесистую булыгу и с силой бросил ее вдогон. Послышался глухой стук. Людвигсен коротко вскрикнул и схватился за голову.
- Предатель, негодяй! - кричал Харальд, догоняя Людвигсена.
Людвигсен, неловко подгибая ноги, падал на бок.
- Подлец, какой же ты подлец! - повторял Харальд, задыхаясь. - Ты не смеешь ходить! Не смеешь!
Людвигсен не отвечал.
- Ты что? - испуганно спросил Харальд, останавливаясь над Людвигсеном.
Людвигсен молчал.
Харальд нагнулся, схватил его за плечи. Людвигсен икнул, изо рта хлынула темная жидкость.
- Ты что! Ты что! - В предчувствии беды у Харальда похолодело сердце. Он приподнял неожиданно легкую, залитую кровью голову Людвигсена и в ужасе отшатнулся.
- Людик, Людик! - повторял Харальд, как называл его в детстве, но Людвигсен не отвечал.
Харальд упал на колени, быстро расстегнул мундир и приложился ухом к груди Людвигсена. Сердце молчало. Ухом Харальд почувствовал смертную испарину, которой уже покрылось тело юноши.
- Что ты наделал! Что ты наделал, Людвигсен! - закричал Харальд. - Что же это такое!
Харальд судорожно, на что-то еще надеясь, рвал траву и подкладывал ее под голову Людвигсена. Потом поднялся, заспешил на непослушных ногах к озеру, зачерпнул воды в кожаный картуз, задыхаясь, принес и стал обмывать лицо Людвигсена. Но вдруг бросил все это и, сжав свою голову руками, застонал.
Он долго так стоял на коленях и тупо раскачивался из стороны в сторону.
Потом, плохо сознавая, что делает, взял Людвигсена за ноги и потащил, как тащили тех. Возле озера нашел тяжелый и удобный камень, привязал его ремнем к трупу и столкнул в воду. Тело с шумом погрузилось. На светлой воде долго расходились черные круги…
Стояла чистая чуткая тишина. И Харальд рухнул на колени и, воздев руки к небу, закричал:
- Господи, за что?!.
И зарыдал страшно, дико…
Потом отмывал руки. Отмывал долго, тщательно, остервенело тер песком, сдирая кожу. К горлу все время подкатывала тошнота…
Харальд сидел в лодке.
Они пойдут тихо, на веслах. На том берегу фиорда их встретят. И так, передавая Вяйно друг другу, норвежцы доставят его до линии фронта.
Харальд тупо смотрел под ноги, ничего не слыша, ничего не видя. Ждал, когда дочь простится с русским.
- Вяйно, - выдохнула Альма и, обняв за шею, поцеловала в губы.
И все что-то шептала торопливо, горько, прощально.
- Вяйно, Вяйно!..
- Прощай, - сказал он рвущимся голосом.
Альма потерянно стояла с опущенными вдоль туловища неживыми руками. Слез у нее не было.
Он в последний раз провел рукой по ее холодному лицу, поцеловал остывшие губы и резко повернулся. Пронзительно острой болью прострелило раненую ногу.
Его настиг шепот, шепот, который не имел права сейчас вылиться в облегчающий душу крик:
- Вяйно! Вя-яй-но-о!..
Последний раз хрустнула галька под ногой, стукнули уключины лодки - и стихло все…
Иллюстрации к повести
