Испытывая неодолимую потребность освежиться, встряхнуться, преобразиться, обновиться, Варя перестирала в речке все свое немудреное бельишко, даже сняла расшитую наволочку с подушки, проветрила одеяло, вымыла голову - и все это делала с таким ощущением, будто на нее неотрывно откуда-то смотрел Игорь и она все это делала для него, и взгляд его, не остывая, все время жаром пылал у нее на спине. Только освежившись, она мало-помалу успокоилась и почувствовала себя "дома", вместе со всеми.
Игоря она увидела на второй день, когда собралась в смену на узел связи. Выйдя из шалаша, одетая по форме, как и полагалось ходить на узел - в шинели, с противогазом и с карабином, туго затянутая ремнем, Варя увидела в строю, на правом фланге, Стрельцова, который что-то говорил Шелковникову, мгновенно вспыхнула огнем, наклонилась, спутала шаг, наконец быстро побежала и встала в строй позади подруг. "Что это я, дура, дура, теперь, наверное, все поймут", - подумала она. И во время построения, и в пути на узел, и при приемке дежурства на аппарате, и, наконец, во время работы все внимание ее было сосредоточено на том, чтобы никому не показывать виду, в том числе и самому Игорю, что она думает о нем, хочет на него посмотреть, ждет, чтобы он заговорил с нею.
За всю смену она ни разу не посмотрела на него.
И вдруг - это было уже перед концом дежурства - к ней кто-то подсел. Она вмиг озябла, рывком повернула голову и увидела… Скуратова. Варя не помнит, чтобы Скуратов к кому-то подсел, как это делал, например, генерал.
Скуратов был крайне взволнован, даже сконфужен, он легонько похлопал ее по плечу, точь-в-точь как это делал генерал.
- Ничего, ничего, работайте, товарищ боец.
Варя оглянулась и увидела у стола ДС Дягилева и Стрельцова, которые во все глаза смотрели на нее и Скуратова.
- Ничего, бывает, - как будто продолжая какой-то разговор, сказал Скуратов. - Бывает. За ошибки в жизни иногда очень больно бьют, Карамышева. Вас пожалел генерал. Это мог сделать только он, верьте мне, Карамышева.
- Генерал пожалел меня? - изумилась Варя. - Он, генерал?
- За каждую ошибку, даже неумышленную, человек должен ответить хотя бы перед самим собой. Вы понимаете, почему вам дали условное наказание?
- Понимаю, - сказала Варя, хотя ничего не понимала.
- Генерал приказал включить вас в опергруппу - не в наказание, а в знак доверия. Наказание не делает человека плохим, если он хороший. Вы не должны забывать, что едете с наказанием.
- В опергруппу, на передовую! Ой, товарищ инженер-майор! Я ни разу не была на передовой!..
Скуратов отвел глаза:
- Меня зовут Николаем Васильевичем.
- Как хорошо-то… Николай Васильевич! Спасибо! - Подумав, сказала еще раз, с чувством: - Спасибо, Николай Васильевич.
Телетайп гремел, лента шурша ложилась на стол, Скуратов смотрел на ленту и молчал. Потом, будто вспомнив, достал из нагрудного кармана фотокарточку, протянул Варе:
- Дочка моя… Три года не видел…
С серой любительской фотографии на Варю глянуло прилизанное личико девочки с белым бантиком в волосах.
- Спасибо, Николай Васильевич, спасибо, - твердила Варя, смятенно думая: "Что с ним сегодня? Боже, что с ним?!"
- Ей уже одиннадцать, это старая карточка. Она теперь настоящая невеста, моя Людка.
- Спасибо, спасибо, - все тише шептала Варя, еще не веря, что и у Скуратова, как и у всех, была своя дочка, о которой он думал с нежностью, беспокоился.
Скуратов, словно угадывая, о чем она думает, стыдясь неожиданно проявленного чувства, встал, погладил Варю по плечу, сказал веселее, неуклюже прикрывая свое смущение:
- А у вас, Карамышева, есть очень хороший защитник - лев! На фронт, на казнь, в штрафной батальон - ради вас!..
Варя вспыхнула. "Это Игорь, он заступился за меня! Так что же он не подойдет ко мне, зазнайка!"
- Спасибо, Николай Васильевич!..
Скуратов махнул рукой, будто останавливая себя, чтобы не сказать еще "недозволенного" - он и так наговорил! - сутулясь отошел от нее.
"Ах, Игорь, вот он какой! Я ему задам, вот задам! - безмерно радовалась Варя. - Заступается, а сам не хочет и подойти, вот я ему задам!" И она с гордостью величественным взглядом окинула зал, девушек, сидевших за телетайпами, а самого Игоря даже не удостоила внимания. "Я ему задам, зазнайке, не подойдет даже, я ему задам! - все пело в ней. - И генерал тоже заступился. Вот и Скуратов, и все, оказывается, хорошие, хорошие, а я о них плохо думала, бесстыжая. Все хотят мне хорошего, нее, все!.."
Если б она знала, что с ее делом вовсе еще не кончено, что в эту самую минуту Гаранина передавала шифровку с индексом "смерш", в которой содержался запрос о Варе по месту жительства, что через несколько дней специальные люди займутся там не только ею, но и ее бабушкой, и покойными отцом с матерью, и ее дядями, тетями, а потом донесут сюда результат такой же шифровкой! Варя не знала всего этого, и хорошо, что не знала.
Окончилась смена, она сдала аппарат сменщице, надела шинель, повесила через плечо противогаз, взяла карабин и вышла на улицу.
Смена построилась и пошла в расположение роты.
Когда колонна вышла за шлагбаум и направилась по сырой и тесной лесной дороге - уже спустились сумерки, - Варя с завидной для девушки смелостью подошла к Игорю, потянула его в сторону, сбавляя шаг, а когда они отстали немного от всех, сказала обиженно:
- Я не могу больше так, Игорь! Ты даже не подойдешь ко мне.
- Виноват, прости, рыжая, - весело ответил Игорь.
- Я не рыжая, я каштановая, - сказала Варя. Она счастливо рассмеялась, и этого было достаточно, чтобы закончить все объяснения между ними и разрешить все сомнения. Они взялись за руки и пошли следом за строем, все больше отставая. Шли молча, как будто между ними было уже все переговорено, думая о своем.
- Как ты могла, Варя? - наконец спросил Игорь.
- Что "как"?
- Сделать такую ошибку.
- А я не хотела, Игорек, - сказала Варя, опять повторив это свое "не хотела" и удивляясь, как этого не поймет Игорь. Будто спохватясь, быстро добавила: - А что посадили, ладно, ладно. Я могла просидеть десять суток и не условно. Сначала только страшно, и время тянется, а потом привыкаешь. Это ладно. За каждую ошибку человек должен расплачиваться. А так я не хотела, Игорь, ей-богу, не хотела!..
- Не хотела, а вот чуть под трибунал не попала. Тебе даже расстрелом грозили, ты знаешь это?
- Расстрелом? - Варя даже остановилась. - Мне? За эту ошибку? - Она отпустила руку Игоря, пошла в стороне от него, посуровев, глубоко задумавшись. Потом воскликнула, потрясенная:
- Расстрелять, как же так! Меня! Значит, я и не шла бы с тобой сейчас, не видела бы вот этих деревьев, вот этого неба, звезд, не думала бы, не увидела бы завтра солнышка! Как же так! Неужели такое можно сделать, Игорь?
Игорь промолчал. Варя прислушивалась, будто ждала ответа и от деревьев, и от лесных шорохов. Но ответа не было. Тогда она засмеялась радостно, приглушенно - и в ее смехе было столько восторга оттого, что ничего этого не случилось, что она идет сейчас рядом с Игорем, видит деревья, небо, звезды, что завтра обязательно встретит восход солнца, что Игорь тоже невольно рассмеялся, и они снова взялись за руки.
- Сегодня у меня первый день условного наказания, - сказала Варя. - А что такое условное наказание, Игорь? Как это понять - десять суток условно?
- Условно, Варя, - значит вести себя в эти десять дней как следует. Чтобы оправдать наказание…
- А как это "как следует"? Я все время веду себя как следует.
- Тогда еще лучше.
- Интересно! Так я и сама этого хочу - еще лучше! Кто этого не хочет - лучше!..
Колонна ушла далеко вперед, на землю опустилась ночь. В лесу стало совсем темно, дорога скорее угадывалась под ногами, нежели виделась. Только справа, над багряным перелеском, ровно светило небо.
- Как хорошо, Игорь, как хорошо! - шептала Варя. Ей явно не хватало слов, чтобы выразить свои переживания. "Что бы такое сделать хорошее, самое, самое хорошее? - думала она. - Я сейчас сделала бы все, что только можно!" Игорь пожал ей руку, и она перехватила его руку в свою, глянула ему в лицо, спросила, будто наконец нашла то, что надо было сделать хорошее:
- Игорь, ты знаешь Морзе, понимаешь азбуку Морзе на слух? Ну вот, если я тебе передам? Слушай, слушай, что я тебе передала? - и, не дожидаясь его ответа, стала быстро передавать, пожимая его руку: "И-г-о-р-ь… И-г-о-р-е-к…"
- Ну что, понял? Что я передала?..
Они остановились, взявшись за руки, не дыша и слыша лишь, как часто и гулко бьются их сердца.
- Ну понял? Читай еще. "И-г-о-р-ь. И-г-о-р-е-к". Понял? Понял? - тормошила его Варя.
Игорь, отличный слухач, конечно, все понимал, но, поддаваясь какому-то бессознательному чувству, отрицательно покачал головой:
- Нет, Варя, не понял.
- Ах ты какой! - с досадой сказала она и еще крепче сжила его руку. - Ну слушай лучше, слушай! И снова четко, размеренно стала передавать: "И-г-о-р-е-к, я т-е-б-я л-ю-б-л-ю…" Понял? Понял? "Л-ю-б-л-ю, т-ы л-у-ч-ш-е, л-у-ч-ш-е в-с-е-х, л-ю-б-л-ю, л-ю-б-л-ю, л-ю-б-л-ю!" - передавала она без конца, и они стояли затаив дыхание и слушали, что она передавала. Наконец Игорь покачал головой, взял ее за руку сам:
- Теперь ты. Слушай. - Быстро передал: "Варя, хорошая моя, я все, все понимаю, милая, милая…"
Он знал, что Варя не поняла его. Знать азбуку Морзе еще недостаточно для того, чтобы принимать на слух. Но она успокоилась, вздохнула, будто самое трудное миновало благополучно, пошла вперед, твердя:
- Как хорошо, Игорек! Как хорошо! Я тебя так люблю… так люблю! Хочешь, я для тебя все отдам, все! Хочешь? Я ничего не боюсь. Ты - это я. Я - это ты - вот как я тебя люблю! Ты и я, ты и я - боже, как это все хорошо! Интересно, слышат ли нас сейчас деревья, слышат ли звезды? Неужели не слышат?
Игорь не верил своим ушам, он боялся сказать слово, чтобы не спугнуть ее. Его поразило не это признание в любви, такое отважное, не это еще более отважное "если хочешь, все отдам тебе", а то, как тут же, произнеся эти слова, она забыла их, заговорила о деревьях и звездах. Значит, она не только любила его, но и верила ему. Эта вера, чистая, наивная, безграничная, и была самым поразительным в Варе, во всем ее объяснении.
Они шли плечо в плечо молча, потрясенные тем, что было высказано и узнано. Над лесом, прямо над дорогой, поверх сосен, впереди, поднялась луна, красная, огромная. Игорь посмотрел на Варю и увидел, каким светлым, золотистым стало ее лицо при свете луны, с какой надеждой и ясностью светились ее глаза.
- Эх, Варя! Варя! Как только я встретил тебя? В такое время, когда все перемешалось, когда так много людей потеряли друг друга! А я - нашел! Тебя! Скоро кончится война, съездим на последнюю операцию, а там - мир, мир! Если ты после войны поедешь со мной, если ты будешь согласна быть со мной, мы с тобой устроимся где угодно, переживем нее, что выпадет нам, все переживем! Мы, Варя, будем людьми. Настоящими людьми!
- Будем, будем, Игорь! - шептала она.
- Я закончу техникум, ты поступишь учиться, и кто знает - может, мы еще сделаем что-нибудь такое… Что-нибудь такое! Обязательно сделаем! Ведь народ наш, страна будут строить коммунизм. Мы с тобой, может, вместе со всеми и построим его, а?! Какими, должно быть, мы будем после этого молодчагами, Варя! Строители коммунизма, ветераны далекой войны с фашизмом - звучит, правда, ведь правда?..
- Да, да, Игорь, правда, правда…
- Верю, Варя, эта война будет последняя, да да, и пройдет годиков тридцать - сорок, окружат нас с тобой ребятишки, внуки наши, что ли, будут расспрашивать, а что это была за война и как мы добились великой победы, разгромили фашистов. Как ответить на это, ну-ка, бабушка Варвара, как?
- Мы очень хотели… очень хотели… - Варе не хватало дыхания. - Мы очень хотели счастья и потому шли на смерть и умирали. Вот, вот! - В голосе ее послышались слезы. - Люди на фронте очень хотели счастья, вашего счастья, дети, и потому умирали… когда им не хотелось умирать…
Она совсем расплакалась. Игорь обнял ее за плечи.
Сзади послышались голоса. Прижавшись друг к другу, они послушали - совсем близко хрустнула веточка. Не успев ни о чем подумать, сбежали вниз с дороги, укрылись за густой березкой, которая даже сейчас, при свете луны, казалась золотой.
- Вернитесь, Евгений Васильевич, я одна добегу, вернитесь, - послышался голос Нади Ильиной.
С нею был Троицкий. Узнав его, Игорь прошептал:
- И она тоже хороша - опять удрала из строя!
Троицкий и Ильина остановились напротив, на пригорке, видно было, как Троицкий вскинул голову, посмотрел на луну, и на лице у него обозначились темные провалы глаз.
- Вот и опять вперед, в поход! - сказал он. - Встретимся ли после, когда все будет кончено? - И, не дожидаясь того, что скажет она, заговорил мрачно: - А кончится ли на этот раз? Может быть, недобитые фашисты вздумают все повторить?
- Вы опять за свое, хватит, я пойду, Евгений Васильевич, - умоляла Надя.
- Знаешь, Надюша, - в голосе его зазвучала нежность, - я в последнее время об очень многом думаю, и у меня в голове все помутилось. Откуда жизнь, откуда смерть? Почему человека и человечество раздирают такие ужасные противоречия - созидание и разрушение, мир и война, мудрость и безумие? Что побеждает, куда мы идем, куда придем? Есть ли всему этому объяснение?
- Не надо, Евгений Васильевич, вернитесь…
Он продолжал задумчиво:
- А звездочки горят, горят, горят. Может быть, там тоже есть жизнь? Может, сейчас с какой-нибудь звездочки вот так же кто-то смотрит на нас? Может, они хотят прилететь к нам? Может, прилетали? Когда, зачем? - Вдруг воскликнул: - Ты слушаешь меня, Надюша? Слушай, я тебе расскажу из древнего. Из такого древнего, что помнят разве одни звезды. Слушаешь? Это было на одной из самых удивительных планет Вселенной. Видишь, может быть, вон там, на той зеленой звездочке. Называлась она Планетой Счастья! И жили там мудрые существа - законами их были разум, правда, любовь. О, мы не можем даже представить, как они жили! Но там, на Планете Счастья…
- Не надо, Ежик, не надо. - все тише уговаривала Надя.
Игорь крепко сжал руку Вари.
- Но там, на Планете Счастья, Надюша, появились несчастные существа, - все громче говорил Троицкий. - Они не признавали законов разума, правды, любви, были одержимы страстью делать друг другу зло, убивать и калечить, врать, обманывать, заниматься вероломством, ханжеством, отбивать чужих жен, завидовать чужому уму и чужому счастью, бездельничать, навязывать друг другу свой образ мыслей, сплетничать, обливать грязью друг друга и даже самих себя. Они были кровожадны, тщеславны, глупы, спесивы, подлы, привередливы. Они могли довольствоваться безумно малым, потому что большего не могли ни видеть, ни понять своим ослепленным тысячами пороков умом. Причем они быстро плодились и грозили благополучию Планеты Счастья. И тогда…
- Не надо, Ежик, не надо. Мне страшно…
- И тогда, Надюша, обитатели этой Планеты, несмотря на свою доброту, решили во имя общего благоденствия избавиться от недостойных. Эти великие и мудрые существа не могли взять на свою совесть грех уничтожения. Они погрузили несчастных на огромный корабль, этакий космический ковчег, и отвезли на далекую и холодную планету для исправления. Они, небожители, сказали при этом: "Вот вам отдельная планета, на ней можно жить только трудом и заботами, даем вам миллион лет на исправление. Живите, трудитесь, плодитесь - и избавляйтесь от своих пороков. Ровно через миллион лет мы заглянем сюда, и, если вы вняли голосу разума, трудом и терпением преодолели свои пороки, мы простим вас и снова возьмем с собой на Планету Счастья, если захотите. Но вы и сами не захотите, потому что, если вы будете жить по законам разума, правды, любви, вы и свою маленькую холодную планету можете сделать Планетой Счастья. Если же пройдет миллион лет и вы не исправитесь, не освободитесь от своих пороков, тогда пеняйте на себя, мы дадим вам еще и еще миллион лет на исправление - и так будет продолжаться, пока вы не будете достойными жить по законам разума, правды, любви"… Эти несчастные были люди, Надя, а маленькая холодная планета - наша земля…
- Что вы говорите! Горе с вами, горе!..
- Он сошел с ума! - прошептал Игорь.
- Погоди, погоди, Надюша! - продолжал в экстазе Троицкий. - Главное впереди, послушай. Дело в том, что заданный людям срок на исправление вот-вот кончается. Люди стали не те, что были. Они стали лучше, красивее, избавились от многих пороков, даже забыли их вовсе. И главное, пройдя через века испытаний, они поняли - они поняли, Надюша, что такое жить по законам разума, правды, любви. Мы первыми поняли, наши советские люди поняли. И понимают все больше людей в мире. Весь мир разделился надвое: кто понял и кто не понял. Все должен решить последний поединок - наша война с фашизмом, война всех людей, понявших, что такое жить по законам разума, правды, любви, война их с фашизмом. Нам нужна победа. Только победа. Без этого все начнется снова. Снова и снова! Я не могу больше сидеть у шлагбаума, я должен вернуться на самолет! К чертям все условности!..
- Вернетесь на самолет, вернетесь, Ежик, вам разрешат, я говорю, слышите - я говорю! - будто пытаясь разбудить его, тормошила Троицкого Надя. - Женя, Женя! Евгений Васильевич!..
- Надюша, милая, - сказал он просто, будто очнувшись наконец. - Прости, прости. Ты не слушай меня. Я устал, что ли, Надюша. Глянул вот на эту луну, на звезды - и сразу придумалось, точно огнем опалило. Люди всегда с надеждой смотрели на небо, они всегда считали, что высшее счастье там, - может, они и в самом деле пришли оттуда и кровью, инстинктом своим помнят Планету Счастья? Ты прости, прости…
- Ах, Евгений Васильевич, вы совсем ребенок. Пойдемте же, проводите меня, от вас разве уйдешь!..
И они тихо пошли, миновали лунную полосу, скрылись в туннеле темной лесной дороги.
Игорь и Варя вышли из укрытия, посмотрели друг на друга. Лица их казались при лунном свете красными.
- Как он говорит! - в страхе сказала Варя. - Как говорит! Что это за человек - Троицкий?
И до самого лагеря, идя неслышно за Троицким и Ильиной она повторяла время от времени:
- Планета Счастья! Он сумасшедший, он заговаривается, Игорь!..
Стрельцов молчал.
У лагеря им навстречу попался Троицкий. Он шел, забросив руки за спину, спотыкаясь, и, кажется, даже не заметил их.
Расстались без слов: Игорь пошел к своему шалашу - молотильному току, Варя, точно тень, мелькнула к своему.
Но события сегодняшней ночи на этом не кончились…
Вернувшись, Троицкий застал у себя Станкова.
Станков был в шинели, туго затянут ремнем, в шапке, даже в перчатках. Казалось, он только что, за минуту до Троицкого, вошел в его землянку. Но в землянке было густо накурено, и на столе в консервной банке лежала груда смятых окурков. Троицкий осмотрел свое жилье, повел носом, вдыхая дым, отметил окурки на столе, смерил взглядом приземистую, коренастую фигуру капитана Станкова, сказал нервно, на высокой ноте:
- А, Змей Горыныч, пожаловали? Вы как раз мне нужны…
Станков сузил в щелочку глаза, его широкое монгольское лицо расплылось в улыбке.