- Извините, товарищ майор, не сдержался…
- А-а-а, и я хорош, - махнул майор рукой. Посмотрел на Тарасова пристально, улыбнулся и заметил:
- Знаешь, ли, комбат, что мне однажды пришло в голову, а? Не знаешь? Конечно. А мне подумалось, что и физическое, и душевное развитие человека происходит похоже. Вот, скажем, в детстве у ребенка режутся зубы, и ему невмоготу от зуда в деснах. Он ищет, что бы пожевать, чтобы зуд унять. Тут уж, родители, только гляди, не затащил бы в рот что и не нужно. Потом, зубы прорезались, а он не привык к ним и может свой палец укусить ненароком. Так же примерно и с характером у человека происходит. У тебя характер уж прорезался и остер стал. Учись владеть им, а то по неумению можешь такую боль и себе, и другим сделать, что беда будет. Да товарищей своих попусту не кусай, к чему это? Не думай, не от обиды говорю. Уж если прямо говорить, сам таков был. И страсть не люблю тех, у кого десны почешутся, почешутся, а прорезаться ничего не прорежется. Так смолоду и шамкают, как век отжившие старцы.
Тарасов слушал и еще больше каялся. Ему все сильней делалось неловко перед командиром полка. Ведь знал же его характер, знал, почему никто не препирался с майором, а взял да и распетушился. Характер командира полка был таков, что под горячую руку он мог так пушить кого угодно, только успевай почесываться. Но, разругав в пух и прах, он, успокоившись, понимал, что накричал и лишнего, и как-то старался извиниться. Поэтому на него не сердились и терпели разносы молча. Покричит - не перешибет. Хуже, когда без крику сделают так больно, что гладь не гладь - все ноет.
Молчавший во время перепалки командира полка с комбатом комиссар, прекрасно знавший обоих, теперь сказал:
- А ведь что ни говори, товарищ майор, а приказ-то в наших руках.
- Ладно уж защищать-то, - улыбнулся майор. - Выждал, как остыну, и тут как тут. Ну и черти же вы, ребята! А в общем, верно говорят: нет худа без добра. Черт его знает, и ругать его надо, и сказать "молодец" не грешно. Вот положеньице у меня! - Он рассмеялся, шутливо покачал головой, помолчал и, вновь посерьезнев, продолжал: - А так вот что еще надо запомнить тебе, комбат: душа горит - это уж как есть, у всех горит, все на фашистов злы, но гореть надо с толком. Лес ведь тоже, бывает, горит, да не радостно от этого. Вот как держать себя надо! - Он сжал кулак. - Понял?
- Понял, товарищ майор.
- Смотри, а то придется сказать: ты мне брат, а правда - мать, как старики говаривали. И уж тогда не обессудь! А вот одно слово ты сказал хорошее - не сметь! Хорошее слово! Забываем мы его как-то, а зря. Надо и слово это не забывать никогда, и делом его крепить постоянно. Вреда не будет. Так вот, чтобы у меня больше не сметь самовольничать, ясно?
- Ясно, товарищ майор.
- А кто это за дверью топчется?
Комиссар шагнул к двери, но начальник штаба, точно духом чуя, что сказал командир полка, вошел сам.
- Та-а-к, - проговорил майор, усмехаясь.
Лейтенант смущенно молчал.
- Ладно уж, - махнул майор рукою, - хитрец тоже мне нашелся. Стоял, значит, у двери и ждал, чем все обернется. На всякий случай, так сказать. Если, мол, что, так и я приду комбату на помощь. Как видишь, не съел я твоего комбата - живехонек.
Лейтенант покраснел и тем выдал себя окончательно. Озабоченность товарищей была трогательна Тарасову, и он с благодарностью поглядел на комиссара и начальника штаба.
- Дай-ка карту, лейтенант, - попросил майор. - Пока ротные не пришли, познакомимся с планом предстоящей операции, кое-что уточним, утрясем, обговорим.
Он сказал это, как говорил, наверное, дома своей жене, все ли у нас припасено, как следует. И от этого спокойно-добродушного тона веяло такою душевною крепостью, такою убежденностью, что ничего страшного сейчас нет, так спокойно было лицо майора, что и всем стало спокойно. Позднее, вспоминая все это, Тарасов думал, что и разнос ему майор, наверное, сделал, желая вырвать из состояния сильной встревоженности, как он сам хотел выбить из такого состояния Назарова. Только он сделал это одним способом, а майор другим. Как бы там ни было, а он забылся сейчас ненадолго, и не так напоминало о себе то гнетущее состояние тревоги, которое было вызвано ожиданием тяжкого, неравного боя.
Лейтенант разостлал на столе карту. Командир полка не сразу стал говорить, а поправил карту, как ему было удобней, разгладил ее ладонью (все это не спеша), потом поглядел, все ли устроились так, чтобы удобней было видеть, что он будет показывать, и только тогда приступил к делу. И эта его неторопливость тоже действовала успокаивающе. Внимательно поглядев на всех по очереди, майор спросил Тарасова:
- Ну, как думаешь, комбат, устоим мы, а?
Тарасов молчал. Он молчал не оттого, что неожиданным был вопрос, а оттого, что труден был на него ответ. Бодрячески ответить: "Устоим!" - он не мог оттого, что не знал, как все выйдет. Ответить же: "Не устоять…" - тоже не мог, так как для него такого ответа не существовало. Он готов был драться до конца. Майор понял его состояние и спросил:
- Трудно, комбат?
- Да, товарищ майор, - просто сказал Тарасов. - Скажу вам только то, что на этот вопрос недавно ответил Никитич: не устоим, так все ляжем!
- Как вы будете драться, я знаю, но устоим ли - вот штука какая? - в задумчивости проговорил майор и, чуть помедлив, точно собираясь с духом, заключил: - Нет, в обороне нам не устоять! Трудное говорить трудно, но надо, если мы хотим себе добра. Так вот: в обороне нам не устоять, они затопят нас трупами своих солдат и пройдут. Поэтому приказ таков - опередить врага, ударить первыми. В наступление пойдем и мы, и наши соседи. Для внезапности удара приказано незаметно подойти к врагу и ринуться на него без артподготовки. Задача вашего батальона вот. - Майор уперся растопыренными пальцами обеих рук в карту на линии обороны батальона, медленно двинул руки вперед, в глубь обороны противника, и, постепенно сжимая пальцы в щепоть, уже двумя щепотями придвинулся к поселку на берегу озера и накрыл его. - Взять поселок во что бы то ни стало! Как прорветесь, двигаться на поселок, не задерживаясь ни на минуту, иначе беда. Взять поселок - задача полка. Брать его будете вы. Вам всех ближе идти, и, кроме того, у вас тысяча человек, не во всяком полку в боевой обстановке бывает столько. Кроме того, вы это лучше других сделаете. Такого же мнения и. командир дивизии. Остальные батальоны тоже будут наступать, но их задача прикрыть ваши фланги - и не дать бросить сразу все силы на вас. В целом же нам надо ворваться к ним и, перемешав у них там все к чертовой бабушке, сбить их с толку и дать командованию возможность подтянуть силы для отпора. Все ясно?
- Да, все ясно, - ответил Тарасов.
Ему, как и комиссару, и начальнику штаба, было ясно не только это, но и многое еще, не высказанное командиром полка оттого, что это и так должно быть ясно.
Война здесь, в сопках, перемеженных болотами и озерами, имела еще и ту особенность, что применение в массах танков, автомашин, самолетов, мотоциклов и прочей техники, определявшей исход и картину боев на юге, было почти невозможно. Дорог не было, построить их не успели, да и там, где они были, маневр техникой ограничивался, по существу, этими дорогами. Стрелковое оружие, артиллерия, минометы - вот чем, в основном, воевали. Сейчас - зимой - лыжи были главным средством передвижения… Поэтому ясно было, что противник не может что-то существенно изменить в своих планах: войска с места на место быстро не перебросишь, не создашь где-то неожиданно численного перевеса. Для этого надо время, а теперь, когда мы знали планы врага, время позволило бы и нам принять такие меры, чтобы надежды на успех у противника не осталось никакой. Зная, что планы их нам известны, фашисты, конечно, торопились не изменить что-то, а осуществить задуманное как можно скорее.
Стремясь подготовиться к наступлению скрытно, враг сосредоточил основные силы поодаль от линии фронта. Подготовиться незаметно фашисты сумели, и то, что на линии фронта нами не было обнаружено новых сил врага, произошло оттого, несомненно, что их действительно до времени тут не было. Теперь же фашисты, конечно, со всех ног гнали своих солдат к линии фронта. Но как бы они ни старались, больше часа времени выиграть не могли, а наступление было назначено на десять утра.
Пока подойдут основные силы врага, бой предстоял только с теми частями, что всегда были в обороне. Перевеса в численности у нас не было и перед вражьими силами в обороне, но не было большого перевеса и у фашистов. Тут наладилось своеобразное равновесие сил, позволявшее нам не пустить врага дальше.
Такое положение на линии фронта сохранится еще несколько часов, пока не подойдут части врага, подготовленные для наступления. Эти-то часы и хотело использовать наше командование для того, чтобы упреждающим ударом спутать планы врага и выиграть время. Атакуя наши позиции на исходе ночи, враги приучили нас думать, что в другое время не пойдут. Это тоже, несомненно, делалось для подготовки будущего наступления. В десять часов в обороне народу у нас было мало, снимались и посты охранения в нейтралке. Враг хотел использовать и эту возможность, назначив наступление в такое непривычное время. Он подготовился к наступлению хорошо. Но теперь и хитрость с сосредоточением сил в глубине обороны, чтобы мы ничего не узнали, и хитрость со временем наступления играли уже нам на руку. Чтобы принять какие-то контрмеры, у нас было немного времени. Два козыря могли нам помочь в успехе контрнаступления. Первое - мужество бойцов, второе - внезапность. Внезапность обеспечивалась не только атакой без артподготовки. Враг знал, что его планы известны, знал наши силы, и, конечно, в голове не держал, что мы пойдем в наступление. Он думал, что мы теперь мечемся, как бы что сделать, чтобы устоять в обороне.
Все это понимал комбат. Понимал он и почему непременно надо было взять поселок. Дело в том, что к поселку шла узкоколейка. Какого-то усиленного движения по ней замечено не было, но несомненно, что враг подготовил все, чтобы интенсивно использовать эту дорогу сразу, как начнется наступление. Тут было легче всего доставить войскам все необходимое, и в выборе места основного удара врагом эта дорога, конечно, сыграла немаловажную роль, Надо было вырвать у него эту возможность. Но риск был велик. А ну как застрянешь перед обороной врага, а силы его будут все расти? Своя оборона покинута, численный перевес на стороне противника, на него работают и укрепления, в которых он засел. Что тогда? Но и в обороне устоять вряд ли удастся. Так что решение командования было правильным.
Предстоял рискованный, беспощадный бой. Трудно было сознавать, что оголялась оборона, а за спиной никого не оставалось, и, если не хватит сил сломить врага, дорога ему открыта… Когда еще наше командование сможет стянуть силы? Может, и поздно будет? Да-а, было от чего задуматься…
Все молчали.
Чувствуя состояние комбата, комиссара и начальника штаба батальона, майор заметил:
- Конечно, хорошо бы переходить реку по мосту, а как его нет? Приходятся идти и по жердочке, и вброд. Трудно все, очень трудно, но другого выхода, друзья мои, нет…
- Это ясно… - ответил комиссар.
- А я вот что подумал, - обведя всех быстрым, горячим взглядом, заговорил Тарасов, - прикидывал я по-всякому в свободное время… Так, на будущее. Не век ведь будем тут торчать - вышвырнем их к чертовой бабушке. И вот что пришло мне в голову: собрать батальон в кулак, просечь в обороне врага сначала небольшую щель и ринуться в нее, раздирая вражью оборону в стороны. Вот здесь, - он показал на карте место стыка второй и третьей рот, - первыми пойдут штрафники, потом вторая рота, потом первая и последней - четвертая, так как им надо больше времени, чтобы подойти к месту прорыва. Прорвемся, а там уж попрем без оглядки. Задерживаться, конечно, нельзя. Задержись-ка, а их будет все прибывать да прибывать - труба дело выйдет. А кулаком-то пробить легче, если подвернется и еще что на дороге.
- А тут что останется? - командир полка провел по карте по линии обороны батальона. - Шаром покати? Становись на лыжи и иди хоть нам в тыл, хоть прямиком на Беломорск - никто не помешает.
- А если часть сил оставить на прежних местах, а основные, как предлагает комбат, стянуть в кулак, - предложил комиссар, - тогда наступать можно по всему фронту и сбить их с толку этим еще больше. Прорыв будет в одном месте, а атака всюду. Может, так попробовать?
Это предложение было заманчиво. Ворвавшийся в тыл противника батальон значил теперь много. Командир полка задумался, потом махнул рукой и проговорил:
- A-а, черт возьми, давайте по-вашему! И уж раз так, все вам отдам! В полк идут шесть танков, что есть у нас здесь, - пошлю их к вам. Но помните: если сорветесь, беды будет столько, что и не избыть скоро.
- Разрешите приступить к исполнению?
- Давай, комбат!
Тарасов вышел, послал связных во все роты - готовиться к маршу, разведчиков направил во вторую роту с приказом, чтобы Абрамов отобрал людей и вместе с разведчиками шел первым, по возможности без шума, прочищая узкую дорожку в обороне врага. На прежних местах, в обороне осталось каждое второе отделение взвода. Это должно было, хоть на время, сбить врага с толку.
9
Ветер колючими иглами гнал мороз на лицо, пробирался под шубу, деревенил пальцы. Но Тарасов радовался ветру: шумели ели и сосны, метался снег - укрытие лучше не надо. Тихо отдавались команды, редко звучали приглушенные голоса. Хлопоты, движения, тревоги, чувство приближающейся схватки не выдавались ни одним громким звуком. Только иногда раздавались приглушенные, шикающие голоса недовольства чьей-то неосторожностью или нерасторопностью. Такое вот состояние людей, когда каждый, как чирей, лучше не тронь, не смущало его и не вызывало, как раньше, чувства обиды и недовольства людьми. Знал комбат, что люди готовы биться, как и он сам, и зла у них на врага хоть отбавляй, а теперь, когда, может, через минуту примешь от него смерть, особенно. С подготовкой к прорыву шло как надо. Связные докладывали, что роты одна за другой выходили на указанные рубежи.
Когда ему доложили, что и командир полка тоже здесь, он тотчас пошел к нему. Чем дольше он служил в этом полку, тем крепче чувство почтительности к командиру полка овладевало им. Такой, которая бывает у сына к отцу, умеющему показать, как надо вести себя и жить достойно в любом случае. Тарасов не мог не беспокоиться о командире. Найдя его, он попросил:
- Разрешите обратиться, товарищ майор.
- Слушаю.
Тарасов молчал. Он вдруг растерялся, не находя, как высказать свою душевную просьбу. Он боялся показаться фамильярным и даже подхалимом, потому что никаких отношений, кроме служебных, да и то таких, когда майор чаще ругал его, у него с ним не было.
- Ну чего же ты? - удивился майор.
- Не знаю, как и сказать…
- Ну уж не ожидал. Будто в любви объясняться собрался, - рассмеялся майор.
Он не знал, как это было близко к истине, и это смутило Тарасова. Но говорить было надо, и Тарасов сказал:
- В общем, как хотите понимайте, но вам тут быть ни к чему…
- Ах вон ты что… - проговорил майор, и, конечно же, поняв все, добавил откровенно и просто. - Знаю, что ни к чему. Мешаю, смущаю. Я ведь и сам скован бываю, когда командир выше званием присутствует, когда я должен дело делать. Но понимаешь, комбат, не могу не быть здесь. Не могу, и все тут.
- Понимаю, товарищ майор.
Он действительно понимал состояние майора. Да и как было не понять - дело одно, тревога одна, и, дав. согласие на операцию по предложению Тарасова, командир полка взял всю ответственность на себя. И какую ответственность!
Связной четвертой роты нашел их и доложил, что рота вышла на исходный рубеж. Доклад этот был сейчас очень кстати не только потому, что подготовка к бою была закончена хорошо, но и потому, что Тарасов мог успокоить командира полка.
- Все на месте, товарищ майор, - довольный, сказал Тарасов, и командир полка, понимая, что комбат снова просил его уйти, где было безопаснее, повернулся, пошел, но не назад, а в сторону, где не было людей. Тарасов двинулся за ним. Все поняли, что майор что-то хотел сказать комбату с глазу на глаз, и остались на месте. Отойдя настолько, чтобы их не было видно и слышно, майор остановился.
- Ну, Коля, давай попрощаемся на всякий случай… - проговорил он, беря Тарасова обеими руками за плечи. Теплая волна благодарности, признательности всколыхнула душу комбата, и он горячо обнял майора и трижды поцеловался с ним.
- Гляди не горячись, - когда они рознили объятья, попросил майор, но тут же махнул рукой и добавил:
- А в общем, я и себе всегда говорю это, но не всегда выходит…
- Товарищ майор, да я… что вы… - разволновавшись вконец, отвечал сбивчиво Тарасов, но майор перебил его:
- Ладно, ладно… Что уж там говорить, сам знаю, что нехорош бываю. Иди, Коля, ни пуха тебе ни пера, как говорят…
Командир полка впервые назвал его по имени. Немногие с такою ласковостью и любовью называли его по имени, и Тарасов растрогался. Эта ласка командира, пригрев его, отнюдь не вызывала мыслей о том, что его ждет, может, и смерть. Наоборот, еще крепче уверился он, что теперь уж непременно надо победить, чего бы то ни стоило. Сам испытывая любовь к своему командиру, он невольно подумал: "А меня как понимают бойцы? Что я им сказал? Как сошелся с ними? Экая же я деревяшка!" - и, быстро повернувшись, он пошел туда, где были его товарищи, его солдаты. Выйдя к хвосту колонны, он спросил:
- Все ли, ребята, знаете, что нам предстоит сделать?
- Сказывали, как же, знаем.
- Это хорошо, что сказывали, а я вот хочу напомнить: за спиной у нас почти никого не остается - вся надежда только на нас. Это каждый должен иметь в виду. Понятно, что это значит?
- Как не понимать.
- А будет вот что: в темноте никакой командир всего углядеть не сможет, и полагаться на то, что велят, как и что делать, не приходится. Да кто в таком деле бывал, поди, и так знают, что если и углядит командир, так пока команда до всех дойдет, все уж перемениться может и команда по делу другая нужна. Так что, понимаете, всяк себе и командир, и начальник, и судья будет. А дело общее. Подвел - другим беды нежданной накликал. У всех надежда на нас, а у нас только друг на друга. Биться без оглядки, бить без страха, и каждому знать: назад дороги нет. Я надеюсь только на каждого из вас. Только эта надежда и позволила решиться на такое дело. Все складывается теперь так: прорвемся - разнесем их к чертовой бабушке, все их планы похороним, не прорвемся - тут не устоять, сила у них велика. Вот какая ответственность на каждом из нас лежит, ребята. Как судите, а?
Он шел от взвода к взводу, так вот впрямую, откровенно говоря все бойцам, и ответы звучали по-разному, но суть их была одна.
- Что ж, комбат, уговаривать-то нас, не маленькие, сами знаем, - с обидою говорили одни, - не бойтесь, не подведем.
- Да хоть что хошь будь, не выдадим друг дружку! - отвечали другие.
- Да мы… - с яростною матерщиной резанули штрафники, - такую мыльню устроим, шкуры повянут!