В воспоминаниях эмигрантов первой волны не редко можно в той или иной форме прочесть о том, как они, русские рассеяния, безошибочно узнавали друг друга в толпе иностранцев, узнавали просто по тому, что они оба русские. Весной 2014 года тысячи русских людей, впервые в жизни увидят на экранах русского главнокомандующего, и все другие вопросы решаться для них сами собой. А жизнь ему доверили, действительно, тысячи человек - объяснить словами этого я не могу, это не объясняют, этим живут, и ополчение жило этим. Жило и побеждало, побеждало уже самим фактом своего бытия, даже когда смертельная удавка осады сжалась до предела, и измена и подлость в Донецке превысили все пределы, когда спешно собранные колонны машин с потушенными фарами двинулись сквозь ночь к Краматорску - даже и тогда ополчение осталось непобежденным. Подвиг солдат, особенно когда это подвиг добровольцев, людей не связанных присягой и воинской повинностью, людей, над которыми не довлеет никакая государственная машина, требующая от своих граждан исполнения воинского долга - такой подвиг лучшая оценка личности командира. И Игорь Иванович Стрелков прошел эту жесточайшую проверку блестяще.
Разгружаемся в каком-то дворе, берем вещи с собой и идем к зданию штаба. Там нас встречает "Прапор". Короткое знакомство, утвердившееся его фразой: "а, дроздовцы!…" Таких почестей я, пожалуй, не ожидал… Нас временно отправляют в общий пункт для новоприбывших. Он располагается в недостроенной многоэтажке, точнее, в ее подвале. Когда спустились вниз, признаться, немного взяло уныние, особенно от перспективы провести здесь несколько дней, пока решат, куда тебя отправить. В очередной раз пишем биографии. Много курим (спасибо "Хмурому" за мальбору). Но, к счастью для нашей группы, все оказывается проще: мы сидим в подземелье не больше пары часов, нас вызывают "к "Первому"". И вот мы снова у штаба, но уже во внутреннем дворе. Просят подождать, когда "Первый" освободится. Медленно идут тугие, резиновые минуты, не верится… Во время ожидания издалека видим Пономарева, находящегося под домашним арестом. Впрочем, его фигура воспринимается не более, как антураж, на него уже никто всерьез не обращает внимания в эти дни.
Проходит минут двадцать, может, больше, и из здания штаба появляется человек, которого до этого мы все, кроме Председателя, видели только в сводках с фронта… Короткая команда Игоря Борнеовина: "В одну шеренгу!…" Бесхитростные уставные приветствия, заканчивающиеся улыбкой Стрелкова и его дружеским рукопожатием с Председателем. Чувствуется, что оба они с облегчением вздохнули: группа дошла до Славянска и дошла без потерь. Дружеское рукопожатие и приглашение вечером на чай - пустые в сущности формальности, когда человек, прекрасно понимающий, что никакого вечернего чая устроить не удастся, все же приглашает своего друга… приглашает, искренне того желая, на полсекунды забыв про то, что происходит вокруг.
Нашу группу отводят в тот двор, где мы разгружались, и выдают оружие. На свет Божий выносят более менее сохранившиеся АК-74 и пережившие нескольких советских генсеков и первого президента "свободной" России АК-47… Пользуясь "психологическим эффектом", успеваю взять "сорокседьмой". Оказывается, художники бывают не такими уж и впечатлительными… (впрочем, носил я его недолго, он был отобран у меня комвзводом разведки, в обмен мне дали 74-й). К автоматам выдается по четыре магазина для 74-х и по три для 47-х. К ним патроны в пачках, сколько точно сейчас не вспомню, но после того, как магазины были заряжены, кажется, пачки три-четыре еще оставалось. Вообще, проблема с патронами калибра 7.62 ощущалась особенно сильно. Ремни к автоматам в комплект не входили (я до самого своего отъезда из Новороссии так и не смог достать обычный автоматный ремень, в Иловайске носил автомат на одной лямке от АГСа, не очень удобно, но лучше, чем на бельевой веревке, а такое бывало). На группу дают РПГ-7 и неслыханную роскошь, кевларовые каски.
Следующий час посвящаем мытью оружия, в таком виде даже Калашников стрелять не будет. В подвале, где нам довелось отмывать автоматы, встречаем занятного мастодонта, а именно пулемет ДШК на станке, маркировка не оставляет равнодушным "1944". По сравнению с ним наш РПГ 1964 года выпуска просто мальчишка. Противотанковые ружья 1942 года выпуска мне еще предстоит увидеть. На передовой. Зашедший к нам "Прапор", как будто извиняясь, что сие чудище, способное пробить БТР навылет, мирно покоится в подвале, объясняет ситуацию: "Нет к нему патронов…"
Следующий визит "Прапора" несет в себе намного больше мотивации - приказывает выходить и грузиться. Впихиваемся в УАЗ "буханку", хриплый старт, выезжаем из двора, с нами едет "Прапор", нас отправляют в Николаевку пополнять разбитый под Ямполем батальон. Сидя в Ростове, мы оказались почти отрезаны от интернета, ничего не знали про крушение нашего плацдарма под Ямполем и отходе в Николаевну. Про то, что Николаевна будет "следующей", узнали, уже находясь на позициях.
Буханку трясет на дорожных ухабах и колдобинах, едем на полной скорости, проезжаем Семеновну. Водитель отчего-то матернулся, "Прапор" резко обрывает его: "Не материмся, ребят. Богородицу не отгоняем!!!" Слева и справа сплошь разбитые дома. Помню, еще до нашего отъезда из Петербурга слышал сводку от Стрелкова, что в Семеновне не осталось ни одного целого здания. И вот Семеновна, за которую уже пролито столько крови, мелькает за окнами - узкая горловина которую так и не смог перегрызть неприятель. Батальон, защищавший этот рубеж, позже получит имя "Семеновский", от этого имени будет веять былой славой русского оружия. Те, кто отстояли в жутких боях те считанные метры земли под ударами артиллерии и танков, под белым фосфором и газами, под ударами элитных частей ВСУ, стали достойны славного имени. В те дни, летом четырнадцатого года, у подножия Славянска ковалась новая слава новой русской армии, в огне боев, через героизм свих солдат, через своего командующего впитывавшей в себя дух старой русской армии. Думаю, этим строкам предстоит выдержать немало глумливой иронии тех, кто не знает, как звук падающего снаряда отличить от звука падающей мины… Это уже не важно, я пишу только о том, чему был свидетель.
Сегодня интернет-карты не отображают название населенного пункта Семеновка под Славянском. Его просто НЕТ.
Семеновка позади, дорога поворачивает, и мы едем среди череды садов с крошечными дачными домиками, небольшой спуск и, вот, перед нами блокпост. К прибытию в Николаевку нас остается четверо от первоначального числа группы выехавшей из Ростова: двое остались на службе в Краматорске, еще один (танкист) был распределен на Ноны в городе. Нас селят на крохотной двухэтажной дачке, которая в высоту кажется больше чем в ширину, и на два-три дня оставляют "пообвыкнуться". Двое наших, "Немец" и "Белый", уходят в разведвзвод, отчего РПГ остается бесхозным и автоматически передается, таким образом, мне. Впрочем, история того, как я стал гранатометчиком, этим вовсе не ограничивается.
Еще задолго до войны, в Петербурге, когда я занимался воен-ной подготовкой, РПГ7- понравился мне как простое, эффективное и надежное оружие. Сразу скажу, что эта любовь была хоть и "с первого взгляда", но… "по фотографии". До Славянска я лишь раз держал его в руках, просто держал, стрелять не доводилось. Перед отъездом я активно изучал его работу (с высоты своего времени недоумеваю, что там вообще в нем можно "изучать", кроме разве что сетки прицела - впрочем сия чаша меня миновала на войне, прицел был далеко не "оптический") и виды зарядов (в Иловайске я, правда, пойму, что заряды-то я изучал как-то плоховато…), но, когда на нашу группу дали "семерку", я, признаться, не рискнул проявлять то проворство, которое мгновенно проявил относительно автомата. Сошлись здесь два момента: во-первых, я все же не был уверен, что набор моих теоретических знаний будет достаточен для грамотной работы из РПГ в бою; во-вторых и, пожалуй, в главных, при появлении "семерки" Немец просиял такой невероятной улыбкой, что мне показалось, будто это самый счастливый миг в его жизни… Оценив обстановку, я сразу понял, что спор за то, кому достанется РПГ, будет чистой воды детским садом (мое!!! нет мое!!!! нет…!!!) и, собрав волю в кулак (да простит мне "Немец" сию аллегорию), поступил как старший брат, мудро уступающий новую игрушку младшему. Еще тогда знал: ну поиграет, пофоткается, да и бросит (тем более разведвзводовская СПГ-9 куда эффектней)… РПГ стал моим, и что самое приятное - помимо моего непосредственного на том настояния. Значит, так и должно было быть.
На дачах мы наслаждались тишиной и плодами земными. Помню свой культурный шок от зрелища абрикосов, растущих прямо на дереве: ладно вишня с черешней, но такое… В общем, ели ягоды (абрикосы хоть и росли, но, увы, созревать не спешили), а, вот, вишня еще не отошла и плодоносила в изобилии. Я, скучая, осматривал окрестности, ходил, как и все мы, в столовую на блокпосту, возвращался обратно, осматривая местные виды. Объевшись вишней заходил через забор на соседний брошенный участок, там, бывало, бродил среди огромных яблонь, их чудовищные узловатые стволы напоминали деревья из сказочных лесов… Блаженство прервалось на третий день. Нас подняли в 5 утра и приказали сразу после завтрака грузиться в машину и ехать в секрет (как говорят на Донбассе, "на кукушку"). Ехали в стареньком УАЗике "буханке", было холодно, накрапывал дождь, из колонок играл Наутилус - в общем, невесело.
"Кукушка" была сильно вынесена вперед позиций, на перекресток дороги между Пискуновкой и Стародубовкой (впоследствии я с иронией называл Стародубовку "Дубосековкой") и представляла собой форменное сумасшествие в виде голого поля (пара мелких абрикосов и чего-то еще не в счет) с парой ям, по легенде следов не то немецких блиндажей, не то дотов. Роль наша заключалась в следующем: когда на Николаевку ломанутся колонны техники ВСУ мы должны… успеть об этом сообщить. Больше от нас не требовалось ничего, благо все понимали, что если мы успеем это, то и того вполне с нас хватит. О последствиях такого расклада для нас я читателя, пожалуй, отдельно информировать не буду, доверившись его личному чутью. Так впятером (кроме меня и Председателя, с нами были еще три ополченца: "Шпик", "Рус" и "Ханжос") мы просидели в двух ямах добрых несколько часов, орошаемые не по сезону прохладным дождем. Было довольно неуютно. К счастью, к обеду немного распогодилось, приехал Прапор и привез пару садовых лопат для "оборудования позиций". На наши робкие вопросы относительно перспектив встречи с украинской бронетехникой он довольно недоуменно пожал плечами и сказал: "Ну, мы же здесь все готовы умереть…" Что ответить на такое утверждение, мы не нашлись.
Тогда же я впервые вкусил известной всему Славянскому ополчению куриной тушенки, о!., сколько бы я отдал сегодня, чтобы еще хоть раз, хотя бы просто подержать в руках ту самую банку объемом 325 гамм, что уж говорить о том, чтобы понюхать, или… (о дерзновение!) попробовать хоть еще раз на вкус это яство!.. Да нисколько бы не отдал! И готов каждый месяц платить хорошую сумму, что бы провидение огородило меня на всю оставшуюся жизнь от этих склизких помоев с куриными костями и тощими кусками голубятины. Всем заинтересовавшимся предлагаю найти в интернете видео ополченцев (тоже, кстати, из-под Николаевки) с развернутой рекламой этого поистине чудного продукта незалежного пищепрома.
В итоге рытьем окопов занялись только я и "Ханжос". "Рус" и "Шпик" вообще противились этому занятию, настаивая на том, что это только привлечет к нам внимание укропов и, как следствие, их минометы. Вообще, подобное предвзятое отношение к обустройству позиций встречалось мной не раз… И всегда оно служило нам дрянную службу.
Копать приходилось в меловом грунте, вспоминались слова из фильма "Они сражались за Родину": "Да это же не земля, а увечье для народа!" Мучения эти усугублялись вышеописанным инструментом, копать глубокую яму садовой лопатой очень неудобно. Саперных лопаток не было ни у кого. Приходилось долбить грунт лопатой как ломом, а потом выгребать образовавшуюся крошку банкой из-под тушенки, чья вторая жизнь была не в пример полезнее первой. Так за день в земле образовалось могилообразное углубление. Глядя сегодня на фото того "окопа", я не испытываю удовлетворения своим трудом, и дело здесь даже не в "могилообразности" - этим грешит любой окоп.
Весь день слышалась отдаленная стрельба из пулеметов и артиллерии, а ближе к вечеру четыре мины упали метрах в пятиста от нас: все приготовились к худшему, но на этом все и закончилось. Правда, когда к нам приехала смена, откуда-то открыли в нашу сторону огонь из подствольников: кто стрелял мы так и не поняли, били с большим перелетом.
Следующий день мы провели на той же "кукушке", только еще и шли к ней пешком, не было машин. Весь день моросил дождь, вечером нас забирали без смены, видимо, наконец, поняли всю "перспективность" этой позиции для занимающих ее бойцов. Впрочем, от идеи "кукушки" в этом районе не отказались и расположили ее чуть в стороне, на более выгодной позиции - высотке, поросшей редколесьем. РПГ-7 приказали оставить. На этот раз по плану мы не только сообщали о движении техники, но и оставались живы, отстреливая две "мухи" и убегая в лес. По сравнению с предыдущей позицией жаловаться на что-то было, по меньшей мере, грешно, и мы не жаловались. Огорчало разве обстоятельство, что никто из нас не умел пользоваться одноразовыми гранатометами. Обучать бойцов чему-либо в ополчении, в принципе, принято не было: разве что по частной инициативе командира, на уровне отделение-взвод, максимум рота. Стрельбы в нашей роте проходил только взвод разведки. Как ни изучали мы инструкцию, к единому мнению не пришли. Стрелять из одноразовых РПГ мне так и не довелось, думаю, к лучшему.
В этот же день в десять утра закончилось "перемирие", не помню, какое по счету (тогда их еще считали). Впрочем, Семеновку обстреливали каждый день и в "перемирие". А через день-два эта позиция вовсе была нами оставлена.
С 28 июня я стал дежурить с "Ханжосом" в нескольких сотнях метров от блокпоста, прикрывая его тыл. На этой позиции мы фактически поселились.
в это время вышел приказ всем уходить с дач, жить в укрытии, которое представляло собой что-то вроде бывшего овощехранилища. Располагалось оно на какой-то брошенной промзоне недалеко от блокпоста и имело вид конструкции из цемента, обильно посыпанной землей у подножия поросшего лесом холма. Улучив минутку, перебрался туда и я. Первым делом речь на новом месте зашла об организации места для сна (перспективы спанья в сыром склепе на голой земле не радовали). К счастью, в брошенных корпусах промзоны нами были найдены старые холодильные аппараты, теплоизоляция которых, а именно пенопласт, была немедленно пущена на организацию спальных мест. Большим подспорьем также послужили всевозможные доски и т. п. Когда ложе было готово, я решил немедля его испробовать, но не прошло и часа, как мое блаженство было прервано самым грубым образом, а именно украинским БТРом, который выехал на наши передние рубежи. Не помню, кто из наших выступал "вестником" о прорвавшемся БТРе, но делать ничего не оставалось: бессонную ночь сменял такой же бессонный день, а я со своей "шайтан трубой" ехал в пятидверной Ниве куда-то туда, где шел бой.
Выпрыгиваем из машины и сбегаем с асфальта вниз по насыпи, дальше движемся под ее прикрытием, впереди зеленка. Тогда, я помню, поддался минутной слабости и пожалел, что вместо занятий спортом я пил и курил: в принятии этой мысли не последнюю роль сыграло 25–30 кг снаряжения, нагруженного на мне, второго номера у меня не было, и гранаты я тоже нес сам. Ползем зеленкой, в метрах трехстах БТР, и идет бой. Тогда в первый раз стало страшно: ладно пара мин упавших в 500 метрах и отдаленные очереди, тут уже серьезней. Но до боя для нашей группы не дошло, БТР уехал с позиций, и мы вернулись обратно. Грузимся обратно в "Ниву" толпой человек пятнадцать. Подбежал одним из последних: за спиной автомат, в руках гранатомет и выстрелы к нему. Нива уже забита людьми, бойцы висят даже снаружи: ноги на краю салона, а тело на улице одной рукой держится за дверь другой за ручку на потолке салона, или еще за не знаю что. Я растеряно обвожу все это глазами и вдруг… Машина начинает отъезжать. Я, кажется, даже не крикнул, так опешил от происходящего. К счастью ребята, сидевшие в багажнике, меня увидели и крикнули: "Эй!! Стой, гранатометчика забыли!!!". Машина остановилась, и я не долго думая заскочил вторым слоем на колени сидевших на задних сидениях. Поехали!
Больше своей заботливо устроенной кроватью я так и не вое-пользовался, все остальные дни прожил на "полюбившийся" мне ранее "кукушке", прикрывающей тыл блокпоста. Небольшой дискомфорт вызывали у меня особенности южной степной природы, с которыми я лично до этого знаком не был: это, во-первых, окончание летнего солнечного дня в непонятное для меня, привыкшего к белым ночам, время, и, более того, разница температур днем и ночью. Особенно это ощущалось в Николаевке: днем жара, ночью тельняшка, два свитера, китель, парка и… все равно холодно. Как гласит старая фронтовая поговорка: "Человек не может привыкнуть к двум вещам: холоду и бомбежке". Сейчас могу твердо сказать, с бомбежкой все же проще.
Кстати, о бомбежках. Первого июля произошел показательный для той войны случай: на ближнюю к нашей позиции дачу приехал дед на велосипеде, накопать картошки. Наши недвусмысленные предложения "опомниться и не губить себя" разбились о стену голодного дедова непонимания, мы отступили. Тогда, подождав немного, в разговор вмешались украинские минометы, их аргументы, признаюсь, были весомее. Дед, как выяснилось позже, придерживался того же мнения. Отдельные осколки минометовых аргументов срубали над нашими головами ветки с запястье толщенной, всего аргументов было сказано порядочно. Когда воцарилась тишина и улеглась пыль, нашему взору предстал доселе неустрашимый дед, чувство голода которого выгнало его аж в штурмуемую украинцами Николаевку. О голоде он, правда, уже забыл и, на бегу оседлывая велосипед, говорил что-то, общий смысл которого можно уместить в "ну нахрен эту картошку". Дед укатил в город, а мы остались.
На следующий, кажется, день я почувствовал себя нехорошо: жизненный опыт говорил о том, что я, наконец, простыл, и у меня температура. Своими тревогами я поделился с товарищами (к этому моменту кроме "Ханжоса" к нам был перекинут еще и "Шпик"). Мне посоветовали не унывать и просто сходить часик-другой вздремнуть на ближайшую брошенную дачу, что я и исполнил. Когда я в блаженной истоме упал на кровать с драным матрасом, и сознание начало сладко туманиться в ожидании долгожданного сна, где-то рядом начали падать проклятые мины. Стекла подрагивали, разрывы хамски мешали заснуть. Я, не открывая глаз, понимал, что оставаться в здании крайне опасно, что нужно срочно выходить, что обстрел может переместиться ближе и тогда, тогда… тогда… да ну нафиг, спать хочу. Обстрел прекратился, а я, проспав пару часов, встал бодрячком, без всякой температуры.